 |
И. Н. Виноградов. На оборонительных рубежах
|
|
|
|
Генерал-майор в отставке Иван Николаевич Виноградов родился в 1889 г. Участник первой мировой, гражданской и Великой Отечественной войн.
Член КПСС с 1929 г.
За многие годы службы в армии он занимал должности командира полка, начальника окружной школы ОГПУ в г. Ростове, военного коменданта укрепленного района и заместителя командующего армией.
Советское правительство высоко оценило заслуги И. Н. Виноградова перед Родиной, наградив его одиннадцатью орденами и семью медалями. [105]
В теплый майский день 1942 года мы возвращались из Кремля. У всех было радостное настроение. Говорили о встрече с М. И. Калининым, полученных наградах. Вспоминали слова Михаила Ивановича, обращенные к строителям военных укреплений. Он сначала похвалил награжденных, потом покритиковал за то, что некоторые сооружения в прошлом приходилось переделывать по два — три раза.
Мне, прошедшему несколько войн, окончившему военную академию, особенно горько было слушать эта справедливые упреки М. И. Калинина.
Одним словом, в душе у меня кипело, и я высказал свои мысли генерал-майору Григорию Афанасьевичу Хоменко, с которым мы возвращались из Кремля.
Хоменко в то время работал заместителем командующего войсками Московского военного округа, человек опытный, много повидавший на своем веку. Естественно, Григорий Афанасьевич отнесся к моей горячности хотя и внимательно, но спокойно.
— Что ж, — сказал он, — вообще-то ты прав. А не попробуешь ли перейти от слов к делу...
Я живо заинтересовался этим. О деятельности более активной, боевой, если можно так сказать, мечтал давно. [106]
Начало войны застало меня в Высшей пограничной школе. Там преподавал тактику. В первые же месяцы вместе с другими командирами несколько раз просил отправить меня на фронт. Вначале получал вежливые отказы, а потом — просто нагоняй. Однако несколько позже назначили военным комендантом Киевского района столицы.
|
|
|
Скажу откровенно — вначале, после аудиторий пограншколы, комендантская деятельность показалась мне интересной. Работал не за страх, а за совесть. Но весной 1942 года уже тяготился комендантской службой. Хотелось на фронт. Поэтому предложение Григория Афанасьевича «от слов перейти к делу» взволновало. Конечно, я тут же попытался выяснить, что это значит? Но генерал уклонился от прямого ответа, заверив, что скоро вызовет меня в штаб округа и там все разъяснится.
И действительно, дня через три последовал звонок: прибыть к командующему.
— Я помню, — сказал командующий, — что в пограничных войсках и в частях по охране железных дорог вы часто занимались возведением оборонительных сооружений для так называемой «малой войны». Ну, а как вы знакомы с оборонительными системами «большой войны», например с инженерным оборудованием укрепленных районов? С порядком обороны их?
Пришлось сознаться, что в этой области мои познания ограничиваются теоретическими разработками периода учебы в военной академии.
— Вот-вот, — подхватил он, — многие наши командиры страдают этим... Сейчас создали вокруг Москвы большой многополосный пояс полевых укрепленных районов. Но нет уверенности в том, что они отвечают требованиям современной войны.
Предупредив, что дело создания и организации УРов большое и сложное, командующий приказал отправиться в Можайский полевой укрепленный район, где должно проходить оперативно-тактическое учение. Предварительно мне предстояло тщательно познакомиться там с инженерными сооружениями. А через несколько дней после этого разговора меня назначили комендантом 159-го полевого укрепленного района, который по [107] месту расположения и оперативному направлению назывался Клинским. Его командный пункт располагался в старинном парке бывшего имения около села Высоковска, недалеко от Клина.
|
|
|
С кем придется работать, строить и совершенствовать оборонительные узлы? — вот что меня волновало, когда входил в этот парк с опавшими листьями.
Многие командиры и начальники служб укрепрайона были участниками гражданской войны. В сражениях против немецко-фашистских войск они показали себя горячими патриотами. Офицерский состав рос на глазах, приобретая необходимые практические навыки в ходе боевых действий. Солдаты и старшины второй месяц совершенствовали свои знания по специальной «уровской» программе. Один батальон проходил тщательную подготовку на участке, прикрывавшем направление Калинин — Москва в районе Редкино. Люди занимались с большим подъемом. Каждый помнил при этом о приказе Верховного Главнокомандующего: «Ни шагу назад! »
Вскоре к нам приехал генерал-лейтенант Г. Г. Соколов, чтобы проверить состояние боевой подготовки личного состава.
Начали объезд оборонительной полосы с правого фланга. По указанию генерала батальон специально для его встречи не выстраивали. Он попросил вообще не обращать внимания на его присутствие.
— Пусть люди занимаются своими делами. Так мы лучше узнаем, как личный состав обучен, — сказал генерал.
Подходим к огневой позиции противотанкового орудия. Бойцы на послеобеденном отдыхе. Даем сигнал боевой тревоги. Из. блиндажа высыпали пять солдат и быстро скатились в укрытие. Оттуда, кряхтя, спотыкаясь и торопясь, они вскоре на руках уже поднимали орудие. Один из солдат работал на самодельном вороте, прикрепленном к дульной части пушки, помогая главным образом направлять ее ход канатом.
Изготовку орудия, зарядку холостыми патронами, наводку по назначенной цели Соколов проверял с часами в руках.
Но вот расчет отстрелялся. Все солдаты были в поту, [108] некоторые тяжело дышали — бойцы-то все пожилые. Комиссар укрепрайона Н. И. Пемов, улучив удобный момент, высказался за поощрение артиллеристов.
— Да ведь они на три минуты опоздали, — возразил генерал.
Пришлось в качестве довода за необходимость поощрения сослаться на их возраст, на примитивность «техники» для выкатки орудия. Генерал согласился и объявил расчету благодарность.
|
|
|
Объезд укрепрайона продолжался. После осмотра каждого ротного участка мы выстраивали личный состав для проверки строевой подготовки. Обычно генерал беседовал с солдатами, делал отдельные замечания. Мы с комиссаром Пемовым, естественно, ждали каких-либо выводов, но он молчал. Скажу прямо: комиссара и меня молчание Соколова как-то настораживало.
К концу дня мы собрались на командном пункте укрепленного района. Лично я был знаком с генералом Соколовым давно: еще в начале двадцатых годов вместе учились в Высшей пограничной школе. Так что теперь, сидя в блиндаже, надеялся на некоторую откровенность с его стороны. За чаем разговорились по-домашнему, без соблюдения субординации. Я по-дружески, напрямик, спросил: почему, мол, ты, Григорий Григорьевич, главным образом интересуешься подготовкой личного состава и не обращаешь внимания на качество сооружений? Ведь это тоже важно.
Генерал уклонился от прямого ответа, сославшись на то, что задача его заключается только в проверке боеготовности личного состава.
— Я солдат, делаю, что приказано.
Впрочем, может быть, он и прав.
События, однако, разворачивались так, что задумываться об этих «странностях» не пришлось. В конце сентября мы получили распоряжение подготовить три боеспособных батальона, управление укрепрайона, штаб и роту связи для погрузки в железнодорожные эшелоны. Тут нам стало понятно, почему генерал-лейтенант Соколов, проверявший укрепрайон, занимался лишь личным составом.
Третьего октября, часа за два до рассвета, головной наш эшелон остановился в открытом поле, на подступах [109] к станции Иловлинская. Это примерно в ста с небольшим километрах от Сталинграда.
Положение на фронте в районе города в то время было тяжелым. Противник в конце августа севернее Сталинграда вышел к Волге. Каждый из нас понимал, что в случае захвата города гитлеровцы могли отрезать юг страны с его нефтеносными, угольными и хлебными богатствами. Кроме того, немцы получали более широкие и выгодные возможности для продвижения вверх по Волге.
|
|
|
Вероятно, поэтому Ставка Верховного Главнокомандования решила на всякий случай создать между Доном и Волгой, севернее Сталинграда, три укрепленных оборонительных рубежа.
Один из рубежей должны были занять мы. Правый фланг его упирался в Дон, в районе села Кузнецово, а левый — в Волгу, несколько южнее городка Дубовка.
Здесь, на подступах к Волге, мы сразу ощутили дыхание большой войны, назревание важных событий. Буквально через несколько часов после разгрузки к нам прибыло пополнение: девять пулеметно-артиллерийских батальонов, два батальона противотанковых ружей, два саперных батальона. Это было отрадно. Огорчало и сильно тревожило отсутствие хозяйственных подразделений. Как мы будем решать вопросы материального и боевого обеспечения войск — на этот вопрос пока никто из нас не мог дать ответа. К тому же новые батальоны прибывали недоукомплектованными.
Но как бы там ни было, а задачу надо выполнять безотлагательно. Предстоял пеший марш. Ближайший пункт назначения находился в тридцати пяти километрах, до самого отдаленного — около ста десяти. Бойцам пришлось нести на плечах вооружение и боеприпасы. И все же люди не унывали. То и дело в колоннах слышались задорные прибаутки:
— Как, браток?
— Тяжеловато.
— Закаляйся... Если хочешь быть здоровым — не качайся: упадешь — нос разобьешь.
«Браток» не оставался в долгу.
— Пусть у Адольфа Гитлера течет кровь из носу, — отвечал он соседу. [110]
Не обошлось и без происшествий.
Только, помню, прибыл я в усадьбу совхоза «Большие Дворики», как начальник штаба майор А. С. Дмитриев докладывает:
— Пропала целая рота!
— Как пропала?
— Да так: все подразделения батальона уже на своих местах, а одной роты нет. Шла по степи впереди других и вот как в воду канула.
«Что за чепуха», — подумал я. Стараясь быть спокойным, сказал Дмитриеву:
— Подождем до вечера.
Верил, что скоро все выяснится.
Вечером Дмитриев вновь доложил, что пропавшей роты нет. Перед этим мне удалось побывать в нескольких батальонах; узнал, что такие казусы случались и там. Отсутствие в степи ясно видимых ориентиров, непривычная степная обстановка, в которой окружающее казалось одинаковым, — все это сбивало многих с верного направления.
— Пусть лейтенант Жуланов сядет на мою «эмку», — приказал я начальнику штаба, — и разыщет роту.
Офицер Н. Г. Жуланов — очень толковый, хорошо подготовленный и расторопный, конечно, разыскал роту. От района своего сосредоточения она ушла в сторону почти на десять километров.
|
|
|
* * *
Назначенный для обороны рубеж оказался необорудованным. Пришлось браться за это дело сразу же.
Одновременно батальоны укрепрайона непрерывно вели противотанковую и противовоздушную разведку. Люди страшно изматывались, не спали ночами, но на тяготы войны не жаловались.
В те дни весь укрепрайон с гордостью повторял имя командира отделения сержанта Ивана Федоровича Бражникова. Пулеметчик Бражников находился в стели в дозоре. Отстояв свое время, он направился в расположение роты. В этот момент появился «Мессершмитт-109» и начал обстреливать сержанта (участники войны помнят, как нагло вели себя в ту пору фашистские летчики, гоняясь порой даже за отдельным человеком). Бражников [111] не растерялся, лег на спину и по всем правилам стрельбы открыл огонь из своей винтовки. После нескольких выстрелов сержант перебил пулей трос управления «мессершмитта». Фашист приземлился в степи, пытался убежать, но Бражников ранил его и взял в плен. Командование наградило Бражникова орденом Отечественной войны.
С тех пор пехотинцы стали активнее вести борьбу с самолетами противника.
* * *
10 октября 1942 года я докладывал командующему Донским фронтом генерал-лейтенанту К. К. Рокоссовскому о приеме оборонительного рубежа. В это время противник, прорвав оборону войск 62-й армии севернее заводов, вышел к Волге в районе поселка Спартановка. Развернулись бои за Сталинградский тракторный завод. На атаки врага советские войска отвечали контратаками.
Командующий, руководя операцией, находился на наблюдательном пункте. Принял он нас в блиндаже. Выслушав меня, Константин Константинович спросил:
— А чем вы, полковник, объясняете неустойчивость укрепленных районов в сражении под Москвой?
Вопрос, поставленный в упор, несколько смутил меня. В голове быстро пробегали мысли: командующий, очевидно, хочет знать, интересуюсь ли я, как комендант укрепленного района, боевой работой уровских войск, учитываю ли опыт и уроки этой войны. Тяжелое положение, в котором очутились мы, получив необорудованный рубеж, так и подмывало меня на резкость. Хотелось сказать, что если и впредь уры будут ставиться в такое положение, то объяснения их неустойчивости искать не придется. Но я сдержался.
Зная из штабных источников Московской зоны обороны положение, создавшееся в 1941 году на Можайской линии, я постарался как можно точнее изложить свои мысли. Насколько мне известно, ответил я, Можайская линия считалась довольно мощной преградой. Но беда в том, что она не имела своего гарнизона. Войска резервного фронта пробыли на Можайской линии всего несколько дней, а затем выдвинулись вперед и участвовали в Смоленском сражении. В момент подхода врага к переднему краю Можайской линии она очень слабо прикрывалась [112] войсковыми частями. Мы, продолжал я, учитываем этот урок и свои войска воспитываем не на можайском примере, а на таких фактах, как бои панфиловцев под Москвой, как оборона Кингисеппского укрепленного района.
Действительно, защита Кингисеппского укрепленного района служила для наших людей источником мужества, образцом воинского умения. Там в течение двух недель часть укрепленного района, лишенная поддержки, вела бой в полном окружении. Гарнизоны более десяти отдельных долговременных сооружений дрались до последнего человека. В долговременном сооружении № 17 оставались до конца боя командир 253-го батальона капитан Андрей Трофимович Голышев и комиссар политрук Александр Семенович Гупалов. Они пали смертью храбрых. Окруженный и блокированный гарнизон полукапонира «Сережино» в ответ на предложение немцев сдаться взорвал сооружение, предварительно расстреляв все боеприпасы.
Воспользовавшись удобным случаем, я просил командующего помочь нам в организации снабжения и хозяйственного обслуживания укрепрайона.
К. К. Рокоссовский обещал и предложил мне обратиться к своему заместителю генерал-лейтенанту И. Г. Советникову. Генерал тут же сделал ряд распоряжений тыловым органам.
Между тем положение на фронте осложнялось, враг, напрягая все свои силы, рвался вперед. Надо было торопиться с подготовкой рубежа. Но солдаты наши не имели саперного опыта, норм выработки многие не выполняли.
На помощь командирам пришла партийная организация, политработники.
Развернулась борьба за повышение производительности труда. Начали с того, что созвали совещание всех командиров и партийно-политических работников. Командиры батальонов В. М. Григорьев и А. В. Улисов подробно рассказали об опыте передовых солдат и подразделений. Затем в батальонах состоялись партийные и комсомольские собрания. По инициативе политотдела были созданы показательные бригады во главе с опытными коммунистами. Результаты превзошли наши ожидания: показательные бригады скоро стали не только выполнять, но и перевыполнять планы строительства укреплений. [113]
Не хватало у нас саперного инструмента. Нашли выход и из этого затруднения. Стали работать посменно, днем и ночью.
Оборудование рубежа мы закончили досрочно. Но только справились с этим делом, как нам совместно с другими частями было приказано строить новый, более мощный противотанковый ров по всему семидесятикилометровому фронту от Волги до Дона.
Передний край этого рубежа благодаря противотанковому рву изменился. Изменились вследствие этого и боевые порядки частей и подразделений. Перестройка вызвала чрезвычайно много не только дополнительных, но и совершенно новых работ.
— Придется еще разок поднажать, — терпеливо разъяснял солдатам комиссар Пемов. — От нас с вами тоже зависит успех боев за Сталинград, за свободу и независимость Родины. Ведь если мы создадим неприступные оборонительные рубежи, враг будет разбит. Поймите это, дорогие товарищи. — И комиссар вместе с солдатами брался за лопату, рыл траншеи, оборудовал огневые точки.
* * *
Каждый день в жизни укрепрайона был наполнен такими фактами, которые говорили об одном: наши люди готовы к любым тяжелым испытаниям.
Начальник политотдела Н. Н. Калинин однажды показал мне письмо солдата, адресованное командиру роты. Вот что писал боец:
«Товарищ старший лейтенант! Простите меня, но больше терпенья нет. Доколе же мы будем рыть и рыть? Устал. Не руки устали, нет, а голова, душа. Мочи нет! Товарищи там, на фронте, начали бить фрица и в хвост и в гриву, а мы роем и роем до потери сознания. Иду на фронт. Не поминайте лихом! Рядовой вашей роты Иван Фомин».
И ушел не один Иван Фомин. Много у нас оказалось таких «непосед».
— Твой передний край здесь, — внушали каждому командиры и политработники. — Здесь ты тоже защищаешь Родину.
Солдат, бывало, слушает, соглашается. Офицеру кажется: [114] уговорил. Подает руку бойцу, желает ему успеха. А тот конфузится, мнется и робко напоминает:
— Понимаю... головой. А сердце зовет на фронт, товарищ командир. Вот и мать просит отомстить за сестренку. Фашисты ее убили.
В конце ноября 1942 года новый рубеж был оборудован броневыми, сборными железобетонными и дерево-земляными сооружениями. Глубокий противотанковый ров протянулся от Дона до Волги. Проволочные заграждения, минные поля на переднем крае и в глубине обороны также сделали хорошо.
Строителям рубежа командующий фронтом объявил благодарность, девять солдат и офицеров укрепленного района получили ордена и медали.
В это время стало известно об успешном наступлении наших войск под Сталинградом. Декабрь принес новые радостные известия о полном окружении группировки фельдмаршала фон Паулюса. Обстановка складывалась так, что построенные нами укрепления теряли свое значение. Но для окончательного уничтожения окруженной группировки требовались резервы. Поэтому укрепленный район передал саперные батальоны в другие соединения. Затем ушли на передний край расчеты противотанковых ружей и шесть пулеметно-артиллерийских батальонов.
Оставшиеся пулеметно-артиллерийские подразделения были также сняты с рубежа и сосредоточены в городке Дубовка для доучивания. Но близость к линии фронта сказывалась и тут. Она разжигала у солдат и офицеров боевой наступательный порыв. Особенно сейчас, когда враг оказался в окружении.
Нельзя было не учитывать этого хорошего настроения личного состава. И мы решили просить штаб 66-й армии выделить укрепрайону боевой участок. Без разрешения командования фронта штаб армии этого сделать не мог. Тут нам с комиссаром помог только что прибывший на должность члена Военного совета Донского фронта генерал-лейтенант К. Ф. Телегин.
Выслушав нас, он сказал:
— Пойдемте к командующему.
— Что скажете? Зачем прибыли? — сразу спросил генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский. [115]
— Товарищ командующий, воевать хотим. Все солдаты и офицеры 159-го укрепленного района просят вас — разрешите воевать!
— Это хорошо. Молодцы! Воевать будете, а как и где — укажет командующий армией генерал Жадов.
Командарм без лишних слов поставил перед нами боевую задачу.
Это было 5 декабря 1942 года.
Окончилась страда в прифронтовом тылу, началась боевая жизнь.
* * *
66-я армия Донского фронта в операции по уничтожению окруженных фашистских войск в районе Сталинграда должна была во взаимодействии и совместно с войсками других армий разрезать оборону восточной группировки противника, отсечь часть ее, находившуюся в районе Городище — Орловка.
Стрелковые дивизии первого эшелона армии с начала декабря вели наступательные бои с частными целями, улучшая свои позиции. В результате этих частных боев личный состав в частях значительно поредел. Поэтому командование армии, получив в свое распоряжение наш укрепленный район, временно передало несколько пулеметно-артиллерийских батальонов в подчинение командиров стрелковых дивизий первого эшелона.
Но батальоны укрепрайона имели много тяжелого вооружения, артиллерии и пулеметов. В силу этого они не могли быстро продвигаться. Ни стрелков, ни автоматчиков, без которых вести наступательные операции невозможно, у нас не имелось. К сожалению, поначалу в войсках этого не учли. Поэтому некоторые батальоны на первых порах действовали неудачно.
Командование армии, учитывая не оправдавший себя опыт использования таких войск в составе стрелковых частей, вновь объединило их в укрепрайон. Нам дали полосу обороны от высоты 147, 6 северо-западнее Орловки до Спартановки.
Наученные горьким опытом, мы с начальником штаба Дмитриевым и начальником политического отдела [116] Калининым решили немного реорганизовать подразделения, приспособив их к новым задачам. Из противотанковых батарей сформировали несколько артиллерийских дивизионов, роту разведки, «легкий» батальон в составе двух стрелковых, автоматной и пулеметной рот.
В организации разведки переднего края противника хорошо проявил себя спортсмен боец Зайцев, обладавший большой физической силой, отличный лыжник. К сожалению, он совершил серьезный проступок и был осужден ревтрибуналом. Многие в подразделении знали его давно. Под Москвой Зайцев успешно командовал пулеметным взводом.
Зайцева надо было отправлять в штрафной батальон. Но я надеялся дать ему возможность реабилитировать себя у нас, в укрепленном районе. И вот случай представился. Поговорил с прокурором, попросил его разрешения послать Зайцева достать «языка». Прокурор вначале колебался, потом махнул рукой: делайте, мол, как считаете лучше.
В ночной поиск с Зайцевым пошли такие же, как он, смелые, сильные, ловкие солдаты.
Поиск удался. Бойцы притащили пленного. Но Зайцев малость перестарался. Он так «жиманул», по его выражению, вражеского пулеметчика, приготовившегося стрелять в разведчиков, что тот потерял сознание. Подоспевшие на передний край офицеры штаба не сумели получить от пленного ничего ценного, тот вскоре умер.
О снятии наказания с Зайцева не могло быть и речи. Военный трибунал признавал факт отваги, проявленный им, и в то же время вполне резонно указывал на ее безрезультатность.
Через несколько дней Зайцев повторил поиск. На этот раз он «бережно» доставил в штаб унтер-офицера.
Зайцев сделал большое дело. С него сняли судимость, восстановили в звании.
По отваге, смелости, находчивости и сметке под стать ему был разведчик солдат Манзюк. Он погиб смертью храбрых. Произошло это так. Мы захватили на нейтральной полосе закопанный немецкий танк. Оборудовали в нем наблюдательный пункт. Оставалось наладить лишь проводную связь. Противник, обстреливая танк и подход к нему с нашей стороны, не подпускал сюда [117] связистов. Несколько человек были уже ранены. Доставить средства связи вызвался Манзюк, но был сражен немецким снайпером. Узнав об этом, бойцы укрепленного района открыли по противнику такой шквальный пулеметный, минометный и артиллерийский огонь, что даже в штабе армии забеспокоились.
— Что у вас там за шум? — спрашивал меня по телефону начальник штаба.
— Все в порядке.
— Как так... в порядке. А шум?
— Это товарищи решили отомстить фашистам за гибель лучшего разведчика.
Генерал помолчал, потом сказал:
— Ты прав. Это хороший порядок мстить врагу за друга...
Моральный дух гитлеровцев падал вместе с сокращением их дневного рациона. Мало теперь у них и горючего: танками пользовались лишь при контратаках.
А наши войска готовились к решительному штурму. Для этого требовались резервы. Часть стрелковых дивизий вскоре перебросили туда, где предполагалось нанести главный удар. Полоса обороны нашего укрепрайона стала значительно шире.
Обороняя свою полосу, мы в то же время активно участвовали в подготовке предстоящей армейской операции: тренировали штурмовые группы, тщательно маскировали позиции. С целью дезинформации противника проводилась ложная перегруппировка боевых порядков. Для этого сделали немало макетов танков, орудий, машин, которые ночью, а иногда и днем тянули к переднему краю.
В ночь с 23 на 24 января три наших пулеметно-артиллерийских батальона атаковали противника и захватили железнодорожное полотно, где взяли несколько паровозов и вагонов. К рассвету 25 января мы овладели всей северной и северо-восточной частью высоты, а на другой день ликвидировали на ней узел сопротивления противника. Под натиском наших батальонов немцы стали отступать к тракторному заводу.
На заключительном этапе сражения под Сталинградом части укрепленного района выполняли очень трудную задачу: совместно с другими соединениями 66-й армии они освобождали тракторный завод. [118]
С наблюдательного пункта мне было хорошо видно, как наши бойцы, карабкаясь по крутому правому берегу речки Мокрая Мечетка, попали под перекрестный пулеметный огонь. Однако правофланговая рота 331-го батальона, которым командовал майор П. Г. Филиппов, сумела выскочить на правый берег. Командир роты переползал от одной группы бойцов к другой, подбадривал их, подсказывал, как действовать дальше. И вот солдаты поднялись и пошли вперед, достигли здания, которое стояло на возвышенности. Противник опять открыл огонь, но безрезультатно. Вскоре майор Филиппов донес, что его рота выбила немцев из трех зданий.
Кровопролитные атаки, часто переходившие в рукопашные схватки, продолжались здесь почти всю ночь. Подразделения 331-го батальона понесли большие потери. Майору Филиппову, лично руководившему боем на правом берегу речки, удалось удержать только один дом. Солдаты, занявшие кирпичный завод, вели бой до последнего патрона. Все они во главе с командиром взвода погибли в рукопашной схватке с врагом, но не отступили.
В ночь на 31 января мы проделали проходы в минных полях. Широко пользовались при этом «кошками», подрывными снарядами и ручными гранатами. Теперь нам предстояло овладеть Дворцом культуры и соединиться с войсками 62-й армии, наступавшей с юга на север вдоль Волги.
Немцы, зажатые в цехах завода, потеряли связь с остальными частями. Роты укрепленного района, вместе с соседями проникли в заводской двор, окружили механический цех, в подвале которого расположился штаб 11-го армейского немецкого корпуса во главе с генералом Штрекером. Белые флаги, выброшенные из подвалов, говорили о том, что противник капитулирует.
Капитан В. В. Железнов, заместитель командира 311-го батальона, направился к Штрекеру. Но чванливый фашист категорически отказался разговаривать с ним. Он заявил, что переговоры о капитуляции намерен вести только с генералом или в крайнем случае с полковником Советской Армии.
Пленение командира и штаба немецкого корпуса оформил прибывший вскоре заместитель командующего 66-й армией генерал-лейтенант М. И. Козлов. Однако, несмотря на капитуляцию штаба и объявленный по радио [119] приказ командира корпуса о безоговорочной сдаче в плен, немцы продолжали оказывать упорное сопротивление. Тогда четыре батальона укрепленного района предприняли новую решительную атаку, и фашисты беспорядочно побежали.
— Победа! Победа! — радостно кричали солдаты, обнимая друг друга.
«Вперед, на Берлин! » — резал морозный воздух многоголосый призыв Родины.
Окрыленные великой победой, мы шли на Запад. [120]
|
|
|
