 |
Церковь Василия Блаженного
|
|
|
|
15.
Церковь Василия Блаженного
Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав.
(Трижды)
А храм стоял и стоит,
где поставили – на рву.
Рва давно нет, но это мелочи.
Храм, любовью вытканный,
Покрова не врут,
если спросить честно.
***
Умер царь – четыре года,
четыре века как.
Он – свободный.
В его руках –
ветры,
победы
и вся Россия,
богом ему отданная,
и Анастасия,
и...
А Тихвинская Богоматерь ныне здесь,
с глазами богомолихи или Саломеи,
любит откусывать головы.
Храм весь
в лучшее верит,
хотя верить бывает больно.
И в каждом лице херувима и серафима шестикрылого –
его лицо.
И в каждом месяце выткано
полуобручальное кольцо.
***
История не умеет о нежности.
Романтизация – не конек современности.
А мне верится,
что теперь, как и прежде,
в храмах – все равные,
и целоваться в храмах
можно.
А стены его помнят тоже,
потому что какая разница –
четыре века, четыре года, четыре поцелуя.
Солнце вперёд катится,
солнце танцует.
Потому что нам можно выдумывать
истории про любовь,
даже если так не принято,
даже если выходит о смерти.
Поцелуи
вновь
будут нитками
красными вытканы,
если верить,
что не целоваться – грех.
Я это знаю лучше всех,
потому что сама ходила, высматривала,
где прошла жизнь, о которой не ведаю.
Ходила следом
за сказкой.
Может – ничего не было.
Может – было всё.
Стена была белой
под белым плечом.
Богородица глаза закрывала
мафорием маленькому Иисусу.
Тот подглядывал из-под покрывала –
любопытно вусмерть,
над чем мать так звонко смеётся,
о чём отец головой качает.
А синеокое солнце
всё помнит от конца до начала.
Может быть, я не права,
но кто же тогда прав?
Как нельзя не сорвать
букет спелых трав,
так нельзя молчать о нежности,
даже если её не видели
Богородицы влажные вежды,
святых узкие лица.
Может быть, я не права,
но кто же тогда прав?
К небу тянутся Покрова,
смертию смерть поправ,
смерть поправ любовью.
Однажды здесь будет поле.
|
|
|
