Кратко о жизни Мирза хана в Бадахшане и уход сего повествователя этого рассказа из Бадахшана в Кабул

ГЛАВА 19.

КРАТКО О ЖИЗНИ МИРЗА ХАНА В БАДАХШАНЕ И УХОД СЕГО ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ ЭТОГО РАССКАЗА ИЗ БАДАХШАНА В КАБУЛ

До того, как было рассказано о событиях, [касающихся Са'ид] хана, было написано, что через восемнадцать дней после проследования хана в Кабул, я прибыл [в Кала-йи Зафар].

Жизнь Мирза хана в той крепости быта очень стесненной из-за отсутствия средств и замышляющих дурное людей Бадахшана. Танги Бала — самое укрепленное место у хазарейцев, отошло к Кашгару, как это будет описано дальше, а равнины Бадахшана, являющиеся местом земледелия и житницей Бадахшана, отошли к дивану узбеков, а то, что осталось, из страха перед теми [узбеками и кашгарцами] пришло в упадок. А [в те места], которые остались от этих двух — от барса горы насилия и акулы моря гнета, то есть от узбеков и кашгарцев, — < люди Бадахшана (Приведено по Л₂ 135б; Л₃ 112б) привели некоего “Гасителя света” (“Чирак-куш”) по имени Шах Разиаддин и возвели его на царство. Он открыто объявил религией ересь и овладел большей частью того, что осталось от тех двух тиранов, а Мирза хан, угнетенный мусульманин, оказался посередине. У него не было источника средств для жизни, достаточного хотя бы на самое малое. Кое-как прошла та зима. Примерно ранней весной среди приверженцев Шах Разиаддина произошли разногласия, и дошло до такой крайности, что они отрезали ему голову и принесли ее Мирза хану.

В общем с расколом еретиков [Мирза хан] немного обрел силы. Та весна прошла. Был конец тирмаха ⁴ — июня, — когда от Бабур Падишаха к Мирза хану прибыло предписание. Содержание его таково: “Сын мужа сестры [моей матери], то есть Мухаммад Хусайна мирзы, находится у тебя. Так как твои границы примыкают к пределам узбеков и постоянный страх и опасения от угрозы с их стороны уносят мое спокойствие, то [305] пребывание его там явно невозможно. Его следует / 148а / отправить к нам”.

Когда Мирза хан отправлял меня в Кабул, он после многих стараний смог выдать мне только одно нарядное платье и отпустил меня.

В те дни произошла удивительно счастливая случайность. Как ранее уже было описано, в лангаре Мир Имада, подвластного Хисару, я упал, и локоть выскочил наружу. В Пушанге, где руку заново сломали, потом вставили, боль хотя и успокоилась, однако кривизна не выпрямилась, и моя рука не сгибалась настолько, чтобы достать лицо, и не выпрямлялась настолько, чтобы я мог взять в руки лук. В ту весну, когда я был у Мирзы хана, одни бадахшанец украл у узбеков двухлетнего коня, подарил его Мирза хану, а тот отдал его мне. Однажды Мирза отправился на прогулку верхом на лошади, и я тоже сопровождал его верхом на том самом коне. Во время пути какая-то колючка впилась в его щекотное место. Он несколько раз подпрыгнул, моих сил не хватило удержать поводья, и удерживающие поводья выскользнули из руки твердости. Я упал на землю на ту самую раненую руку и услышал, как хрустнул сломанный локоть. Это привело к тому, что я потерял сознание. Через некоторое время, когда я пришел в себя, то увидел, что Мирза хан, положив мою голову на свои колени, спрашивает о моем состоянии. Когда я [окончательно] пришел в себя, мне подвесили руку и увезли в Кала-йи Зафар. Привели костоправов. Когда они рассматривали мою руку, она была искривлена, а через некоторое время рука вернулась к прежнему нормальному состоянию и никакого повреждения не осталось. И это было одним из удивительных дел.

Итак, в начале месяца раджаб, расставшись с Мирза ханом, я отправился из Кала-йи Зафар в Кабул. Меня сопровождали шестнадцать человек. У нас было две лошади и больше / 148б / никаких вещей не было. Не было даже и такого количества вещей, чтобы ночью облокотиться на них. У Маулана Мухаммада, который был для нас за отца, не было других вещей, кроме единственной шали, которую носят самые бедные люди Бадахшана. Об остальном великолепии можно судить из этого.

