43б  »йльгельйу rpMsi#y, iâ—SO ноября i83» t.

43б                   »йльгельйу rpMsi#y, iâ —SO ноября i83» t.

если думаешь, что я долгжеи вернуться обратно в лоно хри­стианства. Pro primo *, мае смешно, что ты меня не считаешь уже более христианином и, pro secundo **, что ты думаешь, будто человек, стряхнувший с себя во имя идеи мир представ­лений ортодоксии, способен снова надеть на себя эту смири­тельную рубашку. Подобный случай возможен с настоящим' рационалистом, который убедился в недостаточности своего естественного объяснения чудес и своей тощей морали, но мифо-логизм и спекулятивное мышление не могут спуститься со своих освещенных утренней зарей глетчеров в туманные долины орто­доксии. — Я как раз на пороге того, чтобы стать гегельянцем. Стану ли я им, я, право, еще не знаю, но Штраус так мне осве­тил Гегеля, что это кажется мне довольно правдоподобным. Кроме того, его (Гегеля) философия истории как бы вычитана из моей души. Постарайся же раздобыть штраусовские «Харак­теристики и критические статьи», его работа о Шлейермахере и Даубе прямо-таки замечательна ²⁶⁷. Кроме Штрауса, никто не пишет так основательно, ясно и интересно. Впрочем, он вовсе не непогрешим; но если бы даже вся его «Жизнь Иисуса» ^ш ока­залась сплошь одной грудой софизмов, то это ничего не значило бы, ибо в его сочинении самое важное — это лежащая в основе всего идея о мифическом начале в христианстве; разоблачение ошибочности выводов Штрауса нисколько бы не нарушило зна­чения этой идеи, которая всегда может быть сызнова приме­нена к библейской истории. Но еще важнее та заслуга Штрауса, что он вместе с идеей дал бесспорно великолепное применение ее. Хороший экзегет сумеет найти допущенные им кое-где промахи или указать на крайности, в которые он, клал, но ведь и Лютер не был, неуязвим в частностях; однако это нисколько не вредит делу. Если Толук сказал что-нибудь дельное о Штраусе ^2в8, то это — или чистая случайность, или удачно приведенная реми­нисценция; ученость Толука слишком поверхностна, и к тому же он, лишь впитывает чужое, он даже не критичен, не говоря уже О продуктивности. Здравые мысли Толука можно легко пересчи­тать, а веру в научность своей полемики он сам уже десять лет назад разрушил своим спором с Вегшейдером и Гезениусом. Научная деятельность Толука отнюдь не оставила прочных следов, и его время давно прошло. У Хенгстенберга ведь была, по крайней мере, один раз, оригинальная, хотя, и абсурдная мысль; мысль о пророческой перспективе. — Я не понимаю, как вы можете не интересоваться ничем, что идет дальше Хенгстен­берга и Неандера. Неандер заслуживает всяческого уважения,

• л. Во-первых. Pt9. •• м» во-вторых. Р«е.

фРЯДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 г. 437

но это не научная величина. Вместо того, чтобы дать в своих работах простор рассудку и разуму, даже если бы ему при­шлось вступить в столкновение с библией, он в тех случаях, когда боится чего-либо подобного, оставляет науку в покое, а сам пытается выбраться с помощью эмпирии или благочести­вого чувства. Он слишком благочестив и простодушен, чтобы быть в состоянии бороться со Штраусом. Как раз благочести­выми излияниями, которыми так богата его «Жизнь Иисуса» ²⁶⁹, он притупляет острие даже своих действительно научных аргу­ментов.

A propos *, несколько дней назад я прочел в газете, будто гегелевская философия запрещена в Пруссии, будто один зна­менитый галлеский доцент-гегельянец вынужден был, на осно­вании министерского рескрипта, прекратить чтение лекций, а нескольким галлеским молодым доцентам того же направле­ния (вероятно, Руге и т. д. ) дано было понять, что им нечего ожидать назначения. Этим же рескриптом были окончательно запрещены берлинские «Jahrbü cher fü r wissenschaftliche Kri­tik». Больше я пока ничего не слышал. Я не могу поверить в такое неслыханное насилие даже со стороны прусского прави­тельства, хотя Берне предсказывал это уже пять лет тому назад, а Хенгстенберг, как говорят, — интимный друг кронпринца **, так же как Неандер — отъявленный враг гегелевской школы. Если вы услышите что-нибудь об этом деле, то напишите мне. Теперь я собираюсь штудировать Гегеля за стаканом пунша. Adios ***. В ожидании скорого ответа от тебя

