Исходная точка: парсонсовская попытка синтеза

Ни одна другая работа не объединяла так смело различные измерения проблематики теории действия, как книга Талкотта Парсонса «Структура социального действия» (1937). Его можно было бы назвать известным классиком неизвестной науки[3]. Конечно, социология как таковая не является неизвестной наукой, и конечно, Парсонс — известное имя в этой дисциплине. Однако в других дисциплинах и в широкой общественности социология очень часто рассматривается как источник информации, дающий эмпирическое знание о социальных проблемах и общественном развитии. Ее собственные теоретические разработки зачастую воспринимаются лишь как частные высказывания на тему критики культуры, а философы не считают их интерпретациями того же уровня, что и философия. Характерно, что, например, несмотря на невероятный интерес к социальной философии Юргена Хабермаса, за пределами социологии никто не обнаружил очевидного и признаваемого самим Хабермасом факта, что его работа о «теории коммуникативного действия» по своему построению опирается непосредственно на книгу Парсонса. Судьба «Структуры социального действия» в социологии также была необычной. Хотя книга после своего выхода и была по достоинству оценена авторитетными рецензентами, вряд ли она была прочитана многими коллегами-социологами. Такая ситуация сохранялась вплоть до 1950-х гг., пока эта работа не приобрела репутацию решающего теоретического достижения. Когда это произошло, эта была скорее обратная проекция более поздних работ автора, которые обеспечили ему главенствующее положение в послевоенной социологии, на его раннее произведение. Что касается этого периода, то здесь тоже вряд ли можно говорить о широкой рецепции данной работы. Протест против гегемонии парсонсовской теории, выразителем которого в существенной мере были соци [:15] альные движения 60-х гг., потеснил ее; при этом не ставился вопрос о том, можно ли беспрепятственно переносить критику парсоновской позиции в отношении, например, социальных изменений, характера американского общества или семьи на его раннее произведение по теории действия. Тем не менее с момента выхода «Структуры социального действия» накопилось множество серьезных, но разбросанных по разным сборникам и журналам дискуссионных статей по этой работе. Нет лучшего пути для введения в дискурсный мир теории действия, чем анализ парсонсовской аргументации и возможных возражений против нее.

Парсонс в своей работе сводит воедино историко-теоретические, гносеолого-методологические и субстанциальные вопросы теории действия таким образом, каким до него этого никто не делал. Его историческая реконструкция теории общества получила известность под названием «тезис о конвергенции». Его субстанциальным лейтмотивом является доказательство неустранимых трудностей в утилитаристском мышлении и, следовательно, однозначная критика утилитаризма. Для преодоления утилитаризма Парсонс должен был вступить в область эпистемологических размышлений; свою позицию в этой области он называет «аналитическим реализмом». Руководствуясь таким ходом мысли, Парсонс в качестве своего решения рассматриваемых проблем предлагает волюнтаристскую теорию действия и тесно связанную с ней нормативистскую теорию социального порядка. Честолюбивый замысел Парсонса состоял в том, чтобы в результате этого многоуровневого продвижения представить такую понятийную систему координат, которая бы удерживала все ценное из наследия европейских классиков социологии и создавала из этого наследия фундамент для профессионально закрепленного, в будущем кумулятивно прогрессирующего познания. Каков в точности характер этих тезисов и насколько хорошо они могут противостоять выдвигаемым против них возражениям?

Прежде всего, провокационным и привлекающим внимание является так называемый тезис Парсонса о конвергенции. Большую часть работы Парсонса составляют монографические статьи о трудах британского экономиста Альфреда Маршалла и «классиков» немецкой, французской и итальянской социологии: Макса Вебера, Эмиля Дюркгейма и Вильфредо Парето. Ключевая идея, объединяющая интерпретации этих авторов — которые во время создания книги отнюдь не были всемирно известными, а в Америке даже не все слышали о них, — заключается в том, что в их работах прослеживается одна общая перспектива — теория действия. Парсонс утверждает, что в работах четырех репрезентативных авторов, чье мышление развивалось в абсолютно разных национальных теоретических средах и которые не оказали друг на друга практически никакого влияния, можно выделить общую концепцию теории действия. Теоретические основы, из которых исхо [:16] дят данные авторы, также в высшей степени различны; истоки развития Маршалла и Парето Парсонс видит прежде всего в утилитаризме, теории Дюркгейма — в позитивизме, а Вебера — в немецком идеализме. Для Парсонса наблюдаемая им конвергенция была в некоторой степени эмпирическим доказательством или, по крайней мере, она способствовала большей убедительности в отношении истинности развиваемой концепции, поскольку такое совпадение, по-видимому, нельзя было понимать как простое выражение типичной для той эпохи идеологической общности, а скорее ее следовало рассматривать в смысле multiple discovery*, т. е. одновременного решения назревших исследовательских проблем несколькими независимыми исследователями, как наконец-то найденное решение давней теоретической проблемы. Однако конвергенция с другими и точный характер решения, найденного в рамках их конкретных исследований, остались скрытыми от самих рассматриваемых авторов. Поэтому был необходим дополнительный gier рефлексии, чтобы представить это решение во всей ясности и тем самым указать на уже существующее в скрытом виде прочное дисциплинарное ядро социологии в системе наук.

Но какую именно проблему нужно было разрешить таким конвергентным образом? Парсонс говорит о гоббсовской проблеме и совместном преодолении неверной постановки проблемы в утилитаризме. Гоббсовской проблемой Парсонс называет вопрос, сформулированный Гоббсом с непревзойденной ясностью в период становления социальной философии Нового Времени, — вопрос о том, каким образом из естественного состояния эгоистически действующих субъектов может развиться мирный социальный порядок. Ответ самого Гоббса, как известно, заключался в том, что в качестве решения предлагалось коллективное подчинение Левиафану, т. е. сильным институтам государства, неподвластным гражданам. Парсонс совсем не разделяет допущения антропологии Гоббса и не согласен с фикцией дообщественного естественного состояния. Он скорее использует гоббсовскую формулировку проблемы в целях мыслительного эксперимента. При этом Парсонс называет «утилитаристскими» — за пределами собственно обозначающей себя таким образом традиции — все те допущения, в которых человеческое действие а priori мыслится как индивидуально-независимое, ориентированное на ясные индивидуальные цели. Такое действие неизбежно приводит к возникновению конкуренции среди действующих, так как либо несколько действующих субъектов нуждаются в одних и тех же ограниченных благах для достижения своих целей, либо другие действующие субъекты сами должны служить средством для достижения таких целей. Поэтому отношения между такими действующими субъектами можно представить [:17] в основном в двух вариантах. С одной стороны, действующие субъекты, используя насилие, могут сделать других средством для достижения своих целей или помешать им использовать ограниченные блага. С другой стороны, действующие субъекты могут посредством обмана или введения в заблуждение других действующих субъектов относительно их собственных целей инструментализировать их для себя или же отвлечь от ограниченных благ. Гоббс использует для описания этой ситуации формулу force and fraud — силой и обманом. Однако — если оставаться в рамках этого мыслительного эксперимента — насилие и обман возможны не только со стороны действующего субъекта при реализации его целей вопреки другим, но и, разумеется, также со стороны других. Поэтому каждый действующий индивид не только прибегает к насилию и обману при достижении своих целей, но он должен также всегда быть готовым к тому, чтобы самому стать объектом насилия или обмана. Но тогда господствует состояние борьбы всех против всех, которое ни для кого не желательно и невыносимо. Оно отдаляет всех от достижения их целей, и даже если цели достигнуты, безопасное наслаждение ими невозможно. Парсонс точно осознает, что эта, изначально сформулированная Гоббсом проблема, о которой нельзя сказать, что она соответствует только историческим условиям времени своей первой формулировки, имеет выдающееся культурно-диагностическое значение и для современности. Здесь в центре внимания нечто большее, чем Англия эпохи религиозных войн; здесь непосредственно затрагиваются также вопросы социальной допустимости свободной конкуренции на экономических рынках или в политическом соперничестве. Однако поскольку Парсонс как раз не исходит из естественного состояния и ищет объяснение возможности социального порядка, гоббсовская постановка вопроса меняется на противоположную. Для Парсонса существование хотя бы некоторой меры социального порядка и доверия между людьми несомненно. Как Кант исходил из факта ньютоновской физики или из способности человека принимать нравственные решения и ставил вопрос об условиях возможности познания и нравственности, так Парсонс хочет, исходя из факта существования социального порядка, задать обратный вопрос о спорных допущениях, которые должны скрываться в теории, неспособной объяснить этот неоспоримый факт. Поэтому мыслительный эксперимент, который Парсонс проводит на основе гоббсовского вопроса, ни в коей мере не нацелен на оправдание сильного государства, а, наоборот, направлен на ограничения, установленные для утилитаристской моральной и социальной философии.

Парсонс видит это ограничение, которое должно существовать ввиду неспособности решить проблему порядка, в неспособности положенной в основу мыслительного эксперимента концепции действия объяснить происхождение целей индивидуальных действующих субъектов. Сначала, ко [:18] нечно, может показаться безобидным, если в какой-либо теории возможны высказывания только об отношениях целей и средств и сами цели рассматриваются просто как данность. Это даже может считаться достоинством, так как тем самым, благодаря допущению рационального действия, в картину мира попадает момент свободы воли и индетерминизма. Но по той же причине молчание относительно происхождения целей представляет собой вызов для «позитивистского», нацеленного на законообразные высказывания понимания науки. Парсонс видит, что в ситуации, когда воздерживаются от объяснения происхождения целей действия, речь идет даже не просто о прагматической подтасовке, которую можно было бы устранить в другом контексте, а о теоретическом допущении абсолютно субъективного характера желаний, лежащих в основе таких целей действия. Эксплицитно или имплицитно субъективность желаний утверждается в двух смыслах[4]: желания — это субъективные порождения отдельных индивидов, они присущи отдельному индивиду и не соотносятся необходимым образом с желаниями других. Другие являются лишь средством или условием исполнения собственных желаний, но не влияют на образование самих этих желаний. Однако в рамках позитивистской картины мира субъективный и обособленный характер желаний может означать только то, что в статистическом смысле их вариация случайна. При таких предпосылках любая возможность законообразного высказывания о распределении желаний поставила бы под вопрос свободу воли индивидов. Поэтому, согласно Парсонсу, дилемма утилитаризма состоит в том, что он может либо признать свободу воли, но тогда должен утверждать случайность вариации целей, либо наоборот, согласиться с тем, что цели варьируются не случайно, но тогда исключить из своего построения выбор и решение. Однако первый вариант Парсонс отвергает как несостоятельный, так как человеческий выбор из случайных целей не имеет смысла. Аналогично критике, высказываемой в адрес «безосновательной» концепции человеческой свободы Сартра, Парсонс настаивает на том, что выбор уже предполагает внутренние структуры в сфере альтернатив выбора, так как иначе сам выбор приобретает случайный характер[5]. Если первый вариант отпадает, тем настоятельнее необходимость проверить вторую возможность. Парсонс действительно полагает, что все утилитаристские авторы, как только они перестают игнорировать вопрос о происхождении целей действия, вынуждены редуктивно подходить к целям действия, рассматривая их как независимый фактор объяснения действий. Можно выделить два [:19] основных способа такого редуктивного рассмотрения. Проблема происхождения индивидуальных целей действия не подрывает позитивистскую схему объяснения в том случае, если сами цели приравниваются к условиям действия или же если отношения между целями и ситуациями действия трактуются как отношения оптимального соответствия. Когда сами цели интерпретируются не как субъективные порождения, а как результат детерминистских процессов, скажем, в личности действующего индивида, отношения напряженности между утилитаристской моделью действия и требованием позитивистского объяснения снимаются в пользу одной из сторон. Типичными здесь являются теории, которые рассматривают человеческие желания как результат наследования или определяющего влияния «среды» и окружения. Если же, с другой стороны, цели действия попадают в ситуацию действия не из какого-то чужого мира, но, напротив, выбор между целями должен происходить в самой ситуации, тогда, исходя из позитивистских предпосылок, этот выбор должен базироваться на оптимальном знании условий и средств действия в эмпирической действительности. Но в этом случае нельзя исходить из того, что действующий субъект всегда располагает таким знанием. Тогда единственно возможным объяснением целей действия, отклоняющихся от идеала оптимального приспособления к ситуации, является незнание и ошибка. Если действующий субъект игнорирует определенные условия или ошибочно предполагает пригодность какого-либо средства для своих целей, его действие не будет оптимальным. Таким образом, Парсонс утверждает, что утилитаристская дилемма с точки зрения логики неизбежно ведет к «антиинтеллектуалистскому» или «рационалистическому» позитивизму, к сведению формирования целей к детерминизму наследственности или среды или к пониманию действия как приспособления к ситуации. Поэтому он называет утилитаристскую теорию внутренне нестабильной, так как она в состоянии защитить свою модель рационального действия только посредством вытеснения целого комплекса проблем. Если же теория учитывает этот комплекс проблем, то это приводит к редукции этой модели и к крушению прототипической теории действия.

При всем этом Парсонс отнюдь не считает, что фактически существующие теории тождественны разработанным им логическим альтернативам. Большинство реально существующих теорий скорее представляют собой неясные версии или комбинации из нескольких данных логических альтернатив. Прослеживая в общих чертах историю идей — преимущественно англосаксонских, — он с помощью своей логической схемы интерпретирует рассуждения Гоббса и Локка, классической политэкономии и ее марксистской критики, дарвинизма и гедонистического утилитаризма XIX в. Тем самым эта история приобретает логическую согласованность и уже не представляется произвольной сменой случайных позиций. Для парсонсовского [:20] объединения истории теорий и систематической теоретической рефлексии такой образ действий показателен. В то же время он позволяет нам точнее.понять смысл парсонсовского эпистемологического самообозначения: аналитический реализм. Неслучайно его книга начинается и заканчивается разъяснениями принципиального характера об отношении между построением теории и сбором эмпирических фактов в социальных науках. Подобно тому, как утилитаризм и варианты его позитивистской редукции являются исходной точкой и основным противником Парсонса в его размышлениях о теории действия, можно сказать, что с точки зрения методологии и теории познания Парсонс выступает против эмпиризма. Парсонс решительно возражает против понимания научного прогресса как накопления познанных фактов и отстаивает значение понятийной системы координат. Он пытается показать, что такие системы координат всегда уже лежат в основе любой формулировки эмпирического наблюдения и поэтому, собственно, вопрос заключается не в том, необходима ли понятийная система координат, а в том, насколько отрефлектированной она является. После десятилетий полного невнимания к этому уровню аргументации Парсонса со стороны его приверженцев и критиков, он впоследствии — с подачи, прежде всего, Гарольда Бершейди[6] — стал привлекать все большее внимание. Между тем предпринимаются попытки на основании этой критической дистанции Парсонса по отношению к эмпиристской позиции, доминировавшей недолгое время в теории науки, но часто — в самовосприятии ученых, приписать ему роль первопроходца в направлении сегодняшней постэмпиристской философии науки (Дж. Александер) или последовательно кантианскую философскую позицию (Р. Мюнх)[7]. Биографически более обоснованной, по-видимому, является точка зрения, согласно которой здесь усматривается влияние преподававшего, как и Парсонс, в Гарварде философа науки Альфреда Уайтхеда[8]. Мы не имеем возможности продолжить выяснение этих вопросов в данной книге. Для целей теории действия значение имеет лишь то, что Парсонс своей относящейся к теории науки аргументацией открыл путь релятивизации рациональной модели действия. Парсонс с его критикой утилитаризма никоим образом не хотел доказать невозможность систем общих теоретических высказываний. Напротив, разбирая методологию Макса Вебера, Парсонс точно так же, как и сам Вебер, отстаивает необходимость образования абстрактных понятий и критикует Вебера за то, что он останавливается [:21] на исторически-интерпретативных идеальных типах и по-настоящему не достигает уровня общей теории общества. Чтобы не уступать утилитаризму и придерживаться его идеала образования теории, но вместе с тем отойти от предложенной им и, как было доказано, внутренне нестабильной модели рационального действия, Парсонс прибегает к понятию Уайтхеда «misplaced concreteness»*. Упрек в неуместной конкретности направлен на неверное отождествление аналитически обособленных элементов целого с конкретными данностями. В случае действия это означает, что рациональная модель верно идентифицирует элементы человеческого действия (такие, как цели, средства, условия) и успешно трактует определенные факты, но отсюда делается ложный вывод о том, что в этой модели речь идет об отражении конкретной действительности, которое должно служить путеводной нитью при всех попытках объяснения[9]. При эмпиристских предпосылках логически закрытая система превращается в эмпирически закрытую систему. В связи с этим критика Парсонса направлена не против применимости рациональной модели как таковой, а против неправильного понимания этой применимости. Понятие аналитического реализма призвано показать, что хотя целью по-прежнему остается объяснение действительности, ее можно достичь только посредством обособления аналитических элементов; вместо того чтобы их «реифицировать», ошибочно отождествлять с действительностью, скорее следует разрабатывать систематику этих аналитических элементов.

Это методологическое отступление было необходимо для того, чтобы представить парсонсовскую альтернативу рациональной модели действия. Для понимания этой альтернативы также важно помнить, что Парсонс связывал неспособность утилитаризма объяснить существование и возникновение социального порядка с неспособностью объяснить происхождение целей действия. Предложенная им альтернатива заключается в том, чтобы усматривать гарантию социального порядка в существовании совместно образованных ценностей, а путь преодоления рациональной модели действия — в учете нормативных ориентации, которые участвуют в конституировании целей и отборе средств. Если под социальным порядком понимать нечто большее, чем просто фактический порядок агрегации действий и временную стабильность в условиях конкуренции за ресурсы и власть, то это предполагает общие ориентации всех действующих субъектов, причем эти ориентации не подчинены расчету субъективной полезности индивидуального действующего субъекта, но, напротив, только они и делают его возможным. Только учитывая тот факт, что индивидуальные цели действия не явля [:22] ются ни случайным субъективным порождением, ни результатом приспособления к прошлым или настоящим условиям, но что они находятся в основополагающей связи с индивидуальными целями действия других действующих субъектов, можно создать усовершенствованную теорию действия и достичь понимания феномена существования социального порядка. Парсонс хочет использовать в рамках теории действия такие элементы, как «ценность» и «норма», для того, чтобы суметь отстоять нормативное понятие социального порядка.

Такое решение проблемы, каким бы убедительным оно ни было, может показаться произвольным и произвести впечатление выведения на сцену deus ex machina. Действительно, против Парсонса выдвигались упреки в том, что он не объясняет существование социального порядка, а лишь дает ему новое определение. В этом упреке заложено непонимание во многих аспектах парсонсовского подхода и его понимания теории действия. Во-первых, Парсонс никогда не хотел объяснить существование социального порядка; скорее, само это существование как эмпирический факт он хотел сделать отправной точкой своих рассуждений. Далее он утверждает, что доказательство нестабильности утилитаризма следует разворачивать не как эмпирическое, а как логическое доказательство. Ему важно показать мыслительные альтернативы при определенных предпосылках и проверить на основе фактической истории теорий, пригодна ли предложенная им схема альтернатив. По этой причине Парсонс должен был представить подробнее интерпретации развития теорий различных авторов, поскольку в такой форме ссылка на действительность и понятийная рефлексия пересекаются друг с другом. Стилизуя такой способ действия под эмпирическое доказательство через фактическую конвергенцию, Парсонс добавляет к нему необязательный с точки зрения герменевтики дополнительный тезис[10]. И наконец, эти интерпретации, помимо вариантов решения утилитаристской дилеммы, учитывают абсолютно другую мыслительную традицию — идеалистическую, и именно она служит основанием для определения значения ценностей и норм для человеческого действия.

Выделим теперь логическое ядро этих интерпретаций. В исследовании, посвященном британскому экономисту Альфреду Маршаллу, Парсонс хочет прежде всего показать, что хотя он и был одним из основателей современной (неоклассической) экономической теории и поэтому последовательно отстаивал рациональную модель действия, все же одновременно с этим в его теории встречаются рассуждения, выходящие за рамки рациональной модели. В частности, Маршалл развивает — хотя и не вполне ясно — понятие «деятельности» (activity) и обозначает им действия, которые не служат [:23] реализации желаний, а ценны и поэтому желательны сами по себе. Он решительно отклоняет представление о том, что действия служат, в смысле гедонистической психологии, удовлетворению действующего субъекта; даже прототип рационального действия из сферы экономики, как правило, имеет своим источником скорее аскетическую трудовую мораль, чем потакание своим собственным потребностям. Маршалл интересуется характерными предпосылками и последствиями экономического действия и таким образом обнаруживает — согласно Парсонсу — существование систем ценностей. Однако он тут же снова скрывает свое открытие, поскольку он может представить себе эволюцию только к системе ценностей экономических добродетелей и не признает истинного плюрализма систем ценностей. Этот недостающий шаг делает Вильфредо Парето, также один из важнейших представителей современной экономической мысли. В своих интерпретациях Парето Парсонс показывает, что он гораздо последовательнее признает плюрализм систем человеческих ценностей, хотя и не располагает теоретическими средствами для того, чтобы представить его иначе, чем в форме перечисления. Логическому действию Парето просто противопоставляет обширную область нелогического, в которую в равной мере попадают как высшие ценностные ориентации, так и нерефлексируемые аффекты. Тем самым он в гораздо большей степени, чем Маршалл, осваивает царство норм и ценностей; однако ему не хватает понятийных средств, чтобы создать подробную карту этого царства. Эти средства Парсонс обнаруживает у Дюркгейма, интерпретация которого, возможно, составляет ядро всего произведения. Исходная точка социологии Дюркгейма, в отличие от Маршалла и Парето, лежит не в утилитаризме; решающим для его развития является открытие того, что принуждения, которым подчиняются действующие субъекты, не однотипны, но что социальное принуждение имеет совсем другой характер, нежели естественные причины. Дюркгейм открыл специфический характер нормативных правил, подкрепляемых санкциями. Это в корне изменило первоначальное отождествление «социального» с «внешним» и «принудительно-ограничительным»; социальные нормы могут быть интернализованы и они могут конституировать действия. Общественные отношения действительно не поддаются влиянию отдельного индивида, но это не значит, что им присуща природная неизменность. «Социальная среда создает ряд условий, находящихся вне контроля данного конкретного индивида, но не вне контроля человеческого действия вообще»[11]. В дальнейшем Дюркгейм развивает это понимание особого характера норм в теорию воспитания и прежде всего в теорию институтов. Последняя достигает своей вершины в эпохальном проекте теории религии, в которой теория священ [:24] ного, символического и ритуального служит анализу существования конечных ценностей, которые невозможно подвести под рациональную модель. Если Парето только в ходе мыслительного эксперимента, прослеживая цепочки целей и средств, пришел к признанию конечных ценностей, то Дюркгейм делает эти конечные ценности и типы их проявления непосредственным предметом изучения. Однако при этом он приходит к игнорированию рациональности по схеме «цель — средство» и в конце концов становится односторонним идеалистом. Этот идеализм, в свою очередь, послужил отправной точкой для Макса Вебера, правда, не в биографическом смысле, а в смысле решающего значения идеализма для духовной среды, от которой Вебер пытался уйти. В отличие от утилитаризма, идеализм никогда не умалял значение ценностей и норм для человеческого действия. Однако ему не удалось прояснить отношение действующих субъектов к этим нормам и ценностям. Для идеалиста в действии единичного субъекта лишь выражаются надличностные духовные сущности. Такой взгляд на действие как выражение объединяет различные направления философии истории и историзм XIX в. — прежде всего, немецкий; разница между направлениями заключается лишь в том, понимается ли надличностная духовная сущность в духе философии истории как познающий и осуществляющий себя в мировой истории мировой дух или, в традиции исторического релятивизма, как дух отдельного народа или конкретной эпохи. Вебер ведет методологическую борьбу против всех версий такого идеалистического эманационизма, не становясь при этом утилитаристом или позитивистом. Более того, в своих нападках на исторический материализм он подчеркивает как раз значение «религиозных интересов» и тем самым — норм и ценностей. Все его исследования по хозяйственной этике мировых религий имеют своей задачей объяснение истории из комплексного взаимодействия ценностей и других элементов действия. Однако, несмотря на эти образцовые конкретные исследования, методологически Веберу не удается создать действительно общую, аналитическую теоретическую конструкцию.

Парсонс претендует на то, что он в своей теории действия сумеет объединить элементы всех рассмотренных традиций, которые в них самих абсолютизировались: из радикально позитивистской мысли — наследие и окружение как конечные условия и средства действия; из утилитаризма — соединение целей и средств; из идеалистического мышления — конечные ценности, лежащие в основе всех единичных целей и каждого выбора средств. Таким образом, теория нормативной ориентации являлась бы интеграцией всех отдельных достижений других способов мышления. Совсем не акцентируя на этом внимания, Парсонс называет следующий элемент своей теории действия, который не является простым продолжением ни одной из рассмотренных им линий. Речь идет о силе, которая связывает в действии норма [:25] тивные и кондициональные элементы. Он называет это «усилием» (effort) и сравнивает его аналитический статус со статусом энергии в физике. Обозначаемый таким образом пробел в отношении динамизации концепции действия Парсонс, опираясь на свои ранние работы по теории действия, попытался заполнить посредством обращения к психоаналитической теории Зигмунда Фрейда.

Мы, однако, не будем прослеживать далее этот путь развития. В данный момент представление дальнейшего парсонсовского развития и сегодняшних модификаций его теории интересуют нас так же мало, как и обсуждение вопроса о том, затрагивает ли критика Парсонса более поздние работы изученных им традиций, например, постоянные попытки представителей рациональной модели действия «решить» проблему социального порядка[12]. Задачей данного изложения было лишь введение в проблематику теории действия на основе одного из ее ключевых текстов. Поэтому вопрос, который сейчас встает перед нами, звучит так: каковы возражения против впечатляющей конструкции Парсонса и насколько эти возражения побуждают нас изменить построение теории действия?