Естественно-системные основы ментальности 8 глава

Несмотря на плачевное положение народа, и на самообвинения интеллигенции в склонности к отвлечённым построениям, воспевание народа продолжается: «Эти люди <народ> и дали ему <Толстому> элементы его будущей веры. Это и мог сделать только этот, ещё непонятый, ещё неразгаданный до конца русский народ, который то огорчает, то восхищает, то возбуждает надежды, то разочаровывает, идёт какой-то особенной дорогой, в котором сами недостатки составляют его обаяние» (Маклаков В. А. «Толстой и суд», 1914. № 3, с. 41).

В ходе этой дискуссии актуализируется такая категория как «национализм», которая и определяет всю дискурсивную социальную практику русской интеллигенции: «Лишь поднявшись до национализма, русский народ мог выйти за свои пределы и почувствовать жизнь и интересы других славянских народов, как свои собственные. Та основная ценность, во имя которой начата наша война, есть историческая роль русской народности, которая в своём росте вышла за пределы племенного своего бытия и стремится к мировой роли» (Муретов Д. «Правда нашей войны», 1915. № 6, с. 11). В любви к народу, русская интеллигенция, уже однажды потерпевшая поражение, не принятая народом, что отразилось в сборнике «Вехи» (1909-1910 гг.), обозначает национализм как Эрос в политике: «Национализм теоретический, т.е. философское учение национализма, может и должно состоять в оправдании этой любви – пристрастия, в оправдании Эроса в Политике, как силы творческой, как того состояния, в которое впадает душа народа, когда, одержимая великим гением, она хочет рождать» (Муретов Д. «Этюды о национализме», 1916. № 1, с. 67).

На страницах журнала «Русская мысль» бытовало и другое мнение. В. Соловьёв, П. Н. Милюков, Д. С. Мережковский, Е. Трубецкой выступали против идеи национализма (хотя стремление последнего к Святой Софии есть лишь одно из проявлений этой концепции). Е. Трубецкой предупреждал Струве и Бердяева о «тёмном могуществе тех сил, перед которыми они преклоняются» (1917. № 1, с. 94), однако Струве считает, что Трубецкой принижает понятие «политический эрос»: «Любовь к своему народу и государству есть стихия не «эротическая» в вульгарном смысле…В любви к народу и государству выражается бескорыстное, преодолевающее заботу о личном благополучии, религиозное отношение к сменяющему друг друга бесчисленному ряду человеческих поколений…» (Струве П. Б. «Национальный эрос и идея государства», 1917. № 1, с. 102).

Однако одновременно с такими дискуссиями росло поколение тех, кому были чужды и идеи либерализма, и рефлексирующий дискурс, и, тем более, эротизация чувства к народу.

 

О ХАРАКТЕРЕ МИГРАЦИЙ НА ВОСТОЧНО-ЕВРОПЕЙСКОЙ РАВНИНЕ

Бехтер А.В., НИИКСИ СПбГУ, Санкт-Петербург

 

1. Археология имеет дело с вещами и условиями их нахождения. Все они для археолога являются частью человеческой культуры, которую автор, вслед за Э.С.Маркаряном и Т.Шварцем, склонен понимать как несоматическую систему адаптации. Вместе с тем, одним из центральных понятий археологии является «археологическая культура», которая, согласно одному из самых строгих и узких определений, представляет собой устойчивое сочетание типов в комплексах (Бочкарев 1973). Соответствие археологической культуры конкретной социальной группе ­(этнической или государственной) дискутируется. Тем не менее, на мой взгляд, корректно было бы определить, что археологическая культура для социолога является материальным отражением устойчивого стереотипа поведения. Что же касается ценностных ориентаций, на которых этот стереотип базируется, – если возможно говорить о них применительно к бесписьменным культурам, то с большой долей осторожности – например, когда культурная доминанта явственно выражена в археологических материалах.