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в виде отрывков                          Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau»,                                     _  ,

10, Heft, Berlin, 1913                                               Перевод с немецкого

и полностью в книге; F. Engels. «Schriften der Frü hzeit*. Berlin, 1910

29 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 9 декабря [1839 г. ] — 5 февраля [1840 г. ]

9 декабря. Дражайший, только что получил твое письмо; удивительно, как долго приходится ждать от вас, ребята, из­вестий. Из Берлина, со времени твоего и хёйзеровского письма

• — Кстати. Ред. • • — будущего короля Фридриаса-Вильгельма IV. Ред. »•• — Прощай. Реф.

438      ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ,  9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

из Эльберфельда, не слышно ничего. От злости можно стать чертом, если бы только было доказано его существование. Но твое письмо прибыло, и это хорошо.

По твоему примеру я оставляю теологию на конец, чтобы достойно увенчать пирамиду моего письма. Я усиленно зани­маюсь литературными работами; получив от Гуцкова завере­ние, что ему желательно мое сотрудничество, я ему послал статью о К. Беке *; кроме того, я пишу много стихов, которые, однако, нуждаются в тщательной отделке, и работаю над раз­личными прозаическими вещами для выработки стиля. Поза­вчера я написал «Бременскую любовную историю», вчера — «Евреев в Бремене», завтра я думаю написать статьи «Новейшая литература в Бремене» и «Младший ученик» (имеется в виду конторский ученик) или что-нибудь в этом роде. За две недели можно, при наличии хорошего настроения, свободно настрочить пять листов, затем отшлифовать стиль, вставить там и сям для разнообразия стихи и издать под названием «Бременские ве­чера». Мой издатель in spe ** пришел ко мне вчера, я ему прочел «Odysseus Redivivns» ***, который его привел в необычайный восторг; он намерен взять первый роман моего изготовления, а вчера хотел во что бы то ни стало заполучить томик стихов. Но их, к сожалению, недостаточно, и к тому же — цензура! Кто пропустит «Одиссея»? Впрочем, я не смущаюсь мыслью о цензуре и пишу свободно; пусть потом она вычеркивает сколько душе угодно, — сам я не хочу совершать детоубийство над соб­ственными мыслями. Подобные вычеркивания со стороны цен­зуры всегда неприятны, но и почетны; автор, доживший до 30 лет или написавший три книги, не придя в столкновение с цензурой, ничего не стоит; покрытые шрамами воины — наи­лучшие. По книге должно быть заметно, что она выдержала борьбу с цензором. Впрочем, гамбургская цензура либеральна; моя последняя статья в «Telegraph» о немецких народных кни­гах **** содержит несколько весьма едких саркастических заме­чаний по адресу Союзного сейма и прусской цензуры, но в ней не зачеркнуто ни одной буквы.

11 декабря. — О, Фриц! Уже много лет я не был так ленив, как в эту минуту. Ага, меня осенила мысль: я знаю, чего мне не хватает!

12 декабря. — Что за ослы — то бишь хорошие люди — эти бременцы! При теперешней непогоде на всех улицах страшно

* См. настоящий том, стр. 20 — 25. Ред. ** Буквально: в надежде; здесь—предполагаемый. Ред. *** — «Возрожденного Одиссея». Ред. ♦ ♦ *• См. настоящий том, стр. 11 — 19. Ред,

ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 г.                      439

скользко, и вот они посыпали песком место перед магистрат­ским винным погребом, чтобы пьяницы не падали.

Нарисованный здесь рядом парень страдает мировой скор­бью; он посетил Г. Гейне в Париже и заразился от него; затем он отправился к Теодору Мундту и пере­нял у него некоторые фразы, без которых никак не обойтись одержимым мировой скорбью. С того времени он заметно по­худел и собирается написать книгу о том, что мировая скорбь есть единственное вер­ное средство против ожирения.

20 января /1840 г. ]. Я не хотел тебе писать, пока не выяснится вопрос, оста- С юсь ли я здесь или уезжаю. Теперь, наконец, я могу сообщить тебе, что пока еще остаюсь здесь.

