Вечернее заседание. 4 страница

Самый сильным аргумент, который перепевается на все лады, который я слышал приблизительно 200—300 раз, но который, кажется, был пущен в ход Лениным, это слово «передышка», что нам нужна передышка, и что во имя этой передышки мы всю эту музыку и затеяли. Так скажите же, что такое эта передышка? Дайте нам конкретное, точное объяснение. Есть ли эта передышка —попытка на неделю, на две, на три недели затянуть это неясное положение на одном фронте, в то время, как на другом, это — совершенно ясно — подготовить сопротивление натиску, или же эта передышка — это то, что в результате воссоздания хозяйственной жизни, создание новых пушек, создание миллионной красной гвардии мы намечаем натиск, вернее отразим натиск германского империализма? Ответьте же на этот вопрос: что такое передышка? И если это первое, то поверьте, что германские дипломаты, что Гофман лучше понимает, кому нужна эта передышка, нам ли она нужна или им. И не случайно, не потому, что в конце концов наша злополучная делегация, проделав десятки верст пешком, добралась до Бреста, не был занят Петроград. Передышка, следовательно, нужна не нам, а им. И если, действительно, передышка нужна им, то мы поставим громаднейшую часть России, Советской России, на разгром германского и австрийского империализма, на восстановление там буржуазного порядка. И если мы проведем все это, в жизнь, то рабочий класс опять будет принесен в жертву капитала и этим самим будет отдана империализму вся свободная наличность хлеба, вся руда. Неужели после этого мы будем думать, что этой передышкой достигнута будет национальная мощь? Если так думать, то это является одной из самых худших утопий, которая когда бы то ни было посещала голову того иди иного человека. Ибо нужно совершению закрыть глаза, даже не только закрыть, но заклеить их пластырем, чтобы не видеть и не понимать, что такой передышкой действительно мы будем вынуждены принять условия, продиктованные германским империализмом. Такая передышка будет не передышкой, а отдышкой, в результате чего задохнется весь революционный пролетариат, и возможно ли, кто знает, экономическое возрождение нашей страны, может ли Россия, отрезанная от плодородной житницы, от юга, отрезанная от хлеба, отрезанная от руды, отрезанная от всех источников экономического питания, обложенная контрибуцией, довольно солидной контрибуцией, которая выражается в цифрах во всяком случае не однозначных, может ли Россия под контролем самого сильного капиталистического государства, может ли такая стража не на славах, а серьезно (нас обвиняют в словах) надеяться подготовить сопротивление в будущем? Я утверждаю, что для каждого должно быть ясно, что это является одним пустым словом.

Но это не является реальной политикой, реальной возможностью, которую мы рекомендовали бы трудовому народу, и в этом смысле ни о какой передышке говорить серьезно не приходится. Нам нужно ясно и честно ответить па один вопрос: будем ли мы действительно выполнять условья мира германских империалистов или мы собираемся их обмануть. Я знаю и вы все знаете, из печати, по крайней мере, что предполагается их обмануть, что мы думаем околпачить германских империалистов и, подписавши эту бумажку, в конце концов хитрыми ходами выйти из той сети, куда попала революционная Россия. Я спрашивало, серьезно ли это или не серьезно? Действительно ли вы думаете, что вы в состоянии будете обмануть хоть на один миг зоркий глаз германских империалистов? На это нужно ясно и честно ответить. Либо эта передышка есть длительный период мира с германским капиталом, полное подчинение ему, отдача страны на разгром и разорение, — тогда ни о каком невыполнении условий речи быть те может. В частности, как вы думаете выполнить ультиматум о выдаче баронов, которые поставлены в тех местах, которые захватили немцы, чтобы правильнее руководить расстрелом Советов, или эту задачу выполнит белая гвардия, становящаяся у власти там, где проходит германский империализм? Будем ли мы это выполнять или не будем? Если не будем выполнять, тогда вы не имеете -никакого права говорить о том, что мы ратифицируем какой-то мир. Тогда вы должны честно сказать всему трудовому крестьянству и пролетариату, что война вдет и будет идти в ближайшие дни, при первой попытке вашего сопротивления. Если же вы хотите честно выполнять условия мира, — а логика вещей говорит, что вы должны будете их честно выполнять, —то вы попадете в роль приказчиков германского империализма, вы будете послушно выполнять его волю.

Тогда не говорите больше о возможности сопротивления, не говорите о том, что мы используем какую-то передышку. Мы должны сказать откровенно, что все наши завоевания стоят на краю гибели, — я бы сказал: уже погибли. Я не знаю, внимательно ли вы следили за тем отчетом о торговом договоре, который здесь делался. Там самое главное коренное завоевание русской революция поставлено не только под знак вопроса, но над ним поставлен крест. Ибо, что значит национализация банков, когда известная, даже точно очерченная часть капитала является ненационализированной. И сама вы прекрасно знаете, что сейчас идет массовая неслыханная перепродажа акций, облигаций и займов в нейтральные руки и все они немедленно переправляются в Германию. Разве есть хоть один человек, который усомнился бы, что 50 проц, наших долгов, долговых обязательств очутятся в руках Германии и мы должны будем оплатить, как это мы обязались делать, по старому хорошему курсу. Можно ли считать серьезной попытку обмануть французских капиталистов; одним мы заплатим, а этим нет, почему? почему такая несправедливость по отношению к капиталистам разных стран? Дело не в справедливости, а в том, что если платим одному, то поверьте, мы заплатим и другому. Это дело времени. Если имеются германские и австрийские капиталы, взявшие Петроград, то на востоке имеются их союзные капиталы, которые являются в лице Японии. Когда я несколько дней тому назад прочитал в «Правде», я не поверил своим глазам, что война с Германией, наконец, закончена, что мы из нее наконец вышли, но перед нами другой враг—Япония. Все под ружье, на нас идет японский капитал. Я не знал, что это такое—ирония или нет? Если мы не в состоянии оказывать ни малейшего сопротивления, если сам тов. Ленин доказывает, что мы должны идти на полную капитуляцию перед германским империализмом, то какое право он имеет обманывать трудовое крестьянство и пролетариат утверждением, что мы в состоявший будем оказывать сопротивление японскому империализму? Разве не ясно, как дважды два — четыре, что мы ратифицируем сегодня мир с Германией, а завтра мы имеем уже наступление на Сибирь союзного капитала? Если тогда выступят и скажут нам, идите воевать, мы скажем: вы не имеете права говорить этого, ибо мы должны признать все условия мира, исходящие из всего того, что мы выслушали от тов. Ленина. Если нам предложат оставить Сибирь до Урала, я буду первый, который скажет спасибо, что только до Урала, а не до Москвы. Если это не слова, а реальная действительность, вы не успеете доехать домой, как вы узнаете, что мы обязаны выплатить все остатки нашего долга и что мы ставим крест над всем тем, что называется аннулированием долгов.

Ультиматум от имени наших бывших союзников в лице Японии, мы убеждены, будет выполнен, ибо слова о том, что мы будем сопротивляться, будут пустыми словами, непонятными словами, которым никто не поверит, за которыми никто не пойдет. Таким образом, вы видите, что из того, что мы имеем, я взял лишь один пункт. Прочтите этот трактат, и вы увидите, что от всех социалистических завоеваний того, что мы называем социализацией земли, останется очень мало, ибо придется дать выкуп за достаточное количество земель, которые принадлежали союзным Германии державам, принадлежали нейтральным государствам, которые давно позаботились о том, чтобы перевести на имя России германские капиталы.

Когда три месяца тому назад я читал, что идет продажа русских имений, я своим глазам не верил, думал, какой это имело смысл после социализации земли без всякого выкупа. Сейчас мы понимаем, что это значило: что в тот момент, когда та или иная площадь трудовой России перейдет в руки германских, турецких и австрийских капиталов, она является землей нетрудового крестьянства, а землей международного капитала, за которую нам придется заплатить, — не нам, а трудовому крестьянству последние гроши, которые оно, я не знаю, где найдет.

В этом смысле надо отдать себе ясно отчет, что все ваши завоевания революции, поскольку это не только слова, поскольку мы не задаемся утопической мечтой обмануть Гофмана, Кюльмана, постольку мы знаем, что они скорее нас обманут, чем мы их, — ни один серьезный человек не имеет на это право надеяться, — мы должны найти в себе мужество и смелость сказать, что, если действительно положение таково, что революционная Россия, социалистическая Россия не в состоянии оказать никакого, буквально никакого сопротивления, если она должна быть отдана на милость победителя, — тогда надо иметь мужество сказать, что надо поставить крест над всеми великими завоеваниями русской революции. Не заказывайте печати, где значится «Федеративная Социалистическая Республика», ибо может оказаться, что вы останетесь только печатью Федеративной Социалистической Республики (рукоплескания).

С какой бы стороны мы ни подошли к этому вопросу, конечно, для вас, руководящих, может являться только ода сторона—защита интересов трудового крестьянства и пролетариата, но с какой бы стороны вы к этому вопросу ни подошли, я думаю, вы все должны ответить, что выхода в ратификации и капитуляции для Советской Социалистической Россия нет и быть не может. Мы, товарищи, не скрываем перед вами той реальной истины, что может быть выхода нет и в вооруженном сопротивлении; да, возможно, что Россия попала в такое положение, что для нее нигде нет выхода, но ясно только одно, что она на путях борьбы, которые должна будировать, поднимать настроение международного революционного пролетариата, что на этих путях борьбы у нас есть перспективы, у нас есть надежда, как бы ни расценивали эту надежду, но на путях капитуляции никакой надежды, никакого спасения для той России, которая является Россией социалистической, является Россией Советской, нет и не может быть. Когда я прочел в резолюции партии большевиков на их всероссийском съезде пункт, где сказано, что мы, в крайнем случае, — я точно не ручаюсь текстуально, но за смысл ручаюсь, — вернемся к формам буржуазного пролетаризма (парламентаризма? ), а присутствующие слышали уже о подготовке тех позиций, на которых готовится отступить Советская Россия, на которые готовится отступить руководящая партия современной Советской России, ибо, действительно, нужно северагневно быть слепым, чтобы не понимать, что при той капитуляции, неслыханной в истории капитуляции, которую предлагают, которую навязывают нам германские и австрийские империалисты, говорить о том, что мы не сохраняем ни форму, ни видимость, ни печать советскую, ни самой Советской России тем великим богатством и содержанием, которые даны победоносным ходом развития революции, — ибо об этом говорить не приходится. Совершенно ясно, что путь капитуляции—это путь гибели революции во всех ее значениях, это путь гибели всех завоеваний трудового крестьянства и пролетариата. Нам говорят, что мы войны не в состоянии вести; да, не в состоянии; мы не будем в состоянии вести—сколько бы ни говорили о том, что мы подготовим кадры, миллионы вооруженных красноармейцев и кадры офицеров, построим новые пушечные заводы — все это слова, за которыми не скрывается никакого содержания. Мы никакой такой армии, конечно, при тех условиях, которые поставлены подписанием мирного договора и капитуляцией Великороссии не создадим и никакого сопротивления оказать не можем. Единственно, что мы можем — оказать сопротивление, вести гражданскую войну с наступающим германским империализмом, оказать сопротивление партизанское. Это единственный путь, который диктуется революционной Россией. Если сейчас видим на южном фронте, как небольшие горсточки рабочих, солдат и крестьян сталкиваются со сравнительно большими силами, отстаивают пядь за пядью Советской России и кое-где прогоняют, как нам телеграфировали, гайдамацкие, австрийские и германские части, мы из этого делаем тот вывод, что, в конце-концов, нельзя забывать, что мы сейчас находимся не на первом дне войны, не на второй день войны, а в кризисе войны, мы находимся, когда все крупные империалистические капиталистические государства, которые втянуты в эту кровавую бойню, находятся на черте истощения. Ведь нужно совершенно не понимать положения вещей в самой Германии и Австрии, чтобы предполагать, что сейчас Австрия и Германия не в состоянии отправить много корпусов или несколько корпусов, которые попытаются оккупировать громадную территорию Советской России. Ведь все это значит, что германский командный состав не мог доверить всей армии роль Каинова палача Советской России. Не только в этом деле, а в том, что они не располагают такими громадными войсками в данный момент, которые могли бы оккупировать Россию. Для занятия одной Псковской губернии, очень авторитетный генерал, который работает при Советской власти, говорил, что нужно по меньшей мере корпус. Что значило бы для Германии, которая последнее время держала пять—шесть корпусов против русского фронта, двинуть сюда большую часть, когда у нас при той обстановке, которая имеется на всех фронтах, о которой докладывали нам во фракции докладчики с мест, где ведется оккупация, при оккупации большой территории, без достаточного сопротивления, при одной партизанской войне, при том энтузиазме, который несомненно был бы, который, я уверен был бы, если бы мы сознательно не таили нашим зигзагообразным курсом политики, который был достоин Церетели и Чернова, который недостоин Совета Народных Комиссаров, который сегодня провозглашал мир, завтра войну, сегодня всех на ноги, завтра опять мир. (Рукоплескания). И если бы товарищи, я утверждаю, если бы мы сами имели достаточно сил не для того, чтобы вести империалистическую войну, чтобы мечтать о создании кадра частей армии и корпусов с генералами, а чтобы оказать то незначительное сопротивление наступающим бандам германского империализма, которое было бы достаточно, и чтобы такая армия с одной стороны не разложилась, а такая армия неминуемо разложилась бы при столкновении с рабочей и крестьянской Россией, Россией социалистической, это разложение неминуемо произошло бы при общении с ними. Это ясно для всех, даже для социалистов ультра-шейдемановского типа. И в этом смысле мы утверждаем, что то, что сейчас под этим магическим словом мир, за которым идут деревни, целые волости, уезд и уезды, неохваченные, находящиеся несколько вдали от этой линии огня, где ведут борьбу, где сейчас рабочие и крестьяне стоят перед натиском германского империализма, магическое слово мир, за который боролись с первого дня империалисты, в данном случае является обманом, ибо никакого мира нег и быть не может.

Мы говорим о ратификации мира в эту минуту, когда расстреливаются, наверное, десятки и сотни рабочих украинцев, и не только украинцев, матросов, но и наших рабочих, которых отправили на юг для борьбы против наступления австро-германских войск; идет борьба, а мы говорим о мире, идет борьба за Советскую власть, а здесь пытаются заключить какой-то мир с империализмом, который явно неравен; заключить настоящий мир, поскольку он представляет собою развалины Советской и трудовой России. И в этом смысле мы утверждаем, что ратификация этого мира есть ничто иное, как война в самых невыгодных, в самых ужасных, и, я бы сказал, объективно невозможных для нас условиях, ибо война, когда мы сначала предоставляем отдельные части трудовой России на поток и полное раздробление (разграбление), когда бегущие солдаты с фронтов приезжают через Петроград и, обращаясь лично ко мне, спрашивают, как в Курской губернии, спокойно или неспокойно, и в зависимости от этого определяют свою линию поведения—будут ли они за ратификацию или не будут; я спрашиваю—можно ли на этом настроении, что Курской губ. не угрожает империалисты, можно ли строить какую-нибудь тактику и политику?

Есть война или мир. Я категорически утверждаю, что есть война; мы читаем с наших многочисленных фронтов о подступах к Николаеву, к Одессе, к Херсону, где проливается кровь рабочих, солдат и крестьян, защищающих Советскую Республику, и я спрашиваю — о какой ратификации мира мы говорим, с кем мы миримся. Кто подходит с юга к нам, кто занимает Финляндию, чтобы подавить Финляндскую Советскую Республику, чтобы угрожать Петрограду, и это нужно знать. С кем мириться? С тем, кто фактически затеял неслыханную, преступную, кровавую и предательскую войну против трудового, мирного народа, сказавшего вполне определенно, что он не желает войны, а желает мира. И в этих условиях ратификация и все прочее есть пустые слова, которые, в конце концов, разлагая нас нравственно, разлагают трудовой народ морально, деморализуя его фактически и реально, и в этих условиях состояния войны эго сделать невозможно (аплодисменты).

Теперь, товарищи, в заключение два слова о той руководящей нити, с которой я начал и которой желаю закончить: о том, каков этот поступок по своему международному значению, дает ли он какие-нибудь серьезные перспективы на поддержку международного пролетариата или не дает, и для этого, товарищи, я рекомендую пользоваться не методом тов. Лепила, утверждающего, что наша буржуазия желает похода против немцев, но я предлагаю пользоваться другим методом, что этого желает и германская буржуазия, что она ликует в своей официальной печати, в официозах Вильгельма я Гофмана. Возьмите эти развития, и вы увидите, с каким восторгом она принимает мир, и как трепетно она жаждет ратификации этого мира. Небывалый восторг буржуазии Германии, небывалый восторг царит во всей Германии. Или обратимся обратно к социалистической прессе. Даже те товарищи, которые считали себя вынужденными в этот момент войти в Сотйт Германии, заявляет, что если революция во время войны приводит к таким результатам, если результат великого социального переворота есть подчинение более сильному капиталу международных хищников, тогда нужно очень призадуматься над тем — может ли, имеет ли право рабочий класс Германии идти тем путем, которым шла рабочая Россия. Если идет неравный бой между возмутившимся трудовым народом, борющимся не за кусок земли, а за свое правду, свободу, за право социализации земли, и когда идет бой, неравный и кровопролитный для восставшего народа, тогда весь пролетариат всего мира не может оставить истекающих кровью в этой неслыханной бойне трудовых крестьян; рабочих и солдат России, защищающих Россию и великие завоевания революции. И я утверждаю, товарищи, с точки зрения международного социализма, с данной основной точки зрения, которой придерживались основные интернационалистические течения и шел весь план интернационализма, шел интернационализм всех стран, с точки зрения этой интернациональной политики мы совершаем великую измену, и она заключается в том, что мы лишаем международный пролетариат возможности прийти к нам на помощь. Мы подавляем то воодушевление, которое он испытывал бы, видя не побежденную, подавленную, преклоняющуюся, растоптанную страну, а борющуюся, может быть, погибающую революционную страну. В этом наша измена с точки зрения международного революционного движения.

Председатель. Товарищ, ваше время истекло.

Камков. И товарищ Ленин, не скрывая, что наша революция может победить только, как революция международная. Мы несомненно не имеем права наносить такой удар революционному международному течению, а вопрос о поднятии революционного движения в других странах является вопросом дней, может быть, часов; и не только с точки зрения непосредственной я должен сказать, что мы совершили предательство не только по отношению к Украине, Финляндии (голос—к Кавказу), не только с этой точки зрения, что мы сами лишаем поддержки революционное движение, вызванное нами самими, но с точки зрения революционного движения мы совершаем непоправимую ошибку, и те, кто ратифицирует этот договор, ставит крест над русской революцией, как революцией социалистической. (Аплодисменты).

Председатель. От фракции меньшевиков слово имеет делегат съезда Мартов. Я прошу собрание успокоиться.

Мартов. Товарищи, опять нам приходится вопрос о заключении мира решать в условиях, которым нет примера в истории ни войны, ни революции. То уже одно, что произошло вчера, при выработке регламента и порядка дня, показало ясно, что это собрание должно по чьей-то воле принять или решить вопрос о мире. При таких условиях ни один политический деятель не может брать на себя ответственность за подписание политического документа.

Председатель. Я настоятельно прошу делегатов оставаться па местах, вы не даете совершенно оратору говорить. Будьте добры не мешать.

Мартов. Группы русского народа, несогласные с определенной политикой, лишены возможности сколько-нибудь серьезно даже ознакомиться с тем, что вас хотят заставить подписать. Вы вчера негодовали, что новый министр иностранных дел слишком тихим голосом излагал содержаний договора, но часто так бывает, что после министров с очень громким голосом выступают министры с очень тихим голосом. Но, товарищи, может быть вы будете благословлять судьбу за то, что вы не знайте, что вы будете подписывать. Может быть, в этом будет ваше единственное оправдание. Так не знали крестьяне на волостном сходе, какие бумажки заставляли подписывать их бойкие земские начальники, и подписывали такие бумажки, от которых потом попадал под кабалу лет на 30. Вот что хотят с вами сделать стоящие во главе России. У нас до сих пор нет текста договора (шум, оратору бросают текст договора), по крайней мере я до сих пор не получал и мои товарищи не получали.

Председатель. Я заявляю, что тысяча экземпляров текста договора напечатано и роздано; товарищи, прощу не шуметь, каждый может аргументировать свою речь, как ему угодно.

Мартов. Я заявляю, что я не получал текста, но, товарищи, я считаю себя некомпетентным за несколько часов ознакомиться и разобраться с таким документом; вы, конечно, компетентны, вы считаете себя способными разобраться в громадных крючкотворских документах, узнать все, что вам нужно. Но посмотрите: здесь на первой же странице говорится, что подробности устанавливаются при ратификации договора. Знаете ли вы, какую карту вы подписываете. Я не знаю. Знаете ли вы, где будет проходить граница. Тайная дипломатия уничтожена, но за час до начала заседания вам раздают этот документ, и счастье ваше, что вы могла с ним ознакомились, счастье, что вы молчали, когда министр иностранных дел сказал, что мы должны заплатить контрибуцию в три миллиарда, и не поинтересовались узнать, какими деньгами мы должны платить—золотом или бумажками. Об этом не было сказало. А я вам говорю, что золотом. (Голоса о мест — знаем). Хорошо, если знаете. Это составляет окало десяти миллиардов. Может быть вы знаете также, в каком смысле «Правда» говорит, что Петроград будет объявлен вольным городом, о чем не сказано в этом договоре. Что значит этот вольный город, и чем он будет отличаться от невольных городов, об этом мы не знаем, Я никогда не защищаю тайных договоров, и то черное дело, которое совершается сейчас— дело раздела революционной России, вместо того, чтобы быть освещенным, совершается в условиях, когда в течение двух недель вся независимая пресса, все социалистические газеты были закрыты, когда в столицах было установлено военное положение, как будто для обороны против Германии, но на делее для того, чтобы собравшийся съезд или волостной сход не знал как смотрят социал-демократы России и Европы на дело. В этих условиях социалистический пролетариат России никакой ответственности за то решение, которое вы примите своим голосованием, принять на себя не может. Он снимает с себя всякую ответственность за то, что здесь будет сделано. (Шум).

Председатель. Товарищи, будьте добры не шуметь; а вам, делегат, позвольте напомнить, что вы находитесь на Всероссийском съезде, а не на волостном сходе.

Мартов. Пункт за пунктом, весь этот договор должен быть обсужден здесь, и затем он должен быть здесь разорван, вот что должен сказать революционный народ.

Ультиматум должен быть разобран. Только разобравши его, вы скажете да или нет, но сознательно скажете да или нет. Мы обязаны так сделать. Я слышал вопрос, сколько пролетариата идет за мною. Представители 80, 000 рабочих, выбранные на конференцию, хотели послать к вам делегацию, чтобы непосредственно к съезду говорить от имени петроградского пролетариата. Большевистская власть не дала им права на выезд из Петрограда (крики возмущения). Я могу говорить с полной уверенностью в том, что российский пролетариат не преклонится перед тем ярмом, которое надевается на, Россию (шум).

Председатель. Я прошу вас не мешать. Я предупреждаю делегатов как слева, так и справа, что будут приняты самые решительные меры против мешающих ведению собрания.

Мартов. Если мир будет подписан, российский пролетариат объявит непримиримую войну, как правительству, которое, заключило мир, так и правительству, которое, погубило Россию, ибо этот договор является разделом России, первым разделом, за которым придут второй и третий, как было в Польше. Этот раздел России между Германским, австро-венгерским, болгарским и турецким империализмом, между украинскими националистами, между Румынией есть также предательство Финляндии. Возьмите тот пункт договора, который гласит, что русская власть обязуется не вести пропаганды против правительства четверного союза; этот пункт говорит, что германское и австрийское правительства обязуются не предпринимать никаких шагов против Советской власти. Поздравляю тов. Ленина, живущего отныне не только милостью Красной Гвардии, но и милостью Вильгельма. Я не могу, мне не дали возможности часть за частью указать, в чем по существу заключается этот раздел России. Я должен только сказать, что второй раздел уже идет в лице Японии. Вас пригласили вчера, вопреки вашему протесту, приложить первый штемпель ко второму разделу: вы послали телеграмму президенту Вильсону. Там было сказано по поводу приветствия Вильсона, что привет посылается американскому народу. Когда Германия согласилась вести переговоры о Брестском мире, Троцкий точно также заявил по поводу желания германского правительства заключить мир: «Мы приветствуем германский народ». Так и сейчас по поводу Вильсоновской телеграммы вы приветствуете американский народ. А что это значит, Вы прочтите сегодня в «Известиях» статью Стеклова; это значит, что вы идете навстречу американским империалистам. Меня приводит в возмущение отход назад в политике Милюкова. Может быть, будет такое несчастное положение России, что ей придется выкручиваться между двумя империалистами, во такая политика, должна делаться с полным сознанием и откровенностью только после обсуждения серьезного в том учреждении, которое ведает судьбами государства, а не фразами и намеками, как приветственная телеграмма. Ваши комиссары с громкими голосами и с тихими запутались в трех соснах. Ведь этот раздел России связан с банкротством по отношению к тем Советам, той части рабочего класса, как эстонцы, латыши, поляки, которые проливали кровь за русскую революцию в течение десятилетий. Но особенно жесток пункт договора об отдаче Батумской и Карской областей; это есть вероломный удар в спину кинжалом тому кавказскому пролетариату, который неоднократно на улицах Батума проливал кровь в те годы, когда Россия молчала. Это есть больше чем удар, и вы все это знаете. Отдать Батум, Карскую крепость туркам, которые будут грабить, это значит отдать армян и грузин, чтобы их вырезали поголовно.

И в Бресте нашлись дипломаты, которые подписали сделку об отдаче этих областей, им не принадлежавших, ибо Кавказские Советы не признали власти Совета Народных Комиссаров, и последние не имели права отдавать ему землю. Кавказская Республика не признает обязанностей, налагаемых этим миром и организует защиту против Турции. Они сами берут на себя защиту. Они мира не подписывали и за мир не отвечают. Ответьте, пожалуйста, придет ли руководимый большевистской властью Черноморский флот громить батумских рабочих за то, что они не будут подчиняться подписанному вами миру, будет ли этот флот избивать кавказскую армию с тем, чтобы армянское и грузинское население было отдано на расстрел германскому и турецкому империализму.

Я прошу только об одном: наша социал-демократическая партия требует, чтобы съезд Советов ни в коем случае не ратифицировал этот договор. Совет Народных Комиссаров, не имевший никакого права заключать этот антиреволюционный договор, взял на себя всю ответственность за этот мир. Если они хотят самодержавно владеть Россией, которую оставили германскому капиталу, пусть они эго делают, но не прикрываясь именем Советской организации. Съезд должен отвергнуть, со всей энергией отвергнуть этот договор. Нужно сделать вывод, и этот вывод гласит: должны быть выяснены переговоры, выяснены причины того, что было дальше. Во время Брестских переговоров, и в последние дни, в то время, когда опасность германского нашествия была ясна, ничего не было сделано для организации сопротивления. Я требую назначения следственной комиссии, которая выяснила бы, почему в, момент нашествия германской армии, русская армия была способна только бежать. Мы требуем, чтобы Совет Народных Комиссаров, подписавший этот мир, сложил свои полномочия, чтобы была организована новая власть, которая могла бы найти за собой достаточно сил и возможности, чтобы сорвать этот мир и вести войну правильную, а не партизанскую, на западе, с железной организацией империализма.

Председатель. Товарищ, ваш срок истек.

У меня имеется предложение продлить на 15 минут слово только что говорившего оратора, подписанное Иоффе. Я голосую это предложение без прений. Кто за то, чтобы продлить речь оратора, прошу поднять руку, опустите. Кто против? Громадное большинство. (Аплодисменты).