2. Для Русской (Восточно-Европейской) равнины характерна выраженная широтная поясность и слабая расчлененность территории, в отличие, скажем, от Западной Европы. Отсюда сходство хозяйственно-культурных типов на огромных пространствах и распространение блоков культур на большие территории. Средняя протяженность территории археологической культуры в Северной Евразии измеряется сотнями, а блока культур – тысячами километров. (В Западной Европе – на порядок меньше). При этом, до распространения производящего хозяйства на север и северо-восток (что произошло только в позднем средневековье), можно говорить о сплошном преобладании сходных хозяйственно-культурных типов в близких ландшафтных условиях. Так, на протяжении 3–2 тыс. до н. э. на всей огромной территории от Балтики до Тихого океана существовали три основных ХКТ: оседлые земледельцы и скотоводы в смешанных и широколиственных лесах и лесостепях Восточной Европы, пастушеское скотоводство в степном поясе, присваивающее хозяйство с преобладанием, в зависимости от условий, охоты или рыболовства – на остальной территории. Невысокая плотность населения не мешала «ползучей» экспансии, колонизации новых земель. Эти движения, как правило, были дальними и продолжительными. Но миграции из одного эпицентра могли носить различный характер в зависимости от направления или стадии развития. Период кратковременной инвазии, бывало, сменялся долгим поступательным расселением. За 4000 лет с 3000 г. до Р.Х.по 1000 г. по Р.Х. были следующие миграции, которые относятся, скорее, к инвазионному типу:

– 2500-2300 до н.э. – вторжение из Центральной Европы носителей культуры шнуровой керамики и боевых топоров,

– 800-600 до н.э. – скифская миграция из Центральной Азии.

Все другие крупные перемещения были длительными, многоэтапными, и занимали не одну сотню лет. Как правило, они проходили в пределах «своего» ландшафта без смены ХКТ. К таким миграциям, в частности, относятся:

- распространение на запад ямной культуры в конце 4 – начале 3 тыс. до Р.Х. Носители этой культуры одни из первых в Европе овладели колесом и продвинулись от Волго-Донского междуречья до Дуная и Венгрии. Имел место и кратковременный, но мощный выброс на восток, который привел к образованию афанасьевской культуры в Южной Сибири и распространению на восток металлообработки, колесного транспорта и производящего хозяйства.

- После вторжения в Волго-Окское междуречье носителей среднеевропейской культуры шнуровой керамики около 2500 г. до Р.Х. образовалась фатьяновская культура, наследники которой, в свою очередь, непрерывно распространялись в течение 500 лет на восток и юг по бассейну Волги. Эта миграция со времен Г. Коссинны часто рассматривается в русле расселения ранних индоевропейцев (Mallory 1989).

- После кратковременной стабилизации около 2000 г. до Р.Х. имел место новый миграционный всплеск, уже, в Волго-Уралье. С этим связано, в частности, появление памятников типа Аркаим. Распространение на запад до Днепра шло не менее 300 лет, на восток до Енисея и Тянь-Шаня – не менее 500 лет. Эти миграционные процессы связываются с расселением индоиранцев (Кузьмина 1994).

3. Особенность Восточно-Европейской равнины, да и всей Северной Евразии – именно масштабы миграций и их медленная скорость. По характеру это часто сегментация с последующей инфильтрацией в местную среду или, что чаще, ассимиляция аборигенного населения. То же самое мы наблюдаем в славянской и великорусской колонизации. Носители распространявшейся культуры стремились занять все подходящие им экологические ниши в пределах соответствующей ландшафтно-географической зоны. Бассейны крупных рек выступали здесь связующими и структурирующими сетями. Останавливалось движение, как правило, в следующих случаях:

– Движение прерывалось ландшафтом, не подходящим для данного ХКТ – тайга, тундра, степь, горы;

– Столкновение с культурной средой, не менее развитой в техническом и социальном отношении – Китай, Средняя Азия, Карпаты, Кавказ и т.д.