21-го. Признаюсь тебе, что у меня нет особой охоты продол­жать теологический диспут. № этих спорах плохо понимаешь друг друга; когда отвечаешь, то давно уже успеваешь забыть свои ipsissima verba *, о которых идет речь, и, таким образом, не приходишь ни к какому результату. Более основательное рассмотрение вопроса потребовало бы гораздо больше места, и часто я не взялся бы в новом письме подписаться под утвер­ждением какого-нибудь предыдущего письма, ибо это утвержде­ние слишком тесно примыкало к той категории взглядов, от которых за это время я уже успел освободиться. Благодаря Штраусу я нахожусь теперь на прямом пути к гегельянству. Таким закоренелым гегельянцем, как Хинрикс и др., я, правда, не стану, но я должен впитать в себя весьма существенные эле­менты этой грандиозной системы. Гегелевская идея бога стала уже моей идеей, и я, таким образом, вступаю в ряды «совре­менных пантеистов», как выражаются Лео и Хенгстенберг, отлично зная, что уже само слово пантеизм вызывает страшный испуг у неспособных мыслить пасторов. Меня сегодня днем здорово позабавила длиннейшая проповедь «Evangelische Kir­chen-Zeitung» против пиетизма Мерклина ²⁷⁰. Добрейшая «Kirchen-Zeitung» не только находит в высшей степени странным, что ее зачисляют в лагерь пиетистов, но она обнаруживает еще и другие курьезные вещи. Помимо того, что современный пантеизм, т. е. Гегель, встречается уже у китайцев и парсов, он ярко выражен в секте либертинов, с которой боролся Каль­вин ^2П. Это открытие действительно необыкновенно ориги­нально. Но еще оригинальнее доказательство его. Немало

• — собственные слова. Ред.

440      ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

требуется труда, чтобы распознать Гегеля в том, что «Kirchen-Zeitung» выдает за его взгляды, а тут еще притянутое за волосы сходство с каким-то весьма неопределенно выраженным тезисом Кальвина о либертинах. Доказательство было необычайно за­бавным. «Bremer Kirchenbote» выражается еще лучше и говорит, что Гегель отрицает истину истории! Поразительно, какая полу­чается иногда чепуха, когда силятся представить противной христианству философию, которая лежит на пути и которую никак нельзя обойти. Люди, знающие Гегеля только пона­слышке и читавшие лишь примечания к «Гегелингам» Лео ⁴⁸, хотят разрушить систему, которая вылита как бы из одного куска и не нуждается ни в каких скрепах, чтобы держаться в целости. — Этому письму страшно не везет. Бог ведает по­чему, как только я сажусь за него, начинается какая-то чер­товщина — я всякий раз получаю конторскую работу.

Это — две марионетки, у которых против моей воли такой деревянный вид. Если бы не это — они были бы людьми.

Читал ли ты «Характеристики и критические статьи» Штрауса? ²⁶⁷ Постарайся раздобыть их, статьи там все замеча­тельные. Статья о Шлейермахере и Даубе — шедевр. В статьях о вюртембергских одержимых — масса психологических наблю­дений. Так же интересны прочие теологические и эстетические статьи. — Кроме того, я штудирую «Философию истории» Гегеля — грандиозное произведение ¹⁵⁶; каждый вечер я обяза­тельно читаю ее, и ее титанические идеи страшно захватывают меня. — Недавно журнал Толука, «Literarischer Anzeiger» — этот старый сплетник, — задал по своей глупости вопрос:

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.               441

почему «современный пантеизм» не породил лирической поэзии, которую, однако, породил древнеперсидский, и т. д.? ²⁷² Жур­налу остается только подождать, пока я и еще некоторые дру­гие лица проникнутся этим пантеизмом, тогда появится и лирическая поэзия. Замечательно, впрочем, что «Literarischer Anzeiger» признает Дауба и осуждает спекулятивную филосо­фию. Как будто Дауб не признавал принципа Гегеля, что человече­ство и божество по существу тождественны. Вот отвратительная поверхностность; их мало тревожит то, что Штраус и Дауб в ос­новном согласны между собой, но если Штраус не верит в брак в Кане ^{2? 3}, а Дауб все же верит, то одного возносят до небес, а другого считают кандидатом в геенну огненную. Освальд Марбах, издатель народных книг, — самая путаная голова среди людей, и в особенности (cum — tum *) среди гегельянцев. Я совершенно не понимаю, как духовное чадо Гегеля может сказать:

И бренная земля к небесному причастна; Бог воплощен во мне — я ощущаю ясно,

ибо Гегель очень резко отличает целое от несовершенного еди­ничного. — Гегелю никто не повредил больше, чем его соб­ственные ученики; только немногие, как Ганс, Розенкранц, Руге и т. д., достойны его. Но какой-нибудь Освальд Марбах — это поп plus ultra ** всех путаников. Какая замечательная личность! — Г-н пастор Маллет назвал в журнале «Bremer Kirchenbote» систему Гегеля «бессвязной речью»⁹⁷. Будь это верно, самому пастору пришлось бы плохо; распадись эти огромные плиты, эти гранитные мысли, то какой-нибудь отдель­ный кусок этой циклопической постройки мог бы раздавить не только г-на пастора Маллета, но и весь Бремен. Свались, например, на шею какого-нибудь бременского пастора со всей своей силой мысль, что всемирная история есть развитие поня­тия свободы, — как бы он взвыл!

1 февраля. Сегодня письмо должно во что бы то ни стало уйти, будь что будет.

Русские начинают становиться наивными; они уверяют, будто война с черкесами не стоила даже стольких человеческих жертв, сколько стоила какая-нибудь одна небольшая наполео­новская битва. Подобной наивности я не ожидал от такого 'варвара, как Николай.

Берлинцы, как я слышу, страшно злы на меня. В письмах к ним я немного разделал Толука и Неандера и не поместил

* — как вообще — так в особенности. Ред. •• — крайний предел. Ред.

442      ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

Пусть он тебе сам расскажет историю своей жизни.

Ранке среди superos *, и это их взбесило. К тому же, я написал Хёйзеру всякого рода ерунду о Бетховене. — Я прочел очень милую комедию Грильпарцера из Вены «Горе тому, кто лжет» ²⁷⁴; она значительно выше всей той дребеде­ни, которая именуется в наше время ко­медией. Там и сям дает себя чувствовать благородный, свободный дух, придавлен­ный невыносимым бременем австрийской цензуры. Ясно видишь, каких усилий стоит автору изобразить аристократа-дво­рянина так, чтобы не шокировать цен­зора-дворянина. О tempores, о moria, Donner und Doria **, сегодня пятое фев­раля, стыдно, что я так ленив, but I can­not help it ***, бог свидетель, я ничего теперь не делаю. У меня начато много статей, но они не подвигаются вперед, а когда вечером я хочу писать стихи, то всегда оказывается, что после обильной еды я уж не могу бо­роться со сном. — Этим летом я с огромным удовольствием совершил бы путешествие в Данию, Гольштинию, Ютландию, Зеландию, Рюген. Я постараюсь, чтобы мой старик прислал мне братишку ****, я захвачу его с собой. Я жажду повидать море; а какие интересные путевые заметки могли бы полу­читься! Их можно было бы издать вместе с несколькими стихотворениями. Теперь такая чудесная погода, а я не могу выйти; мне страшно хочется этого, вот несчастье! Это — толстый сахарный маклер, кото­рый только что вышел из дому и у кото­рого привычка говорить: «по моему по мне­нию». Когда он беседует с кем-нибудь на бирже, то уходя неизменно говорит: «бу­дете здоровы! ». Его зовут Йог. Г. Бергман.

Здесь есть трогательные типы. Я тебе сейчас нарисую другую картинку из жизни:

Этот старикан каждое утро напивается, и тогда он становит­ся перед своей дверью и кричит, ударяя себя в грудь: «Ick bin Borger! » *****; т. е. благодарю тебя, господи, что я не таков,

• — великих. Ред. •* Известное латинское выражение: «О tempora, о mores» («О времена, о нравы») — шутливо перефразировано Энгельсом для рифмы с «Donner und Doria» («Черт возьми»). Ред.

**• — но я ничего не могу с этим поделать. Ред. •••• — Германа Энгельса. Ред. • ••»• — <, я гражданин! ». Ред.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.                   443

как прочие — ганноверцы, ольденбуржцы или даже французы, что я бременский Borger tagen bâ ren * — дитя Бремена!

Выражение лица у здешних старух всех сословий поистине отвратительное. Особенно у той, что направо, курносой, выра­жение лица чисто бременское.

Речь епископа Эйлерта на орденском празднестве ²⁷⁵ отли­чается одним существенным достоинством: теперь всякий знает, что следует думать о короле **, иего клятво­преступление получило официальное под­тверждение. Тот самый король, который anno 1815 ***, когда его обуял страх, в кабинет­ском указе обещал дать конституцию своим подданным, если они выведут его из затрудни­тельного положения, этот самый дрянной, мерзкий, проклятий богом король возвещает теперь через Эйлерта, что никто не получит от него конституции, ибо «все за одного и один за всех — государственный принцип Пруссии» и «никто не чинит нового платья старой зап­латой». Знаешь ли ты, почему в Пруссии запрещен четвер­тый том Роттека ^27в? Потому что там сказано, что наш высочайший сопляк из Бер­лина в 1814 г. признал испан­скую конституцию 1812 г. ¹²⁰ и Все-таки в 1823 г. послал французов в Испанию, чтобы уничтожить эту конституцию и возвратить испанцам благород­ный дар: инквизицию и пытку. В 1826 г. в Валенсии был сожжен инквизицией Риполль, и его кровь вместе с кровью 23-х тысяч благородных испанцев, замученных в тюрьмах за либеральные и еретические воззрения, лежит на совести Фридриха-Виль­гельма III прусского «««Справедливого»»». Я ненавижу его так, как кроме него ненавижу, может быть, только еще двоих или троих; я смертельно ненавижу его; и если бы я не презирал до такой степени этого подлеца, то ненавидел бы его еще больше. Наполеон был ангелом по сравнению с ним, а король ганновер­ский **** — бог, если наш король — человек. Нет времени, более изобилующего преступлениями королей, чем время с 1816

* — чистокровный гражданин. Ред. *• — Фридрихе-Вильгельме III. Ред. *** — в 1815 году. Ред. • •♦ • — Эрнст-Август. Ред.

444            ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г.   — 5 ФЕВРАЛЯ  1840 Г.

по 1830 год; почти каждый государь, царствовавший тогда, заслужил смертную казнь. Благочестивый Карл X, коварный Фердинанд VII испанский, Франц австрийский — этот автомат, способный только на то, чтобы подписывать смертные приговоры и всюду видеть карбонариев²⁷⁷; дон Мигел, который подлостью своей превосходит всех героев французской революции вместе взятых и которого, однако, признали с радостью Пруссия, Россия и Австрия, когда он купался в крови лучших порту­гальцев; и отцеубийца Александр российский, так же как и его достойный брат Николай, о чудовищных злодеяниях кото­рых излишне было бы говорить, — о, я мог бы рассказать тебе интересные истории на тему о любви государей к своим под­данным. От государя я жду чего-либо хорошего только тогда, когда у него гудит в голове от пощечин, которые он получил от народа, и когда стекла в его дворце выбиты булыжниками рево­люции. Будь здоров.

Твой

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в виде отрывков                                     Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau»,                                               „

10. Heft, Berlin, 1913                                                    Перевод с немецкого

и полностью в книге: F. Engels. »Schriften der Frü hzeiU. Berlin, 1920

[ 445

1840 год

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ

В MIOHCTEP

Бромоп, 18 июня 1840 г.

Дорогой г-н Шюккинг!

Еще раз приношу Вам свою сердечную благодарность за Ваш дружеский прием и за прекрасное «Напоминание о Мюн-стере» ⁸⁸. Я с наслаждением прочел книжку в Оснабрюке за один присест и позавидовал поэтессе *, ее оригинальным и нежным картинам природы, скрытым красотам ее слога и ее духовному родству с Байроном, на что, если не ошибаюсь, Вы обратили тогда внимание в своей критике ²⁷⁸. Стыдно, что эти стихи прошли совершенно незамеченными, но что значит их задушевность для пошлой аудитории наших дней? При первой же возможности я воздам должное этой книге в печати **. Где еще можно найти такую прекрасную в своем роде балладу, как «Граф фон Таль»?

Что касается нашего плана относительно Шелли ²⁷⁹, то я еще вчера беседовал с Шюнеманом. Услышав о гонораре в десять талеров, он отшатнулся, как пораженный молнией, и тут же заявил, что не может на это согласиться. Он только что вернулся с ярмарки, где самолично ознакомился с всевозможным литера­турным хламом: романами пиетистов, очерками из Бельгии, испанскими хрестоматиями и прочей дрянью; причем он имел глупость заключить в Лейпциге контракты по очень дешевой цене на книги по богословию, всемирной истории и истории лите­ратуры, так что, вероятно, дел у него по горло. Этот тупоголовый книготорговец полагает, что он меньше рискует, выпуская комментарии к посланиям Иоанна в плохом издании и выплачи­вая, за них гонорар, может быть, по 2 талера за лист, но которые

* — Аннетте Элизабет Дросте-Хюльсхофф. Рев, ** См. настоящий том, стр. 80. Ред,

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ, 18 ИЮНЯ 1840 Г.

приобретут максимум двадцать студентов, чем печатая стихи Шелли, издание и гонорар за которые обойдутся, быть может, в три раза дороже, но к которым проявит интерес вся нация. Только что я опять был у Шюнемана и услышал из его уст окончательный и ясный ответ, что он не может согласиться на поставленные условия; лист стихов содержит в четыре раза меньше знаков, чем лист прозы, а это значит, что гонорар за лист составил бы фактически 40 талеров. Я сказал ему: пере­водить Шелли — это не детская игра, и если он этого не хочет, то пусть, ради бога, ничего не делает. Кстати, он и сам хорошо понимает что к чему. Он: если бы мы согласились сначала дать маленький пробный перевод, он его напечатал бы, и тогда было бы видно, что можно сделать. Я: Шюккинг и Пютман не такие люди, чтобы согласиться на пробный перевод, одни имена их сделают то же, что для других такие пробные переводы. Хотите Вы или нет? Он: " на таких условиях — нет. — Миу bien! * Просить милостыню ниже нашего достоинства, и я ушел. — Я придерживаюсь мнения, что эта неоправдавшаяся надежда ни в коей мере не должна нас обескуражить: то, что не сделает один, сделает другой. Пютман, который перевел первую песнь «Королевы Маб» **, послал ее Энгельману в Лейп­циг, и, если тот ее примет, можно будет легко договориться о приеме всей поэмы. В противном случае, первые, к кому нам, вероятно, следует обратиться, — это Хаммерих в Альтоне и Краббе в Штутгарте. Впрочем, сейчас, непосредственно после пасхальной ярмарки, очень неблагоприятное время для наших предложений. Если бы теперь был январь, я уверен, Шюнеман ухватился бы за нас обеими руками. И все же я хочу зайти к нему еще раз, чтобы спросить, шутки ради, какие условия он может нам предложить.

Друг Шюнеман удрал и тем самым избежал моего визита; он отправился на пикник. Вероятно, он предложил бы нам гоно­рар в пять талеров и свою излюбленную песенку о предвари­тельном маленьком пробном переводе в три-четыре листа. Единственный же виновник всей этой истории — пиетист Виль­гельм Элиас из Галле, на издании романа которого «Вера и зна­ние» ²⁸⁰ Шюнеман потерял около двух тысяч талеров. Если мне попадется этот парень, я вызову его на дуэль на кривых саблях.

Итак, что Вы на это скажете? Пютману я напишу сегодня же.

'Предприятие кажется мне слишком хорошим, чтобы бросать

его за здорово живешь. Любой, сколько-нибудь образованный

* — Очень хорошо! Ред. ** «Королева Маб» — поэма Щелли, Ред.

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ, â ЙЮЙЯ 1Й40 Г.                      44?

книготорговец (Шюнеман — дурак) с удовольствием возьмется печатать книгу.

С нетерпением жду Вашего мнения обо всем этом деле, а пока препоручаю себя Вашей дружеской благосклонности!

С глубоким уважением

Фридрих Энгельс

Что Вы скажете о требованиях Гуцкова в «Telegraph» к «Hallische Jahrbü cher» ²⁸¹? Кажется, Гуцков хочет возродить критический террор Менделя и Мюльнера. Вероятно, он боится, что молодежь его перерастет!

Впервые опубликовано в журнале              Печатается по факсимиле рукописи,
«Wissenschaftliche Zeitschrift der                  воспроизведенному в журнале

Friedrich Schiller-Universitä t».                                   „

Jena, Jg. 7, Heft 4, 19S7ISS                                  Перевод с немецкого

IIa русском языке публикуется впервые

⇐ Предыдущая103104105106107108109110111112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: