 |
28. Сушёная картошка. 29. Заплатка для котла. 30. Староста
|
|
|
|
28. Сушёная картошка
В нашей деревне многие стали сушить картошку. Делали это так.
Картошку чистили и нарезали как лапшу. Выкладывали на железные листы и ставили в печь после протопки. Нужно было рассчитать температуру печи так, чтобы картофельная лапша не пригорела и не оставалась сырой. Если не высыхала за один приём, снова разжигали печь, и опять сушили. Потом аккуратно складывали весь продукт в холщёвые мешки.
В деревню приезжал агент специально собирать сушёную картошку. Он придирчиво проверял её качество и увозил на подводах прямо в Янаул, оттуда на поезде её сразу отправляли на фронт.
А семена картошки мы начинали готовить ещё с зимы. Бабушка на ощупь определяла семенную, если надо, разрежет. Надрезанную сторону обмазывала золой и складывала отдельно. Под полом у нас были две ямы, где хранилась картошка. Эту картошку бабушка укутывала сеном и сверху обкладывала старой одеждой.
Под полом темно, а бабушке света не надо, она всё делала на ощупь и знала, где что лежит.
29. Заплатка для котла
Весной и в начале лета мы собирали, прореживая, молодую картофельную ботву, листья свеклы, свежую поросль крапивы, луговой щавель… Из всей этой зелени варили суп, добавляя порушенную на ручной мельнице пшеницу. Суп мы варили в большом старом котле, пристроенном на очаг печи. Котёл, сколько я себя помню, был худой. И каждый раз, как варить, бабушке приходилось заделывать отверстие в нём небольшим кусочком теста.
Эта тестовая заплатка могла бы держаться ещё долго, но после каждой варки я отдирал её и съедал. Она была очень вкусная. Конечно, бабушка меня ругала за это, но что же поделаешь, если она такая вкусная! С внутренней стороны она была проварена, а со стороны очага подгорелая. Горелый налёт немного поскоблишь, а там, в середине, – прокопченная, очень вкусная штука была!
|
|
|
Поэтому я всегда охотно брался мыть этот котёл. А котёл, надо сказать, был настолько большой по сравнению со мной, что я туда почти весь залазил, только ноги были видны.
30. Староста
Я ещё в школу не ходил, а нас, мальчишек, уже привлекали на колхозные работы. Выгоняли всех, кто уже может ходить ногами и у кого ещё слушаются руки.
Весной мы выходили на озимые поля, вырывать сорную траву. Ходили босиком – меньше озимые топчутся, да и лапти берегли. А обуви у нас вообще, кроме лаптей, и не было.
На прополке мы шли по полю в одну линию примерно в двух метрах друг от друга. Идёшь по своей полосе, как встретится сорная трава, выдёргиваешь её руками. До конца поля километра два–три! Пройдёшь это расстояние, а потом обратно, уже другой полосой. И так, пока всё поле не обойдём.
С моим двоюродным братом Шуриком мы часто бегали отгонять от полей деревенских гусей. Он со мной одногодок. Его отец Шакрий – брат моей мамы, с войны не вернулся. А вообще у мамы две сестры и два брата. Самый старший из них – Шакртен. Его на войну не взяли по возрасту. Ему было уже за пятьдесят. А когда Шакртену было около двадцати лет, они остались сиротами. Маме моей было тогда четыре года. На плечи брата легли все семейные заботы. Он воспитывал мою маму, пока она не вышла замуж за моего отца.
Дядя Шакртен в Гражданскую войну был красноармейцем и вернулся домой раненым. Он рассказывал, что видел где-то в Самаре выступающего перед ними Ленина. А вот теперь дядя Шакртен в нашей деревне оказался единственным сильным мужчиной. Он и бригадир, и старший конюх, и заведующий фермой... Все ответственные работы на нём – в общем, староста деревни.
Он возил на лошадях в соседнюю деревню Байгузино колхозное молоко. Там был молокозавод. Когда он возвращался обратно, мы, мальчишки, уже бежали навстречу. Он угощал нас то кусочком сыра, то молоком, то большой миской сметаны, одной на всех.
|
|
|
|
|
|
