Левину Шюккингу. В Мюнстер

Левину ШюккИнгу, 2 июля 1840 г.

который он не хочет платить; и хотя посредником между нами выступает Бринкмейер, я ни в коем случае не могу делать ему предложение. К сожалению, я еще не получил ответ от Пют-мана и не могу поэтому предпринять никаких решительных мер. К тому же Мейер, очевидно, все разделит между своими сотрудниками, так что на нашу долю от Шелли ничего не оста­нется. Эти издатели привыкли безгранично распоряжаться подчиненными им писаками, а кто из нас согласился бы на такое?

Я считаю за лучшее предоставить Пютману, который, вероятно, самый опытный среди нас, неограниченные полномочия для заключения контракта; он, без сомнения, доведет дело до конца к нашему общему удовлетворению и уж во всяком слу­чае сделает это с гораздо меньшими затруднениями, чем я. К тому же он уже предлагал В. Эпгельману «Королеву Маб», а этот издатель был для нас самым подходящим. И еще один важный момент: и Вы и я писали до сих пор только для газет и журналов, тогда как Пютман уже выпустил одну книгу, а о выходе второй уже объявлено ²⁸². На таких, как он, обра­щают внимание эти бесчестные издатели.

В момент прибытия Вашего письма Шюнеман был как раз в отъезде, и он еще не вернулся из своего путешествия. Я все-таки хочу дать ему Кольриджа ²⁸³; на празднике Гутенберга, который был здесь отмечен с блеском, я под воздействием паров шампанского выпил с ним на брудершафт, чем он был весьма польщен. Если рукопись у Вас уже готова, пришлите ее мне.

Враждебные выпады в адрес «Hallische Jahrbü cher» содер­жатся в 97 или 98 номере «Telegraph», который здесь достав­ляется по почте и вследствие этого гораздо раньше, чем это возможно у Вас. Я снова отправил кое-что Гуцкову и с нетер­пением ожидаю, как он это воспримет после статьи в «Mitter­nachtzeitung» («Современная полемика» *).

Из Бармена я только что получил письмо, в котором, непо­нятно почему, нет ни слова о Пютмане. Если Вы согласны, чтобы Пютман взял дело с договором на себя, то я тут же по получении Вашего ответа напишу и передам в его руки все. Будьте любезны, сообщите мне также, как обстоят дела с го­норарами в «Rheinisches Jahrbuch», на днях я пошлю кое-что Фрейлиграту. В настоящий момент у меня нет трудностей с деньгами, но я все же охотно узнал бы заранее, на что могу рассчитывать.

* См. настоящий том, стр. 60 — 72.. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ? —9 ИЮЛЯ 184Ô г.

Я с удовольствием прочел в газете Пфицера Ваши переводы из Шелли и Кольриджа ²⁸⁴. Сегодня я кончаю «Нежное расте­ние» Шелли и сейчас пошлю его Пфицеру. Это прекрасное сти­хотворение написано в духе, еще более близком к произведе­ниям Дросте, чем Байрон. Ее стихи до сих пор продолжают доставлять мне большое удовольствие, за что я еще раз выражаю Вам свою благодарность.

С уверениями в искреннем и глубоком уважении я препору­чаю себя Вашему дружескому вниманию.

Всецело ирода шилü

Фр. Энгельс

Впервые опубликова}ю в журнале             ,                 Печатается по рукописи

«Wissenschaftliche Zeitsclirijt der

Friedrich Schiller-Universitä t». ^                                      Перевод с немецкого

Jena, Jg. 6, Hell 4,, 5, li/as/SO                          jj_a yy_{CcnoM ЯаЫке} публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАПГЕЙМ *

Бремен, 7—9 июля 1840 г.

Дорогая Мария!

Твои дела скоро действительно станут плохи, ты собиралась написать мне тотчас же по прибытии в Мангейм, а сейчас я сижу здесь опять уже три недели и еще не получил от тебя письма. Если так будет продолжаться, то я, очевидно, вынужден буду написать фрейлейн Юнг, чтобы тебя хотя бы силой заставили доказать мне твою сестринскую любовь.

Пожелаю тебе лучшей погоды, чем та, которая стоит сейчас у нас. Это беспрерывные бури и дожди, как в сентябре и ноябре. На море корабли тонут, как мухи в стакане воды. Пароход, шедший в Нордерней, с трудом добрался туда. Третьего дня я был в Бремерхафене **, и там тоже целое утро шел дождь. Я побывал на судах, на которых эмигрантов возят в Америку. Они скученны на средней палубе. Это обширное помещение, такое же широкое и длинное, как все судно, в нем расставлены койки (так называются кровати) по шесть штук в ряд, и над ними еще по шесть штук. Там они все лежат — мужчины,

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в   Институте вели­кого герцогства, Мангейм. Франкировано. Ред. ** См. настоящий том, стр. 92—100. Ред.

Марий Энгельс, 7—9 Июля 1840 г.

женщины и дети, и ты можешь себе представить, как ужасно это душное помещение, где часто набивается до 200 человек, в осо­бенности в первые дни, когда начинается морская болезнь. Там воздух такой, что можно задохнуться. Но пассажиры, которые едут в каютах, устроены лучше: у них просторнее и очепь элегантно обставленные каюты. Однако когда начи­нается буря и волны заливают судно, то их положение хуже. Дело в том, что у кают стеклянные колпаки, через которые туда проникает свет, и, когда в них с силой ударяется волна, стекло самым превосходным образом бьется и осколки его летят в каюту, а вместе с ними проникает и вода. Обычно в таких случаях каюту заливает водой, но кровати расположены так высоко, что остаются сухими. Когда мы в полдень уезжали, на рейде появилось большое трехмачтовое судно, которое назы­вается, как ты, «Мария» и которое пришло с острова Кубы. Из-за отлива оно не могло войти в гавань и бросило якорь на рейде. Мы подъехали к нему на пароходе и забрали капи­тана. Но на рейде уже начали подыматься большие волны, и судно слегка качало. Все дамы сразу побледнели, и лица у них были такие, будто они сейчас утонут. Мы подцепили там двух красивых дочерей портного, с которыми обращались очень галантно, и я с самым серьезным видом уверил этих дурочек, что качка будет продолжаться до Браке, куда мы прибудем только через 1V₂ часа. К сожалению, она кончилась, как только остался позади Бремерхафен. Три недозрелые шляпы упали в воду и, вероятно, уплыли в Америку, а за ними огромное количество пустых бутылок из-под вина и пива. Кроме этого, я не видел ничего замечательного, если не считать дохлой кошки в Везере, которая на свой риск и страх предприняла путешест­вие в Соединенные Штаты. Я пытался заговорить с ней, но она оказалась настолько грубой, что не ответила.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7—9 ИЮЛЯ 1840 Г.

представляющую собой длинный узкий канал, немного шире Вуппера. За ним город, дальше направо Гесте, нечто вроде речки, над ней возвышается верхушка колокольни — это цер­ковь, которая только еще строится. Направо вдалеке виднеется Гесте ндорф.

На днях я познакомился с одним человеком, отец его фран­цуз, родившийся в Америке, мать немка, он сам родился на море и, так как он живет в Мексике, то его родной язык — испанский. Где же, собственно, его родина?

У пас в конторе сейчас настоящий пивной склад: под столом, за печкой, за шкафом, повсюду стоят пивные бутылки, и, когда старику * захочется выпить, он у нас одалживает бутылку, а потом дает наполнить ее снова. Это уже теперь делается совер­шенно открыто, стакапы стоят целый день на столе и рядом с ними бутылка. Направо, в углу, стоят пустые, налево полные бутылки, тут же мои сигары. Действительно, Мария, молодежь становится все хуже, как говорит доктор Ханчке. Кто бы двадцать, тридцать лет тому назад мог представить себе такой унос — распивать пиво в конторе?

Как тебе удобнее всего — может быть, мне заранее возме­стить почтовые расходы за нашу корреспонденцию и оплачи­вать как свои письма, так и твои, которые ты можешь потом посылать неоплаченными? Если ты написала мне уже до того, как дойдет это письмо, то я не отвечу тебе раньше, чем ты не пришлешь мне в ответ на него благоразумное длинное письмо.

Adieu **

Бремен, 7 июля 40 г.

Твой преданный и любящий брат

Фридрих

К счастью, письмо опять не было отослано, и это дает мне возможность ответить на только что полученное от тебя письмо. «Мне хотелось бы уметь так же хорошо играть, как они! Если я буду усердно упражняться, я тоже этого добьюсь». — Это ты-то? Сыграть сонату в 20 страниц? Ну и глупышка! Шорнш-тейн, конечно, очень обрадовался бы. Какие у меня пожелания к рождеству? Свой кисет я потерял, и, если я его в ближайшее время не найду, то не можешь ли ты сделать мне новый? Спа­сибо Аде *** за привет, передай ей и мой сердечный^поклон. Скажи ей, что она первая, которая меня так любезно назвала,

* — Генриху Лёйпольду. Ред. •• — Прощай. Ред. *** — Аделине Энгельс, Ред,