По мере развития технологии и производящего хозяйства, особенно, если его уровень на порядок превосходил хозяйство соседей, мигранты проникали и в другие ландшафтные зоны. Так, славянское расселение на раннем этапе (VI–IX вв.) не выходило за пределы полос лесостепи – широколиственных лесов – смешанных лесов. Проникновение в тайгу в X–XIII вв. было активным, но не сопровождалось ее заселением и земледельческим освоением. Окончательный выплеск за пределы своего ландшафтного ареала произошел у русских в XV–XVIII вв. Логического завершения этот процесс достиг с выходом великороссов к Северному Ледовитому и Тихому океанам. Причем, по данным этнологов, русские крестьяне снимались с места для переселения весьма охотно (Лурье 1997).

Можно указать различные факторы, способствовавшие расселению великороссов. Это и подъем хозяйства вкупе с увеличением населения. Это и реакция на усиление центральной власти и закрепощение крестьян. Это, в конце концов, государственная стимуляция и прямые акции переселения «сверху», например, во время опричнины или после завоевания Крыма. Вместе с тем нельзя отрицать внутреннего стимула к расширению своего этнокультурного ареала – того стимула, который заставлял предшественников славян на Восточно-Европейской равнине распространяться максимально, насколько возможно, ассимилируя или подчиняя себе местное население, создавая культурные миры, которые существовали сотни лет и были предшественниками империй более позднего времени.

Итак, географические особенности Русской равнины явились одним из факторов, обусловивших миграционные стереотипы поведения ее населения, которые, как представляется, сыграли свою роль в формировании имперского сознания русского народа.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ РОССИЙСКОГО ЭТНОСА

Боенко Н.И., НИИКСИ СПбГУ, Санкт-Петербург

 

В историческом смысле представляет интерес выявление наличия или отсутствия предрасположенности ментальности российского этноса к рыночной экономике капиталистического типа. Можно выделить ряд наиболее значимых факторов, влияющих на специфику и устойчивость национальной культуры и национального менталитета. Это, во-первых, включенность каждого общества в определенную цивилизацию; во-вторых, исторический возраст общества; в-третьих,наличие одного или нескольких центров развития; в-четвертых, степень гомогенности/фрагментарности общества и общественного сознания; в-пятых, уровень образования в обществе. «Историческим узлом» развития России можно считать создание Московского государства. Преобразовавшееся из московского княжества, оно сохранило «вотчинный» характер, чему способствовала его изолированность, вызванная географическим положением. Изолированность государства не позволила стране перенять политические образцы чуждого ей католического Запада в условиях отрыва от ее исторической «помощницы» Византии (1, С. 243). Непосредственное соседство с внешними врагами Руси и обширность государства сыграли решающую роль, определив его милитаризацию, приоритетность политических задач (подчиненность им экономических) и социальную структуру общества.

Россия не входила ни в западноевропейскую, ни в восточные цивилизации, Она имела единый центр развития и сильную централизованную власть, хотя после реформ 1860-х годов началось заметное усиление самоуправления. Социальную структуру населения можно было назвать двухполюсной: с низким удельным весом образованных слоев и преобладающей долей крестьян, уровень образования которых был ниже, чем у западноевропейских. Перепись населения 1897 г. констатировала, что лишь 21% населения (в городах – 45,3%) были грамотными (3, С. 327). Это обусловило важнейшие социальные последствия, наряду с такими факторами, как религия, способ и уровень производства, политическое устройство, система образования и воспитания. В результате Россия встала на путь капитализма много позже западноевропейских стран.

Теснота взаимосвязей социальных, хозяйственных, экономических в странах Западной Европы окупалось ускоренной динамикой их развития, более наглядным ощущением государства и его функций. Начиная со средних веков, эволюция в Европе осуществлялась на уровне наций, государства, этноса. Россия же еще не могла «освоить» эти категории и эволюционировала в рамках семьи и «вотчины», по сути, модификации общины, поскольку русское мировосприятие, формируясь обширностью географического пространства, привыкшее к экстенсивным формам хозяйствования, по мысли Р. Пайпса, искало определенной компенсации и защиты в малом ¾ общественном сознании семьи, общинной группы, а европейское мировосприятие человека, живущего в малом, находило компенсацию в национальном самосознании, в государстве (2).

Терпимость, смирение, безынициативность не всегда и не издревле были присущи русскому народу. Чаще всего в истории России политические обстоятельства, вступая во взаимодействие с географическими факторами и историческими последствиями этих взаимодействий, действительно воспитывали эти качества. Тем не менее о зачатках рыночной «состоятельности» свидетельствует расцвет Новгорода, который с середины XII в. стал политически обособляться (1, С. 82-83; 2, С. 21). Великий Новгород, освободившийся от давления княжеской власти, бывший крупным экономическим и политическим центром, вступал в торговые и культурные связи с Западом и азиатским Востоком. Здесь царил и ценился дух свободы и предприимчивости, независимое политическое самосознание (1, С. 98).

Истоки того типа государственности, который не только не создал условия для развития дореволюционной России по западному типу, но и устранил положительные моменты, свойственные «удельному» периоду, когда Россия по своей прогрессивности не отставала от западных стран, обусловлены сложным переплетением обстоятельств: монгольском господством, наложившемся на «целостность» православного сознания и сформировавшим посредством «естественного отбора» определенный «восточный» тип русских правителей; социальной структурой населения; евразийским положением России; бинарностью российской ментальности, и т. п.

Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский отмечали такую принципиальную черту, как полярность, или бинарность ценностной структуры российского общественного сознания, выражающуюся в том, что основные культурные ценности «располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологической зоны» (6, С. 220). Подобная структура предопределяет возможность резкой смены ценностей и неизбежно ведет к “взрывному”, по выражению Ю. М. Лотмана, характеру развития, «при котором полюса общественно-ценностных диполей стремительно (в историческом плане ¾ одномоментно) меняются местами» (5, С. 173). Это создает ментально-идеологическую основу кризисного, революционного, а не эволюционного типа развития общества, предполагающего возможность компромиссов за счет существования промежуточной, «нормальной», срединной, зоны общественного сознания. Основу срединного слоя создает средний класс, слишком малочисленный в России. Бинарная ментальность проявляется и в процессах институционализации общества, придавая основополагающим социальным институтам бинарный характер, что сказывается на выборе путей развития в ситуациях бифуркации.

Кризисный стиль развития общества, определяющий революционный характер выхода из ситуаций бифуркации, приводит к возвратно-поступательному движению общества, смене реформ контрреформами. В. Т. Рязанов выделяет пять волн экономических реформ и контрреформ, направленных на модернизацию рыночных отношений в России с начала XIX века по настоящее время(4, С. 30-55). Осознанно предпринимаемые с начала XIX в. усилия по включению страны в модернизационные процессы, не привели к формированию рыночных отношений по типу западноевропейских или американских. Более того, представляет интерес замечание В. Т. Рязанова, что в первую волну реформ международные экономические позиции России в большей степени улучшались в фазе усиления антирыночной тенденции. Однако, по мнению Рязанова, все пять волн экономических реформ выступают звеньями единого процесса формирования рыночной системы хозяйствования, смысл которого заключается в приспособлении «национальной специфики посредством реформ к действию рыночных принципов и механизмов, господствующих в мировом экономическом сообществе» (4, С. 132). В итоге В. Т. Рязанов делает вывод о том, что российский путь развития не следует трактовать как тупиковый, что он «со всеми его зигзагами и поворотами, кризисами и катастрофами в принципе не противоречит общим историческим закономерностям», а является альтернативным путем развития.

 

Литература

1. Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. Т. 2: Курс русской истории. М.,1957.

2. Пайпс Р. Собственность и свобода. М., 2001.

3. Россия: 1913.год: Статистико-документальный справочник. СПб., 1995.

4. Рязанов В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX¾XX вв. СПб., 1998.

5. Управление социально-экономическим развитием России: концепции, цели, механизмы / Под ред. Д. С. Львова. М., 2002.

6. Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. М., 1994.

РОССИЯ: МОЛОДОСТЬ И СТАРОСТЬ В ОБЩЕСТВЕ И КУЛЬТУРЕ

Бочаров В.В., СПбГУ, Санкт-Петербург

 

Современное российское общество – пример острой напряженности в отношениях между возрастными когортами. В поведении молодежи, политиков, государства прослеживается глубокое презрение к старшим поколениям [Обсуждение статьи: В стране нужно возродить традицию почтения к старикам. Страна_Ru htm]. Сформировались целые направления преступности, ориентированные на стариков (махинации с квартирами, разбойные нападения на пенсионеров и т.д.). Как следствие мы имеем уникальное по мировым меркам явление – появление политической партии старых людей (Российской партии пенсионеров)!

