Взаимообращаемость элементов некроидного круга.

Зависть – это протопатическая страсть, зарождающаяся у истоков существования человеческого индивида еще в период его младенчества. В своей динамической основе зависть представляет выражение ненависти и автоматически объект своего притязания переводит в разряд врагов. Примечательно то, что и этимологический анализ соотносит два этих понятия – «зависть» и «ненависть» в одном ряду.

Когда напряжение зависти достигает уровня, для субъекта эмоционально непереносимого, то компенсаторно она трансформируется в гордыню – маниакальное чувство собственного превосходства. Субъект, мучительно осознавая собственную ущербность, придумывает для себя самоутешительную логику, в рамках которой он конструирует доказательства собственной важности. Однако последние никак не подтверждаются и не признаются ни со стороны разумной части его психической организации, ни со стороны окружающего мира. Таким образом, в душе намечается двойственность, расщепление, тяжелый конфликт правды и лжи о себе самом. Подобное военное положение подразумевает мобилизацию скопившейся агрессии, легко разряжающейся в гнев – аффективную реакцию на вынужденную констатацию субъектом своей несостоятельности.

Гнев есть символическое выражение яростного стремления к разрушению, то есть – уничтожению.

Вместе с тем, как нам известно, любая активизация сил, рано или поздно приводит к их потере. Всякий аффект заканчивается истощением. Агрессивная атака гнева, эмоциональной обвал злобной ярости, задействовав энергетический резервуар субъекта, опустошает его. И лишенный чувств, он впадает в спячку чувств – лень. Накал страстей тускнеет, перегорает. «Гиперпрессия» сменяется закономерной депрессией. А гул эмоциональной грозы рассеивается в нытье уныния.

Поблекшая, истощенная чувственность своим угасанием сил напоминает смерть и таковой представляется, чем вызывает у субъекта чувство испуга, а затем – тревоги. По извращенной логике страстей (аффективной логике) активизировать свою жизненность возможно лишь одним способом, а именно – подстегиванием пожухлой чувственности. Но, поскольку собственных сил на это нет в виду их утраты, субъект начинает искать источник стимуляции вовне. Но при этом ему ничего не остается делать, как регрессировать до уровня младенца и бессознательно представить себе мир в виде огромной материнской соски, от которой можно напитаться, и, насытившись, вновь ощутить себя вернувшимся к жизни. Между тем ротовые удовольствия чревоугодия тесным образом сосуществуют с вожделениями сексуальными. Для того, чтобы такое соседство осознать, достаточно вспомнить, хотя бы, что через одно и то же отверстие рта осуществляются как прием пищи, так и поцелуи. При этом вовсе не трудно заметить, что слово «сладострастие», выражающее качество эротического переживания, имеет также отношение к описанию вкусового ощущения, напрямую соотносящегося с принятием пищи – «сладость». Более того, существующее в языке обилие идиоматических оборотов, описывающих сексуальные чувства через пищевые метафоры, только подтверждают взаимообусловленность этих двух страстей. Через телесную объединенность зон, получающих наслаждение пищевое и сексуальное, чревоугодие переползает в блуд. По психофизическим динамикам они также весьма сходны и могут быть выражены одной схемой. Первый импульс начинающегося вожделения – голод. Причем, хорошо известное выражение «сексуальный голод», при более пристальном приближении к нему внимания теряет свою метафорическую окраску и передает смысл вполне фактологический. Голод побуждает особь к поиску объекта, способного удовлетворить заявивший о себе аппетит, либо пищевой, либо сексуальный. Употребление объекта приводит к насыщению и удовлетворению. Особь успокаивается, удовлетворив свое влечение. Желание есть или совокупляться перестает быть назойливым и актуальным. Но через какое-то время голод заявляет о себе с новой силой, побуждая субъекта к новой пищевой или половой активности. В приведенном описании мы имеем дело с физиологическим кругом естественных потребностей. Противоестественными они становятся в случае разрастания до размеров пристрастий, когда существование субъекта превращается в курсирование по одному и тому же маршруту: еда – туалет – спальня – еда…

Тогда само желание насыщения становится ненасытным – требущим повышения потребляемых доз удовольствий. Ненасытность же – это уже жадность.

Понимая, хотя и с отчаянием, пусть даже скрытым, обреченность своего существования на неумолимую замкнутость пределов тела, субъект не может не осознать, рано или поздно, в общем-то, немощность последнего, даже если оно проявляет себя во цвете своих лет. Всегда можно найти тело более сильное, быстрое, притягательное… И, если субъект идентифицирует себя как свое тело, то такое сравнение оказывается явно не в его пользу. Тогда снова актуализируется зависть. Кольцо замыкается, и все повторяется заново, клонируясь в монотонных кружениях одной и той же траектории:

Зависть – Гордыня – Гнев – Лень – Чревоугодие – Блуд – Жадность – Зависть.

Эти семь прототипов являют собой своеобразную матрицу, размножающуюся обильными извращениями на жизненной территории субъекта, постепенно превращая последнюю в место свалки психических отходов, этакое личное кладбище, которое, в конце концов, и становится последним прибежищем того, кто выбрал путь, ведущий к нему.