 |
Петербург: вариации на тему Парадиза
|
|
|
|
И вознес меня в духе на великую и высокую
гору, и показал мне великий город, святой
Иерусалим, который нисходил с неба от Бога.
Апокалипсис. 21:3; 25;26.
Город как форма бытия рая — эта фундаментальная традиция христианской культуры берет свое начало в «Откровении» Иоанна Богослова, рисующего небесный Иерусалим. Она породила такие «городские» тексты, ставшие знаковыми для этой культуры, как «Civitas Dei» святого Августина и «Civitas Solis» Томмазо Кампанеллы.
Одной из попыток построить «город-рай» явилось основание 16 мая 1703 года по юлианскому летоисчислению на острове с финским названием Янисаари крепости во имя первоверховных апостолов Петра и Павла. Русский император, чьим небесным покровителем был апостол Петр — хранитель райских ключей, изначально называл свое любимое детище — город святого Петра — парадизом. Идея построения рая на земле восходит к протестантской богословской традиции. Очевидно, царь Петр, живя в Голландии и восторгаясь культурой этой страны, воспринял и некоторые из идей христианских реформаторов первого протестантского государства.
Описывая райский Иерусалим, святой Иоанн говорит о строениях из разноцветного огня и прозрачного стекла, воротах и городских стенах.
Город как особое пространство — это, прежде всего, его архитектура. Именно архитектура, рождающая изначальное пространство города сообщает ему свою неповторимую ментальность. У ментальной колыбели Петербурга стояли два Больших художественных стиля, исходившие из одного истока. La manera grande — так называлась архитектурная парадигма эпохи Возрождения, которая в синкретическом состоянии содержала в себе черты барокко и классицизма. Существуя почти синхронно, эти стили попеременно лидировали в европейском искусстве XVII – XVIII и начала XIX веков. Так как Большие художественные стили являются визуализаторами исторических ментальностей, то и сами они приобретают соответствующие эпохе психологические характеристики.
|
|
|
Барокко, в названии которого уже заключен намек на женское йони («барка», «арка», «круг») в ментальном плане является стилем любовной авантюра, пышного украшательства, непостоянства и беспокойства. Это «морской стиль» — все его творения как бы развиваются на морском ветру — от пышных юбок на фижмах и вздыбленных париков до трепещущих диагональных драпировок на живописных полотнах и многочисленных раскреповок в архитектурном ордере, где даже колонны стали непослушны и шаловливы. Барокко — «ветреный стиль» в прямом и переносном смысле.
Напротив, стихия классицизма — это суша, строго упорядоченная мужским рацио, где все на своих местах — и гражданские добродетели, и гладкие стены со стройной ордерной системой, и стремящийся к буколической простоте костюм a la antique. Встреча воды и земли, мужского прагматизма и женской непредсказуемости — все это блистательно воплотилось в ментальном портрете Петербурга, выраженном посредством его натальной архитектуры.
Получив свое место в календарной хронологии первого римского императора Юлия Цезаря и имя духовного властителя Рима, новый российский город сразу утвердил метафизическую связь между Вечным городом и собою. Когда духовник Ивана III старец Филофей из Пскова в своем знаменитом «Сказании о белом клобуке» утверждал, что Москва — третий Рим, он основывался на православной общности Москвы и восточно-христианского отпрыска древнего Рима Византии. Второй российский Рим — Петербург со своим метаисторическим архетипом связывала, не только их имперская суть. И Рим, и Петербург объединяла близость к такому трансцендентному понятию как «рай». Если Рим — это резиденция наследников хранителя райских ключей, то парадиз Петрополя являлся не только земным отражением (искажением, гримасой) небесного чертога, но и дверью (окном), за которой находится пространство, где эти ключи хранятся.
|
|
|
Рим и Петербург — Ключ и Дверь — эти две древние мифологемы европейской цивилизации за свою долгую историко-культурную жизнь от Харона до святого Петра всегда выступали символами мужского (ключ) и женского (дверь, окно) начал в мире. Женственную таинственность, чарующую красоту Девы впервые в русском искусстве увидел романтик и мистик Николай Васильевич Гоголь. Женские черты души Петербурга писатель видел также и в похожести северной российской столицы и столь женственного города как Венеция. Сходство Петербурга и Венеции прослеживается не только в том, что это два «водных» города, где улицы — реки, переулки — каналы, но и на уровне сакральной символики. Эмблемой святого покровителя Венеции — апостола Марка, ученика святого Петра — является лев, но ведь и Петербург можно назвать городом львов, чьи изображения во множестве встречаются в городской архитектуре. Еще один райский персонаж символически присутствует в северной столице.
Однако более укоренившимися в русской художественной традиции являются представления о Петербурге, идущие от Александра Сергеевича Пушкина, как о городе с ярко выраженным мужским началом. Визуализацией души города по Пушкину является Медный Всадник. Всадник, человек с конем — иконографический архетип, восходящий к античным временам и означавший господство воли, власть, правителя. В этой традиции Петербург — город-император и в этом смысле он вновь перекликается с имперским Римом. Римский форум — Дворцовая площадь, колонна Траяна — Александрийский столп, римские квадриги на дворцовых фасадах Петербурга, конные памятники императорам, наконец, архитектурный парафраз главного римского храма basilica di Santo Pietro — Казанский собор А. Воронихина.
Образы Рима и Венеции, слившиеся в одном городе – эту двойственность Петербурга не раз была подмечена в русской литературе от Н. Гоголя до А. Блока. На наш взгляд, Петербург не двойственен и не противоречив — он андрогин, ведь город мыслился как отражение рая, а в раю обитают души, не имеющие пола.
|
|
|
Кроме петербургских всадников и львов в архитектурном пространстве города заметен такой мифокультурный персонаж как сфинкс. Египетские ворота, сфинксы, «Египетские ночи» — на первый взгляд кажется необъяснимым и странным духовное присутствие давно ушедшей цивилизации в новой столице молодой империи. Однако эта странность сразу снимается, если знать, что ведущим архетипом египетской культуры был архетип смерти. Райское пространство — это топологический момент посмертного существования, т. е. райская дверь — она же дверь смерти. В этом метафизическом контексте Петербург — город-маргинал, сочетающий в себе вечную жизнь рая и неизбежную смерть земного бытия. Присутствие момента умирания в красоте Петербурга было отмечено поэтами Серебряного века, и среди них такое замечание В. Ходасевича: «Уже на наших глазах тление начинало касаться Петербурга: там провалились торцы, там осыпалась штукатурка, там пошатнулась стена, обломилась рука у статуи. Есть люди, которые в гробу хорошеют; так, кажется, было с Пушкиным. Несомненно, так было с Петербургом».
Российский император, стремясь создать парадиз, возводил не только храмы и дворцы, но и заселил его теми, чье присутствие в раю обязательно. Это — высокие души, стремящиеся к совершенству. В условиях земной обыденности это творцы — музыканты, ученые, поэты, архитекторы, художники. Стремление к совершенству, к абсолютному было характернейшей чертой времени рождения Петербурга. Поиски Высшего Разума в философии, виртуозность в музыке, совершенная гармония в архитектуре, абсолютная власть в государстве — это было время абсолютизма! И Город, вобравший в себя ментальности своей эпохи, проникнут духом абсолютизма. Это обстоятельство, может быть самое фундаментальное, вновь напоминает о наличии метафизической связи Петербурга с трансцендентным пространством Небесного Града — места пребывания божественного Абсолюта.
|
|
|
В мировом петербурговедении не раз встречается мысль о том, что это город трагического империализма. Однако Петербург — это город «трагической метафизики», заключающейся в несовместимости совершенства рая и земного бытия. Может быть, поэтому именно в Петербурге начинались русские революции, метаисторической идеей которых было построение утопического общества всеобщего благоденствия, заканчивающие трагически.
Петербург
Город замер, погрузившись
в тяжкий сон Аменхотепа.
В белом сумраке укрывшись
от кровавого Совдепа.
И гранитным оком сфинксов,
зацелованных Невою,
прозревает в мутном небе
встречу с будущей бедою.
Вся империя иллюзий
навалилась серым хламом.
И узор оград чугунных
покорежен гордым хамом.
И Нева как черной лентой
обвивает старый город,
заслоняясь от укоров
умирающего дома.
Город странный, одинокий
словно вывеска в пустыне.
Он каприз окаменелый
императора России.
Он смешавший, будто гений,
скуку, роскошь миража…
Русская гримаса рая –
город с именем Петра
(стихи автора)
|
|
|
