 |
Переход. Придел с крестом в потолке
|
|
|
|
7.
Переход. Придел с крестом в потолке
Я люблю тебя,
И значит с тобой ничего не случится.
Немного нервно
В переходе, проросшем ягодами
и цветами – многотравием,
Федька замер,
выдохнул рвано,
схватился за рукоять кинжала,
сжал
руку на рукоятке, да на рукаве царевом
пальцы стиснул,
словно
налаживая
цепь электрическую.
– Чего ты, Федька?
– Тише.
Будто заметил,
что кто-то дышит
за углом.
Мы вдвоём
в храме,
никто не идёт за нами?
– Мы вдвоём здесь,
только мы да святые.
Чего тебе грезится,
весь ты
словно молния от неба до земли.
– Смотри,
не тень ли?
– Кажется тебе.
Не защищай меня от мучеников да столпников.
Только вот...
красив ты больно,
стальной весь,
как зверь какой-то,
резкий,
со сталью в руках, сталью в глазах.
– Нельзя
при тебе другим быть.
Кому косить сныть
в твоем поле?
Некому боле...
Фёдор стоит –
сталь в глазах отражается,
смотрит –
острее кинжала.
Красив, чёрт!
Кудри чёрные
в полутьме свечной,
откуда взялся красивый такой?
– И тебя целовать –
себе на горе.
– Ой ли!
– Опять
смеёшься. Насмешник
ты, Федька!
Впредь
не смейся – грешно.
– Я грешен!
В том, что вешние
рву цветы,
в том, что нравишься,
царю, ты.
Когда прикажешь каяться?
– А покаешься ли?
– Ни за что!
Пальцы
у меня не для благословений.
– Тонкие
у тебя пальцы, Федя.
Как саблю-то держишь?
Вежды –
глаза девичьи.
А всё же – лучше всех.
– Тебе нравилось прежде.
Хохочешь! Ишь ты!
Сам говорил, что смеяться – грех.
– Я – царь.
На земле наместник Божий.
Мне – можно.
Я смеюсь –
Господь хохочет.
Хохочется – пусть,
нынче ночью
в соборе особенно гулко.
Ну-ка,
|
|
|
каков твой любимый придел?
– Этот.
Крест в потолке больно светлый.
Света
мало мне, царю.
Хочется поцеловать
вот того херувима,
красивого особливо.
– Ты и сам, Федя, красивый
чересчур.
– Чудно!
Разве ж можно красивым быть слишком?
– Ишь ты!
Бог глядит со своей выси,
Федя, не загордись.
Перстни цепляются за кудри,
руки цепляются за руки,
вздохи – за вздохи,
ноги – за ноги.
звуки – за отзвуки,
свечи – за общий огонь,
разлитый под куполом.
Пальцы тонкие,
пальцы узкие
путаются
в чужих пальцах.
Иконы глядят – им нравится.
Дёрнуть за волосы,
глянуть в глаза –
изнутри просится
то, о чём нельзя.
Только теперь обо всём можно.
Боже, Боже, Боже!
8.
Церковь Николы Чудотворца
... а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
В. В. Маяковский «Лиличка! »
И Пантократор в приделе Николы,
и херувимы с лицами отроков
женоподобными…
Только бы
стоять на коленях,
приподнявшись на пальцах,
чтобы тут же вскочить,
если станет страшно.
Веет
вчерашним.
Целоваться –
как пить
вино на причастии.
Каждый нынче счастлив!
И стоят, и молятся через смех.
Царь и Федька – счастливее всех.
Если забыть, что один – царь,
а другой – опричник,
можно, как встарь,
хохотать по птичьи,
переходя на клёкот
и странные трели.
Херувимы с лицами отроков
только сильнее краснеют.
***
–Мне всегда страшно в этом приделе.
Под ключицами рдеет,
под ключицами тянет.
Иван, Ваня…
Я словно пьян!
Ваня, Иван...
Страшный тут Пантократор,
пристальный более прочих!
С глазами необъятными,
с губами – строчками.
И ветер дует в спину,
подгоняя за царские врата.
Одно обидно:
мне туда никогда
не войти.
Конец моего пути
не там.
Видишь, звезда
у Богоматери на плечике?
– Мне с тобой дышать легче,
Я с тобой и не царь словно,
или наоборот – обретаю слишком большую власть.
Мне с тобой спать спокойно,
мне же с тобой воевать.
Навсегда? Правда ведь?
Кто ты, Федька?
|
|
|
– Слишком много вопросов,
мой Государь.
Могу на один ответить,
а после
вопросы и не вспоминай.
– Дерзишь, надо же!
Кто ты, Федька?
– Кем быть прикажешь.
9.
Лестница
И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх её касается неба...
Библия
И всё же страшно в Николе!
Совсем не больно,
даже сладко стоять на коленях,
и от этого страшно.
Пахнет тенью
вчерашнего.
Тише, тише,
загнанно дышат.
– Если встать на ступенечку выше,
так почти сравняемся, царю!
– Что за лестница это такая –
царь с холопом наравне?
Ты мне –
по плечико –
спорить нечего.
Нынче в лицо скалишься,
взгляд горит –
ну не наглость ли?
– Ступенька – малость.
Хочешь спущусь?
Дурная башка, дурная лестница!
– Нет уж, пусть.
Стой, где стоять осмелился!
Ломает грудь
от сердцебиения.
Надоело
стоять неравными –
на то и храм,
что все равны перед Богом
Всеблагим, Всеверным,
улыбчиво строгим.
Ступени, ступени, ступени.
Какое коварство –
думать, что они могли не целоваться!
Думать, что есть только лёд, не огонь.
Думать, что губы у Федьки не целованные.
10.
Покровская церковь
А я, тонущий в иле, молча смотрел вокруг.
Я просто хотел, чтобы меня любили.
Элли на маковом поле
Покрова, Покрова,
а над ними – колокола!
Раздевают догола,
душу, душу догола.
Богородица не спала
сутки.
Мутит
от запаха свеч.
Лечь
и не вставать
до утра.
Догола
колокола
Покрова.
Покрывают голову
Покрова.
Покрой, Покров, кудри
русые.
Упокой, Покров, кровь
русскую.
Делит поровну
иконостас
церковь – Богу и человеку.
Только в этот раз
даже делить некогда.
Всё уже половинно.
Винные
глаза у Богоматери.
Поп на амвоне – что чайник на скатерти
свадебной.
Солея – что кровать молодоженов,
а над ней, жженое
собственным огнем, Бога около –
солнце синеокое.
Да! Солнце над алтарём.
Огромное синеокое.
Сколько
ещё гулять по лабиринту тёмному
храма, выдуманного царем?
Солнце над алтарём.
Тени на пальцах нечаянные –
кольца полуобручальные.
Раб божий Иоанн
улыбается тайно
своим мыслям,
взгляду Федьки искристому.
|
|
|
Фёдор, дрожа пальцами,
цепляясь,
расстегивает кафтан,
а под ним – рана?!
Нет, белая рубаха.
Ахнул:
– Холодно ведь!
– А мне в церкви
всегда хочется быть в белом.
Так легче верить,
голову подставляя под покрова,
легче рвать
губы по уголкам в молитве,
легче выпить
вино, которое кровь.
А потом можно и в чёрное – вновь.
Холодно! Но легко
и весело.
Словно всё под рукой.
– Ты – совсем невеста!
Фёдор надулся.
Запахнулся
в кафтан резко.
– Я не девка!
А что сережки звенят,
так то – чтобы не было слышно
криков, когда убиваешь.
У Федьки взгляд
вышит
сталью.
– Не обижайся, глупый,
пошутил дурно.
Дуется.
А руки
у него – все в солнце – в перстнях,
камни – ягоды на поляне.
Нельзя
ещё кольцо на безымянный.
Только полукольцо –
тень, обманку,
месяцок,
тальком
нарисованный на синем.
Красиво.
Можно –
судьбу только нарисовать на коже,
не сковать кольцом,
не стоять под венцом.
Венчается раб Божий...
***
Судьбой повенчаны,
данной в руки силой –
Россией
мечены,
вечностью,
на одной странице
учебника истории
выцветут лица,
слова останутся горькие.
И Покрова одни
их покроют.
Рядом стоим
и мы с тобою,
Федька.
Метит
Всевышний стрелами,
натягивая тетиву, что струны,
в слишком верных
и слишком юных.
Богородица поглядела
рядом на двух, посланных
птицами в промороженную Россию.
Тени
сняла с волос,
накрыла светом – благословила.
Чаша одна – в четыре руки.
На две головы – покров один возложен.
Господи, помоги!
Венчается раб Божий...
***
Фёдор сел на пол.
По-турецки,
как не сидят в церквях.
Холодно. А ему жарко
под сердцем,
словно жарится на углях
всё под ребрами.
У Бога взгляд добрый.
Рядом сел Иван,
оправляя одежды чёрные.
Глянул в чужие глаза
светлые.
Вспомнил, как целовал
чётки
да образа
намедни.
Вспомнил, как целовал
не иконный оклад,
не святыню.
Вспомнил Иван,
как вечность назад
глаза застыли
впервые,
не признав,
а уже ласковые.
– Будешь со мной под одним покровом?
– Буду. Честное слово.
– Вот моя рука!
Держи крепче,
будешь рядом вечность.
– Не прогонишь пока.
|
|
|
***
Федор в белом – нездешний.
Нежности
слишком много.
Не пристало столько царю.
«Я, убогий,
пред тобою горю,
сгораю
тайной
твоей и всеобщей.
Кожей
превращаюсь в пепел.
Костью –
в цветы.
Солнце и лето –
там, где ходил ты.
Я, увечный,
пред тобою – ничто,
хотя и послан Богом.
Дайте вечность,
а потом
еще немного! »
– Федька, ты счастлив?
А Фёдора рвет на части.
Фёдора переламывает:
болят колени от холодного пола,
плечи – от ледяного воздуха.
Старая рана
(дорожденческая ещё) горько
вздыхает,
как отдельное существо
его внутри,
как ворвавшаяся в губы капля яда.
Все просто:
Федька не привык любить.
– Я счастлив, когда с тобой рядом.
Счастлив! Но в груди странно гложет.
Венчается раб Божий...
***
На кого-то страшно похож,
На кого-то давнего, но знакомого.
Чистым взглядом и белой кожей.
Но на кого?
На икону, виданную когда-то?
Правда.
Но не вся.
На фреску ясную?
Тоже – правда.
И вновь не полностью.
Где рвано
перекрестки сходятся,
идол стоял богине языческой.
Мокошью, Ладой ли кличут?
Костромой, Мареной?
Неведомо.
Но на него похож
очень.
Тот же глаз разлёт.
Снова не достаёт.
Вспомнил!
Вспомнил взгляд синий!
Такой был только
у Сирина
и у....
***
«У Сирина
лик покойной Анастасии.
Чёрная иссиня
стоит Россия,
высится
храмом любви и насилия,
невыносимой
даже сильными,
нежности.
Вежды
сине-серые,
верные,
детские,
цвета неба.
Губы – летопись
поцелуйная,
межа.
Ресницы дрожат –
танцуют
кисейные.
А у Сирина –
лик Анастасии!
У тебя шея висельная,
по живому писаные
слова.
Порвать
бы
связи-связки
твоих рук –
крыльев.
У судьбы
ласковые
вдруг
руки,
хотя были –
плети.
Лети
словом на ветер.
Вместе
будут белое с чёрным.
Чёлка
упала на глаза,
пока молился пред образами.
Мне смотреть на тебя нельзя.
Господи, дай силы!
Дай быть разумным!
Ведь ты нынче – Сирин,
хотя раньше был Гамаюном.
Тебя бы такого,
к слову,
созданного словом,
больного
на всю голову,
убить.
Пить
хочется – жарко.
Нить
тянется – жадная.
Ты жадный,
всё бы забрал!
У тебя взгляд – кинжал,
Губы – яд.
Говорят, ты рождён пожаром,
я верю, когда говорят.
Говорят, ты всегда был
и будешь впредь.
Только б ни выбыл
из моей судьбы –
вечно гореть
Федьке
огнём синим
во всю силу,
вместо Анастасии –
вместо всей России»
***
Точно! Похож, похож!
Чем – не знаю.
Чем – тайна.
Венчается раб Божий...
|
|
|
