 |
К. Р. Амбарцумян. Эволюция межличностных отношений супругов в городской семье Южной провинции во второй половине XIX – начале XX вв. (на материалах ставрополья и Терека)
|
|
|
|
К. Р. Амбарцумян
Ставрополь, Ставропольский государственный университет
ЭВОЛЮЦИЯ МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ СУПРУГОВ В ГОРОДСКОЙ СЕМЬЕ ЮЖНОЙ ПРОВИНЦИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВВ. (НА МАТЕРИАЛАХ СТАВРОПОЛЬЯ И ТЕРЕКА)
Каждый из аспектов внутрисемейного пространства, являясь индикатором состояния социокультурного контекста, маркирует время. Изменения второй половины XIX – начала XX в. сказались на гендерном укладе российской семьи и представлениях обоих супругов о семейных ролях. Взаимоотношения полов в семье раскрываются через содержание семейных ролей, укоренившихся в культуре. Семейные роли контекстны по природе[322], помимо традиции на стиль исполнения оказывает влияние два фактора: специфика социокультурного пространства и личностные качества фигуранта. Обращение к семейным ситуациям горожан Ставрополья и Терека важно для изучения проблемы внутрисемейных отношений.
Есть условность границы между внутрисемейными нравами селян и горожан в северокавказском регионе. Города южных провинций в пореформенный период испытывали приток сельского населения, распространилось явление отходничества. Семейные быт и нравы в большинстве семей от крестьянских не отличались. В нравственном отношении преобразованный городской крестьянин хуже сельского[323].
Близость сельской округи, сельскохозяйственные занятия многих горожан обуславливали специфику внутрисемейных отношений. В соответствии с общероссийским контекстом, в провинциальном городе второй половины XIX – начала XX в. сохранялась патриархальная гендерная иерархия, что иллюстрируется количеством прошений и судебных дел[324]. Поддерживалась она традицией и законодательством. Согласно дореволюционному семейному праву, муж обладал абсолютной властью над женой[325].
|
|
|
Закон о совместном проживании супругов и беспрекословном подчинении мужу распространялся на все сословия, даже на дворянство. Были случаи, когда женщины получали вид на жительство, минуя разрешение мужа, обращаясь к местному губернскому или уездному предводителю дворянства. К концу XIX в. дворянка могла получить паспорт с согласия мужа. На практике строгость русских законов, направленных на защиту семьи, смягчалась возможностью их неисполнения[326].
Материальное благосостояние дворянства пошатнулось после отмены крепостного права, увеличилось число бедных родов. В небогатых дворянских семьях женщине приходилось работать вне семьи. Дочь статского советника Антропова, переехав с матерью во Владикавказ, добывала для себя и матери средства к жизни, давая уроки пения в частных домах. После смерти матери девушка оказалась в тяжелом эмоциональном и финансовом положении и в 1875 г. вышла замуж за нелюбимого. Их непродолжительная совместная жизнь по содержанию сходна с авантюрным романом. Из свадебного путешествия муж вернулся один, жена отправилась в Петербург под предлогом поиска службы для него. Из Петербурга она продала дом супруга, оформленный на нее еще до свадьбы[327]. История привлекает стилем исполнения семейных ролей супругами.
Сфера внесемейной деятельности дворянки расширялась. В начале XX в. потомственная черниговская дворянка Ю. П. Траубе являет образ, сочетающий качества деловой женщины и аристократки[328]. Их с мужем союз – пример соединения купца и дворянки, в результате которого появилась семья радикальной интеллигенции. В 1905 г. она наравне с мужем принимала участие в революционных событиях в Пятигорске. Их семья – новый тип гендерной модели семьи, когда жена являлась соратницей, единомышленником, товарищем, но в семье была хозяйкой и матерью.
|
|
|
Сложность процедуры развода приводила к случаям раздельного проживания. В начале XX в. это явление распространилось в провинции. Женщины могли создавать семью, заводить детей. Возникала сложность их регистрации. Мещанка П. Петрова, проживая годы в разлуке с мужем, родила ребенка от другого, но в метрическую книгу внесла его под фамилией мужа, который добился признания ребенка внебрачным[329].
Мы также наблюдаем инверсию семейных ролей, при которой источником денег стала жена. Сама себя она идентифицировала как «зажиточную хозяйку». Поэтому ушла от мужа, опасаясь разорения, поселилась в своём доме, стала строить отношения с другим мужчиной. Женщины стали позволять больше, чем разрешал закон. Власти могли не выполнить требование мужа на совместное с ним проживание жены. В 1897 г. в окружной суд с прошением обратился мещанин П. Демочко. Его жена за пять лет до этого отлучилась из дома в церковь и не вернулась. Позднее выяснилось: она проживала с другим и прижила с ним детей. Требование было отклонено судом[330].
Купеческая семья отличалась патриархальностью. Существенных различий в отношениях крестьян и торгово–ремесленного населения не было[331]. Семья являлась коммерческой корпорацией; женщина у купцов большую часть жизни проводила в семье, замуж выходила с согласия родителей[332].
Ю. М. Гончаров пишет об участии женщины в наследовании имущества, торговых сделках, операциях с недвижимостью[333]. Женщина не устранялась от участия в делах, получала в наследство после смерти мужа семейное предприятие[334]. Сыновья включались в завещание, но в случае оспаривания ими завещания могли проиграть тяжбу. В хозяйственной жизни купеческой семьи женщина принимала непосредственное участие. Тяжелый труд для неё являлся нормой в купеческой семье. Несмотря на наличие прислуги, хозяйством занимались хозяйка и невестки. К обычному рабочему режиму женщина возвращалась через несколько дней после родов[335]. В конце XIX –начале XX в. обнаруживаем иное распределение гендерных ролей. Письма[336] современника дают возможность увидеть особенность мужской идентичности. В переписке нет намека на купеческую патриархальность. Прочность семьи заложена в эмоциональной близости мужа и жены, отца и детей. Процессы либерализации взаимоотношений полов протекали в привилегированных и непривилегированных сословиях. К началу XX в. в купечестве и дворянстве формируется прослойка интеллигенции, семейное пространство которой контрастирует на общем фоне.
|
|
|
Е. А. Коляскина
Бийск, Алтайская гос. акад. образования им. В. М. Шукшина
ТРАНСФОРМАЦИЯ ТРАДИЦИОННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ РУССКИХ КРЕСТЬЯН АЛТАЯ О ДЕТОРОЖДЕНИИ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ ХХ В. [337]
Целью данной статьи является рассмотрение элементов деторождения, претерпевших изменения в исследуемый период. Еще в начале ХХ в. наличие 5 и 10 детей в семье считалось нормальным явлением[338]. В семьях, созданных в 30–40–е гг., было 3–6 детей. Семье не нужно было «так много», стало «воспитывать тяжело».
Почитание плодородия в русской традиции закреплялось в материальной культуре и обрядах русских Алтая. Символика плодородия сохранялась в текстильных изделиях староверов, представители остальных этнографических групп стали утрачивать ее в первой трети ХХ в. Продуцирующая магия, пронизывающая свадьбу русских Алтая, в 30–40–е гг. исчезает вместе с ним.
Беременную женщину оберегали, если в хозяйстве хватало рабочих рук, её освобождали от физических работ. Это зависело от состава семьи и отношений. В большой семье женскую работу могли перераспределить. У переселенцев, где преобладали малые семейные коллективы, беременные женщины продолжали работать в поле, рожали прямо на полосе[339]. А. В. Курсакова связала отсутствие традиции освобождать роженицу от хозяйственных обязанностей с отношением к деторождению как к обыденному явлению из–за многодетностности[340]. Активность женщины во время беременности, в период схваток, способствовала легким родам[341]. В 30–40–е гг. стало проблематично освободить беременную от физической работ. Большие семьи перестали существовать, политика коллективизации и война диктовали использование женского труда в сельском хозяйстве[342].
|
|
|
Женская фертильность представлялась божественным даром, к контрацепции и искусственному прерыванию беременности относились как к «великому греху», за которые будут кипеть в аду[343]. Считая искусственное прерывание беременности грехом, женщины в силу ряда причин к нему прибегали. Изгнание плода совершали девицы, вдовы или замужние женщины, имевшие внебрачные связи[344]. С вовлечением женщины в производство «порядочные» замужние женщины стали прибегать к абортам, но не как к средству скрыть нежелательную беременность, а для регуляции деторождения. Это было связано с рядом факторов:
1. антирелигиозная кампания привела к ослаблению позиций религиозной морали, на которой была основана традиционная система регуляции зачатия. Этот фактор менее всего сказался на представителях старообрядчества.
2. женщине стало необходимо совмещать круг обязанностей с работой на производстве.
3. основным типом семьи на Алтае стала малая, в которой тяжесть женской работы и воспитания детей ложилась на одни плечи.
В середине 1930–х гг. семьи, состоящие из трех поколений, составляли только 31%, из двух поколений – 52%. В 1920 г. был снят законодательный запрет на искусственное прерывание беременности[345], кроме самодельных абортов, производившихся вне медицинских учреждений. Введенный в 1936 г. запрет искусственного прерывания беременности[346], не исправил положение, вернул к антисанитарным условиям его производства.
В представлениях русских Алтая продуцирующая способность женщины заключалась в культурные рамки, олицетворением их являлся брак – условие нормального рождения ребенка. В сельской среде рождение внебрачных детей считалось ненормальным, грехом, позором рода. Девушку, родившую до брака, старожилы называли «суразницей»[347], даже ее внучка считалась плохой невестой[348]. Война ослабила традиционные представления русских крестьян о браке как организационной структуре сексуальной жизни человека и деторождения, привела к сокращению числа мужчин – потенциальных партнеров для брака[349]. Женщины, которым не удалось примерить роль жены, старались реализовать роль матери. Общественное мнение в этом случае проявляло лояльность[350].
Традиционные хозяйственные запреты для «сырой», «нечистой» женщины, действовавшие в течение шести недель после родов, в исследуемый период стали сводиться к ограничению ее участия в физически тяжелых работах[351]. Хотя подобная ситуация осознавалась женщиной как нарушение правил, что нужно было скрывать[352].
В заключении следует отметить, что традиционные представления, связанные с деторождением, начинают утрачиваться наиболее активно в 30–40–е гг. ХХ в. под влиянием антирелигиозной политики, коллективизации и последствий Великой отечественной войны.
|
|
|