Когда мы достигли Кабула, нас встретил Ширим Тагай, который одинаково приходился дядей по [306] материнской линии [Бабур] Падишаху и мне. Он был “умдаг ал-мулк” — “опорой государства” — Падишаха. С большим почетом и уважением он поместил нас в своем доме и проявлял ко мне величайшее почтение и человечность. Затем [Бабур] Падишах прислал человека [с сообщением], что через три дня наступит счастливый час, а когда этот счастливый час настанет, то он пошлет за мной. После того, как луна удачи и светило счастья снова вернулись из затмения в созвездие благополучия и счастья, прибыл приказ: “Пусть он удостоится чести услужения”. Когда я прибыл в услужение к Падишаху и его взгляд, несущий счастье, обратился на меня, от избытка любви и предельного сострадания он стал рассыпать из глаз своих, видящих счастье и дарящих жемчуг, рассыпанные жемчужины, подобные нанизанным на нить перлам. Он благосклонно обратился в мою сторону и протянул мне навстречу руку милости. После того, как я, преклонив колени, пошел к нему навстречу, он заключил меня в объятия сострадания и прижал к груди с отцовской любовью. Некоторое время он держал меня в таком положении, не позволил больше мне совершать церемонию поклона и посадил меня рядом с собой. Некоторое время от крайней чувствительности своего сердца, в той же упомянутой манере он рассыпал [из глаз] жемчуг. Одновременно он говорил: “Ты, пережив горечь мученической смерти бека — мужа моей тетки, хана — моего наставника, братьев и родственников, слава Аллаху, прибыл ко мне невредимым. Теперь совершенно не надо печалиться о разлуке с ними, потому что я являюсь наилучшей заменой им. И все, что можно было ожидать от их любви и сострадания к тебе, я дам тебе в большей мере, чем они”. И он отнесся ко мне с такой любовью / 149а / и одарил меня такими милостями, что вся печаль сиротства и бедствия скитаний целиком ушли из моего сердца. Он спросил: “Кто позаботился о тебе и помог бежать? ” Я сказал: “Мой учитель Маулана Мухаммад Садр”. Он приказал. “Позовите его! ” Когда его счастливый взгляд упал на Маулана Мухаммада, он воскликнул: “Этот Маулана Садр? Да, от него это можно было ждать”. Он узнал его, удостоил большою внимания и снова расспросил о деталях происшествия, и Маулана Мухаммад повторил [рассказ]. Все выразили восторг. [Падишах] беспредельно осчастливил его, уверив в своей благосклонности. Потом Падишах [307] взглянул на меня и сказал: “Ты еще не навестил Султан Са'ид хана”, — и приказал одному из близких ему людей: “Доставь его в распоряжение Султана”. Я отправился с этим человеком, засвидетельствовал свое почтение хану и, обретя счастье от его взгляда, вернулся обратно к Падишаху. После того, как я посидел немного с Падишахом, его царская милость разрешила мне отправиться к месту моего пребывания. Когда я вышел из помещения, какой-то человек решительно выступил мне навстречу, выражая величайшую почтительность, и сказал: “Меня определили заботиться о Вас в том доме, который Падишах назначил для Вас”, Он пошел вперед и привел меня в один, очень красивый дом. В комнатах были расстелены ковры и заботливо разложены подушки. В том доме было столько собрано и приготовлено вещей для отдыха — съестных припасов, одежды, слуг и вольноотпущенников, что могло хватить на все. Каким языком можно выразить благодарность за то, когда после таких трудностей и бедствий, из-за которых можно было задохнуться, а душа находилась в тисках, [человек] оказывается на таком просторе, где уготованы разнообразные блага и покой. Да воздаст ему Аллах добром!

Таким образом / 149б / много времени < я провел в Кабуле (Приведено по Л₂ 137а, Л₃ 114а) в спокойствии и благополучии на службе у Падишаха. Он постоянно добром и лаской, обещанием милости или строгим предупреждением побуждал меня приобретать знания. Если он замечал, что я приобрел немного знаний, он старался умножить свои милости, всем говорил об этом и требовал одобрения. В то время он относился ко мне с такой любовью и состраданием, какие могут проявлять только нежные родители по отношению к своим родным детям. Благодаря милости Падишаха я никогда не вспоминал то тяжелое время, которое было наполнено днями горечи и несчастья.

С того времени до 918 (1512 — 1513) года я находился в услужении у Падишаха. И если он выезжал на коне, то удостаивал меня чести сопровождать его, если же он устраивал собрания, то обязательно делал меня своим собеседником. Одним словом, при всех обстоятельствах он не разлучался со мной, за исключением моих занятий, а когда я освобождался от уроков, за [308] мной приходил человек, и таким образом он постоящо проявлял отеческую заботу обо мне.