Гипотеза: причины данного явления – не в «бездуховности» современной молодежи или политической элиты, а в русской культуре, в которой доминирует молодежная составляющая с ее базовыми ценностями. Это, в свою очередь, обусловлено перманентным для российского общества конфликтом поколений, который воспроизводится на всех стадиях его эволюции и всегда разрешается в пользу молодежи.

Историки обнаруживают проявление данного конфликта еще в Древней Руси [Щербина Н.Г. Российское сегментарное общество как основа российских политико-культурных традиций// Вестник Московского Университета. 1996. №1. С. 81]. Молодежь доминировала при принятии решений в дореформенной общине [Рахматуллин М.А. Крестьянское движение в великорусских губерниях 1826-1857. М., 1991. С.101-102], острый конфликт в дореволюционный период наблюдался не только в крестьянской семье [Быт великорусских крестьян-землепашцев. Этнографическое бюро князя В.Н. Тенишева. СПб., 1993, с.185], но и семьях интеллигенции. К старикам относились «без уважения», больных же считали «лишним ртом» [Быт великорусских крестьян-землепашцев… С. 186,188,200].

Причина «аномалии» во взаимоотношениях поколений – в военном характере российского государства, ядро которого составляет верховная власть (правитель) и армия, по определению всегда состоящая из молодежи. Именно военная молодежь всегда наиболее демонстративно игнорировала не только старших, но и местные власти, уповая на поддержку верховного правителя [Рахматуллин, с.103], [Пыляев М.И. Старое житье. СПб, 1990, С. 102-103].

Революционные же периоды в истории России – это «молодежный бунт», против власти старших. От фронтовиков, вернувшихся в деревню с полей Гражданской войны «старикам житья не было» [Краснов В.М. Из воспоминаний о 1917-1920 гг. // Архив русской революции: Т.11. М., 1991. С. 110]. Главный герой коллективизации рисуется источниками «пьяницей и хулиганом» [Зараев М. Тяжелая ноша // Огонек. 1990. №28. С. 5-6], [Власов В. Хулиганство в городе и деревне // Проблемы преступности. М.-Л., 1927. С. 61-62]. «Хулиганское поведение» характеризует «революционеров» 90-х гг. XX века (Ельцин, Жириновский и т.д.), а раздел собственности вовсе осуществлялся «бандитами» или «молодыми волками», выросшими «естественно-спонтанным» образом». Связь революции с «хулиганством» отмечали русские мыслители конца XIX начала XX вв. [Розанов В.В. Мимолетное. 1915 год // Русская идея. М., 1992. С. 285].

Характерный для российского социума социально-возрастной конфликт, определил приоритетное значение для нее молодежной культуры, которая формирует базовые ценности, мотивации поведения и, наконец, психологию ее носителей (ментальность). Молодость – у нас высшая ценность, что отчетливо обнаруживается на этноисторических источниках [Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986, С. 334-335]. Даже ценность старости трактуется через призму молодости. [Тарабукина А.В. Когда святой смеется? К вопросу о смехе в православии // Мифология и современность. СПб. 1999. Вып.2. С. 252]. Поэтому для всех возрастов приоритетны молодежные паттерны поведения [Cтруве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Сборник статей. 1909-1910. М., 1991. С. 192], [Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. 1909-1910. М., 1991. С. 51-52].

Принципиальным для молодежной культуры является отношение к «смерти-бессмертию». Здесь ни жизнь, ни, тем более, долголетие не имеют ценности – приоритетна героическая смерть – «Жизнь – копейка, голова ничего». Негативное отношение нашей культуры к долголетию было сформулировано еще основателем русской литературы устами Е. Пугачева в «Капитанской дочке» [Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 6. СПб., 1964. С. 508].

Революция 1917 года ознаменовала победу молодежной культуры на государственном уровне: «Коммунизм – это молодость мира, и его создавать молодым!». Символы насилия доминировали в общественно-политическом дискурсе («покорение целины», «завоевание космоса» и т.д.). «Старики» же, реально занимавшие в конце «советской эпохи» все командные позиции в обществе, также активно заимствовали молодежную поведенческую символику (портреты лидеров, питейное и сексуальное поведение). Однако народное сознание и тогда зло реагировало на старость политиков, что проявлялось, прежде всего, в анекдотах.

Сегодня переоценка ценностей происходит в рамках все той же молодежной культуры: «формируется страна вечной молодости». «Россия Молодая» становится почти фольклорным образом и это несмотря более чем на тысячелетнюю историю государства. Молодежная культура продолжает детерминировать повседневное поведение россиян, включая презрительное отношение к смерти (питейные практики, беспечность в действиях, сопряженных с риском для жизни, поведение российских туристов в зонах природных и социальных катаклизмов и т.д.). Важным символом молодежной культуры сегодня стал спорт, понимаемый исключительно в смысле «боя», а не физических упражнений для укрепления здоровья, что высмеял еще В. Высоцкий.

Подобное поведение россиян, в котором доминируют молодежные модели («застойный инфантилизм» – Китаев-Смык Л., «подростковая психология» – Елизарова Б.С.) отождествляется с «русским национальным характером» (Белинский В.Г., Герцен А.И). Представляется: данный феномен не может быть раскрыт в терминах психологии, вне анализа социокультурного контекста.

СОЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О НРАВСТВЕННОМ ИДЕАЛЕ В РОССИЙСКОМ МЕНТАЛИТЕТЕ

Воловикова М.И., Институт психологии РАН, Москва

 

Вопросы, связанные с местом, функциями и ролью нравственных идеалов в общественном сознании и жизни, являясь традиционными для отечественной науки, приобретают особое значение в период резких социальных изменений, происходящих в настоящее время в мире, государстве и обществе. Один из основных кризисов, переживаемых гражданами нашей страны, связан не только с экономическими проблемами, но и с крушением прежних ценностей и идеалов. В жизни народа, страны идеалам принадлежит консолидирующая, объединяющая роль. Принятый народом нравственный идеал, т.е. образец нравственного совершенства, является системообразующей ценностью в сознании нации.

В истории каждого народа есть периоды, когда эта ведущая, консолидирующая роль идеала проявляется особенно ярко и действенно: во время войн, смут, преодоления последствий общественной и экономической разрухи. Способ существования идеалов в общественном и индивидуальном сознании – это процесс, осуществляемый на разных уровнях историческом, социальном, индивидуальном. В принципе, в общественной жизни нравственные идеалы выступают как регулятор социальной активности и социального поведения, но практически утрата идеалов как духовных опор личности и народа ведет не только к исчезновению множества ценностных ориентиров, но и к стихийной, обусловленной примитивными потребностями и влечениями, жизни.

Целью нашего исследования явилось создание целостной концепции социальных представлений о нравственном идеале в российском менталитете и проведение в русле данной концепции эмпирического исследовательского цикла, направленного на выявление этнокультурной, региональной, возрастной и тендерной специфики представлений о нравственном образце. Проведенный теоретико-методологический анализ позволил прийти к выводу о том, что в целом изучение социальных представлений о нравственном идеале в российском менталитете является актуальным для развития парадигматики социальной психологии, прежде всего – ее духовной направленности. Разработанная концепция открывает перспективу построения духовно ориентированной социальной психологии. Социальные представления о нравственном идеале являются историческим продуктом и в то же время – указывают на перспективу развития общественного сознания народа. Эти представления обнаруживают тенденцию сохраняться в основных своих чертах и обретать новые в условиях резких социальных изменений. Их свойства, функции и закономерности проявления (индифферентность к противоречиям, телеологичность, рациональность в сочетании с эмоциональной оценкой явлений, личностность) имеют много общего с закономерностями проявления мифологического (понимаемого в контексте работы А.Ф. Лосева «Диалектика мифа») сознания.

Нравственный идеал передается от поколения к поколению через традиции, благодаря памяти о конкретных людях и живых образах нравственных личностей, в той или иной степени воплотивших этот идеал. Критерий исторической сохранности – изменчивости социальных представлений о нравственном идеале позволяет доказать инвариантность нравственного идеала в российском менталитете на уровне общественного и индивидуального сознания. Представления о нравственном идеале в российском менталитете конкретизируются в современных представлениях об образцово-нравственной личности, в морально-правовых представлениях, представлениях о Родине. Связь правовых и нравственных представлений в России проявляется в двух вариантах нравственно-правового состояния, развития и изменения – либо «застревания» на самой начальной стадии морально-правового развития (послушания закону с помощью страха и наказания), либо подъема на высший уровень развития, опирающийся на этические и высшие духовные принципы. Специфические этнокультурные, региональные и тендерные особенности социальных представлений о нравственном идеале в российском менталитете проявляются в специфичности традиций, закрепленных в культуре российских народов, в специфичности женских и мужских ролей в общественной жизни, в особенностях исторического развития российских регионов.

Социальные представления о нравственном идеале в российском менталитете в целом сохраняют историческую преемственность с христианскими идеалами народа (прежде всего русских как титульной нации) в дореволюционной России, связанными с братскими отношениями между людьми и народами (доброта, доверие, способность прощать), любви к Родине и готовности ее защищать, в опоре на нравственность (совесть) в развитии здорового правосознания.

Выявлена дифференциация социальных представлений у подрастающего поколения, проявляющаяся в ориентации на идеал и ориентации на «антиидеал» (связанной с присвоением ценностей западного массового сознания). Позитивную роль в сохранении и передаче новым поколениям представлений о нравственных ценностях и идеалах выполняют традиции и праздники. Усиливается значение социальной памяти о православных праздниках. Позитивную роль продолжает выполнять для старшего и среднего поколений российских граждан социальная память о советских праздниках. В современных представлениях о «настоящем празднике» разных российских народов и этносов проявляется архетипическая основа социальных представлений о нравственном идеале.

ПОЖИЛЫЕ ЛЮДИ В РОССИИ: ВЫЗОВ РЕФОРМАМ И ТРАДИЦИЯМ

Григорьева И.А., ф-т социологии СПбГУ, С-Петербург

 

1. Социальная ситуация людей пожилого возраста и старение населения в целом представляет одну из актуальных проблем современного общества и социальной политики. Причем мнения о необходимых мерах расходятся. Западные исследователи утверждают, что необходимо модифицировать целый ряд институтов, чтобы удовлетворить потребности изменившейся возрастной структуры общества. Необходимо повысить налоги на работающих, чтобы сохранить достигнутый уровень жизни пожилых или поднять возраст выхода на пенсию до 67, а в перспективе – до 69 лет (в большинстве развитых стран мира возраст выхода на пенсию – 65 лет. В Англии, когда речь идет о социальных сервисах для пожилых, имеются в виду люди старше 70). Мнения российских ученых также различны: от необходимости готовиться к новым вызовам до уверенности, что уменьшение количества детей и, соответственно, затрат на них, компенсирует рост затрат на поддержку пожилых.

2. Важно отметить, что затраты на воспитание и образование детей распределяются между семьей и государством в иной пропорции, нежели затраты на пожилых. Дети, как правило, живут в семье, и, более того, повсеместно осознается, что семью нужно поддерживать для создания наилучших условий для детей внутри семьи. Пожилые же в большинстве современных социальных государств живут либо самостоятельно, отдельно от детей, либо в специальных интернатных учреждениях. Из законодательства скандинавских стран изъяты статьи, обязывающие взрослых детей заботиться о пожилых родителях. Однако нормы социально-трудовых и налоговых отношений, которые обеспечивают такую заботу, достаточно жесткие. Стоимость и время как надомного обслуживания пожилых, так и интернатного, растут, поэтому все более актуален вопрос об изменениях в налоговой системе, специальном страховании на обслуживание в старости и росте расходов государства на внесенные формы помощи (или семейные, там, где они сохранились, например, во Франции или России).

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: