Глава тринадцатая

ЗАПРЕТЫ И СЧАСТЬЕ

                                                                                      Счастлив тот, кто страдает,

                                                                                     горе сча­стливым.

А. Франс

Не существует единого рецепта счастья. Это объяс­няется, во-первых, тем, что для его достижения одни ищут гарантированных способов, другие же используют способы, содержащие элементы риска. Обычный человек рассчитывает на счастливый случай, на благоприятные условия жизни; он готов рисковать, лишь бы добиться счастья без жертв и без особых усилий; в его понимании слишком трудная жизнь – несчастливая. Философы считают счастье неза­висимым от случая и склоняют человека к мысли, что в жизни при всех условиях, как благоприятных, так и неблагоприятных, можно быть счастливым; занимаясь поисками самого совершенного способа быть счастливым, они предпочитают счастье прочное, надежное, пусть даже нелегкое и трудное.

Различие в советах, как быть счастливыми, объясняется, во-вторых, тем, что обычный человек ищет способ быть счастливым для себя или, самое большее, для своих близ­ких, его не интересует, будет ли этот способ пригоден также и для других людей; философы же изыскивают та­кую форму счастья, такой способ, который бы применяли все.

Несмотря на значительное преимущество философов в умении четко мыслить, их предписания счастья оказыва­лись не единственно успешными. Случалось, люди жили счастливо вопреки формуле философов, и их способ дости­жения счастья, имея, быть может, меньше шансов на ус­пех, в конкретных условиях, при удачном стечении обстоя­тельств, давал хорошие результаты. Вообще не зная

предписаний философов или зная, но не следуя им и даже сознательно действуя, вопреки им, некоторые рисковали, и им удавалось. Философская формула имеет необоснован­ные претензии на то, чтобы быть единственной формулой счастья. Сенека был неправ, когда писал Луцилию: «Не считай счастливым того, кто зависит от условий жизни»; единственно, что он мог утверждать о таком человеке, – что зависимое счастье ненадежное, непрочное. Тот, кто поставил свое счастье в зависимость от внешних условий, действительно может его утратить; когда изменятся усло­вия, счастье окажется под угрозой. Но если условия будут благоприятствовать, он будет счастливым всю жизнь. Будет счастливым, если ему повезет, хотя он использовал ненадежный способ достижения счастья. Один способ – более надежный, но трудный, другой – ненадежный, зато легкий. Однако кому повезет, тот достигнет счастья легко, без особого труда. Следует сказать, что многие люди не идут к счастью прямо, а выбирают каждый раз то трудный, то легкий способ его достижения.

В принципе дилетант убежден, что счастью служит то, к чему люди имеют влечение; философ же считает, что зна­чительная часть того, что привлекает людей, может быть лишь помехой для счастья и должна быть истолкована как помеха.

Счастьем для дилетанта является обладание тем, что он хочет иметь, и никогда наоборот. В чем-то отказать себе ради счастья было бы для него абсурдом. Наоборот, для своего счастья он должен добиваться того, в чем он заинте­ресован, и чем больше он преуспеет в этом, тем счастли­вее будет. Поэтому пусть использует все блага, пусть удовлетворяет все свои потребности, так он получит наи­большее число удовольствий.

Иначе выглядят предписания философов. Для них большинство благ являются мнимыми, большинство по­требностей – ложными, а большинство удовольствий лишь отдаляют от счастья. Поэтому они рекомендуют негативно к ним относиться. Отсюда – принципиальная двойствен­ность в их предписаниях достижения счастья. Они отчасти позитивны, а отчасти – негативны; они состоят не только из рецептов, но и из запретов.

В теории счастья негативные предписания многими фи­лософами выдвинуты на первый план и преобладают над позитивными. И именно три самых общих. Во-первых, кто

хочет счастья, пусть остерегается внешних благ, во-вторых, пусть ограничивает свои потребности, в-третьих, пусть избегает удовольствий.

Таковы три великих парадокса, но наибольший пара­докс заключается в том, что это – предписания не отдель­ных оригинальных мыслителей, а преобладающие в фило­софских теориях счастья. Впервые они были провозгла­шены в эпоху эллинизма, давшего разработанную теорию счастья; особенно на них настаивали стоики. В средние века радикальные запреты для счастливых были поддер­жаны христианскими мыслителями. Можно сказать, что другие теории счастья составляли в истории европейской философии скорее исключение, а эти парадоксы – основу.

1. Кто хочет счастья, пусть остерегается внешних благ.

А. Этот первый запрет обращен против укоренившегося убеждения, что счастье – именно во внешних благах, а особенно в материальных. В осторожной форме утверж­дается, что они не являются причиной счастья, а в более радикальной, что они даже уменьшают его шансы. По­этому предписание говорит: не только не стремитесь к бо­гатству, но и остерегайтесь его. Именно в трудные минуты жизни обнаруживается вся тщетность богатства. Но и в самых обычных условиях оно может быть вредно, ибо тот, кто им располагает, привыкает к нему и поэтому стра­дает, когда потеряет. Не каждый теряет то, что имеет, но каждому грозит потеря, а с этим связано беспокойство, а значит, страдание. Тем более страдают оттого, что не имеют богатства, когда хотят его приобрести. Небезопасно не столько обладание материальными благами, сколько стремление к ним и привязанность. .

Б. Социальные блага – положение в обществе, слава, власть – имеют к счастью такое же отношение, как мате­риальные блага. Завоевание их и обладание ими приносит немало удовольствий, но бывают также и огорчения. По­этому предостережения против материальных благ рас­пространяются и на социальные: они распространяются на все внешние блага, ибо все они непрочны и небезопасны. Отсутствие их досаждает тем, кто стремился к ним и не достиг, кто их имел и потерял; но обладание ими также не приносит покоя: их боятся потерять. Кто придает особое значение социальным благам, рискует даже вдвойне, что будет недоволен: если их не получит, но если и получит,

ибо познает трудности власти или горечь славы. Они при­носят огорчение, когда их нет, но нередко и тогда, когда есть. Поэтому даже с чисто эвдемонистической точки зре­ния лучше их избегать.

Критика способности внешних благ – материальных и социальных – давать счастье ведется давно: начали ее киники, а развили стоики. Со всей беспощадностью крити­ковали внешние блага с этой точки зрения Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. Систематически к ней прибегали схолас­ты, особенно Фома Аквинский, который доказывал, что ни в одном из внешних благ не заключено счастье ¹. Две клас­сические аргументации против внешних благ – стоиков и схоластов – различались тем, что одна понимала счастье в житейском, а другая – в религиозном смысле.

2. Кто хочет счастья, пусть ограничивает потреб­ности по причинам, предостерегающим и от внешних благ. Ведь потребности не всегда можно удовлетворить, и тот, кто их не удовлетворит, страдает. Это первый аргумент, согласно второму (выдвинутому, в частности, Шопенгауэ­ром), удовлетворение одних потребностей сразу порождает другие, и поэтому потребности бесконечны и невозможно их удовлетворить. А неудовлетворенность нередко рождает больше огорчений, чем удовлетворение – удовольствий: го­лод приносит больше страдания, чем насыщение – удо­вольствия. То же самое можно сказать и о других потреб­ностях.

А. Мыслители прошлого – не только стоики, но и эпи­курейцы – предостерегали против развития своих потреб­ностей, так как неизвестно, можно ли будет их удовлетво­рить. Современные ученые-психологи предостерегают скорее потому, что удовлетворение потребностей не дает сча­стья. Первые боялись неудовлетворенных потребностей, вторые – именно удовлетворенных. Как писал Оскар Уайльд, есть две трагедии человека: одна – когда он не удовлетворяет своих потребностей, вторая – когда удов­летворяет, ибо их удовлетворение часто приносит лишь разочарование. Желания кончаются либо пресыщением, либо горечью: усилия, затраченные на их осуществление, нередко утомляют и желаемое становится безразличным. Или достигнутое оказалось ничтожно малым в сравнении с тем, что было в мечтах. Или после него осталась пустота:

¹ Thomas Aquinas. Summa theologiae, I-a, II-ae, q. 2,

человек привык постоянно чего-то желать, а теперь ему желать нечего¹. И если даже он не почувствует усталости и разочарования, то возникает новая для него опасность: удовлетворение потребностей вызывает новые потребно­сти – и так будет до бесконечности. При этом человек рискует вдвойне: потребности станут источником страда­ний, если не будут удовлетворены, и станут им также, если будут удовлетворены. А между тем освобождение от потребностей вполне возможно. «Как много есть вещей, без которых можно легко обойтись», – любил повторять Э. Ренан. Об этом же гласит голландская пословица: «Человеку требуется многое, но он может обойтись малым».

Из таких рассуждений порой делали вывод, что для обеспечения своего счастья следует освободиться от всяких потребностей – таковы школы киников и крайние течения христианства. Другие эллинистические школы, другие течения христианства, наоборот, требовали лишь ограни­чивать потребности. Эпикур различал естественные и не­естественные потребности, а среди естественных – необхо­димые и не обязательные и призывал к освобождению от последних.

Суть проблемы схвачена в словах Сташица: «Но что же мы назовем действительным счастьем человека? Отбросим предрассудки, задумаемся над самим собой, и все мы в один голос ответим: удовлетворение первых жизненных потребностей, здоровье и покой. Только эти три вещи составляют действительное счастье человека. Все другие виды счастья являются мнимыми и вымышленными»². Но тут же Сташиц добавляет, что не следует отказываться от вымышленных потребностей, ибо они уже стада так нужны, что без них люди были бы по-настоящему несчаст­ливы.

Б. Так же, как удовлетворение потребностей, не приво­дит к счастью и осуществление желаний. Это не идентичные

¹ Подобное состояние описал Стендаль в романе «Красное и чер­ное»: «Он (Жюльен Сорель. – Прим. ред. ) пребывал в том состоянии искреннего изумления и смутной растерянности, которые овладевают душой, когда она наконец достигла того, к чему так долго стремилась, привыкла желать, но теперь желать уже нечего... » (Стендаль. Собр. соч., в 15-ти томах, т. I. M., 1959, с. 141).

². Сташиц Ст. Размышления над жизнью Яна Замойского. – Избранные произведения прогрессивных польских мыслителей, т. 1, М., 1956, с. 103.

проблемы, ибо нередко люди жаждут ненужного; но эти проблемы взаимосвязаны, ведь то, чего люди жаждут, становится их потребностью. И об исполнении желаний можно mutatis mutandis сказать то же, что и об удовлетворении потребностей.

И это парадоксальное утверждение стало достоянием не только философов; во многих сказках говорится о том, что исполнение желаний не приносит счастья и даже разо­чаровывает. И не только потому, что, как указывали фи­лософы, после исполнения одних желаний возникают но­вые. Само их исполнение не всегда доставляет удовольст­вие. Мы порой не знаем, чего хотим: каждый желает иметь то, чего не имеет, а значит, и не знает. И самое важное: обычно появляется расхождение между желаемым и по­лученным, между представлением о вещи и самой вещью. Воображение, улавливая некоторые свойства предметов и опуская другие, изменяет их свойства. Поэтому исполнение желаний так часто приносит разочарование. Однако не всегда. Точно так же не всегда служит помехой для счастья и неисполнение желаний. Не так трудно отвлечь внимание ребенка от того, что он требует; через минуту он уже не помнит об этом и радуется чему-то другому, хотя и не получил требуемого. Отвлечь взрослых от их желаний труднее, но тоже возможно.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                    

3. Кто хочет счастья, пусть избегает удовольствий. Как уже говорилось, большинство удовольствий еще не дают счастья, и наоборот, для него не обязательно много удовольствий. Не каждое удовольствие приводит к счастью, а некоторые могут быть помехой для него, как отдельная краска, сама по себе хорошая, может нарушить колорит картины. И чем больше художник думает об отдельных красках, тем меньше – о колорите всей картины; то же можно сказать об удовольствиях и счастье. Как говорил Сенека, некоторые несчастливы благодаря удовольст­виям.

В связи с этим стоики пришли к такому выводу: коль скоро удовольствия могут быть небезопасны для счастья, лучше их вообще избегать. Счастливым мы называем чело­века, говорил Сенека, для которого наслаждением яв­ляется презрение к наслаждению. Это мнение пережило античность и эпоху господства стоицизма: еще и в XVIII в. во Франции был распространен афоризм: «Удовольствие – враг счастья».

A. Еще большим парадоксом кажется утверждение, что причиной счастья может быть страдание. Однако решиться страдать, с тем чтобы потом получить больше удовольст­вия, – с этим довольно часто мы встречаемся в жизни; так поступает хотя бы тот, кто одевается в неудобную одеж­ду в силу убеждения, что в ней он лучше выглядит («кра­сота требует жертв»), или тот, кто ценой усилий подни­мается на вершину горы, чтобы насладиться прекрасным видом.

Наблюдая жизнь, люди разных времен и националь­ностей заметили, что удовольствия и страдания, счастье и несчастье неразрывно связаны между собой. И страдание полезно для счастья и даже необходимо. Об этом мож­но прочитать в стихах не реже, чем в философских трак­татах.

Почему для счастья необходимо страдание? Во-первых, потому что для достижения любой цели необходимо усилие, а оно бывает связано со страданием. Как говорится в одном стихотворении С. Любомирского:

Не раскусив ореха, не съешь ядро,

Не согнув коленей, не сорвешь ягоду,

Не вырвав пчелиное жало, не отведаешь меда,

Не уколовшись, не насладишься запахом розы.

Во-вторых, страдание усиливает счастье по контрасту. В этом смысле А. Франс говорил, что мы бываем счастливы, когда страдаем.

В-третьих, страдание для многих людей служит побу­дительным, воодушевляющим стимулом. «Люди недоста­точно осознают, – писала Г. С. Колетт-Вилль, – что от­сутствие несчастья рождает тоску». Ибо страдание возбуж­дает человека, вырывает его из обычных, повседневных переживаний. Оно делает это сильнее, чем любое удоволь­ствие. Одни удовольствия без страдания легко начинают надоедать и тяготить. «Счастье, которое затянулось, ста­новится несчастьем», – говорил французский писатель-сим­волист М. Швоб.

B. Не только благодаря контрасту и побудительной силе, но и само по себе страдание несет для некоторых лю­дей заряд радости. Это мнение столь парадоксально, что требует более подробного разъяснения и иллюстрации. Оно неоднократно выражалось в поэзии и искусстве в эпоху сентиментализма и романтизма в XVIII в. Речь шла о такой форме страданий, которая легко переплетается с удовольствием,

например печаль и меланхолия¹. «Не знаю, под какие физические законы подводили когда-то философы чувство меланхолии, – говорил Бернарден де Сен-Пьер, – но что до меня, то я нахожу, что оно самое большое наслаж­дение из всех». И описывал удовольствия, получаемые в меланхолии. Ж. Ж. Руссо наслаждался «длящейся пе­чалью». В одном из своих писем (от 26. 1. 1762) он писал: «Я обнаруживал внутри себя такую пустоту, которую ничто не могло заполнить; некую сердечную боль, принося­щую своего рода наслаждение, о котором я не имел понятия... это доставляло мне удовольствие, и я проникся к ней таким горячим чувством и грустью, что не хотел бы не иметь ее». О «приятной меланхолии» писал и Д. Юм, ставя «её выше других чувств. Не меньше ценили ее романтики. П. Б. Шелли говорил, что «удовольствие, которое содер­жится в печали, слаще, чем само удовольствие». Дж. Китс писал о «печальной сладости и сладкой печали», а Г. Лонг­фелло о «чувстве тоски и печали, которое не есть страдание». Э. По утверждал, что прекрасное в наивысших своих точ­ках неизменно вызывает у чувствительных душ слезы, так меланхолия наиболее подходящий из всех тонов, какие может иметь поэзия².                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                      Если для некоторых писателей и поэтов XVIII и XIX вв. печаль не была страданием, то для других она была именно страданием; и несмотря на это, а может быть, благодаря эму она служила причиной последующего чувства сча­стья. Ибо радость, испытываемая одновременно со страда­нием, глубже и постояннее. Лучше сумеет осознать цен­ность жизни тот, кто познал в ней и страдания. С. Иначе оценивали страдание религиозные мистики, сеты. Страдание давало им облегчение, умерщвление плоти облегчало другие страдания. Радикальным лекарст­вом от всех духовных страданий является, по их мнению, от четырех главных естественных чувств: радости, надежды, страха и боли. «Ты должен лишить смысла любое удовольствие, оставляя его как бы в пустоте и темноте, Пусть душа твоя всегда склоняется не к легкому, а к трудному. He к сладкому, а к горькому. Не к тому, что нра­вится, а к тому, что не нравится. Не к тому, что радует,

¹ Э. Бёрк (см.: Бёрк Э. Философское исследование)... четко различал печаль и страдание.

² См. Poe Е. A. The Poetical Principle, Poetical Works. Ed. Johnson R. В., 1909, p. 248.

а к тому, что печалит. Нe к отдыху, а к труду. Не к облада­нию все большим, а к обладанию все меньшим. Не к же­ланию для себя самого лучшего и самого дорогого, а к же­ланию самого худшего и бедного»¹.

 При этом страдания для аскетических натур имели не только негативное значение, были не только облегчением, но  и источником радости. Если поэты прославляли в луч­шем случае радость, наступающую после страданий, то аскеты – радость вместе со страданием. Их чувства имеют характер амбивалентный: страдания влекут за собой ра­дости и смешиваются с ними. Они не променяли бы это страдание на все блага мира.

Если страдания аскетов были слишком сильными, чтобы оставлять в сознании место для радости, то они по крайней мере радовали прежде, чем пришли, и после того, как прошли. Ожидание страдания и воспоминание о нем; служит для них источником радости.

Радость, которую аскеты черпали из страдания, усили­валась при мысли о будущем счастье. Священное писание обещало мученикам счастье в загробной жизни. По срав­нению с будущим счастьем жизнь на земле становилась лишь мучительным ожиданием. И если в ней и есть что-то ценное, то именно только страдание, ибо оно приближает к счастью в потустороннем мире. Особенно четко такие амбивалентные чувства проявляются у верующих, для которых страдание становилось единственным путем к сча­стью.

Физические страдания, которым подвергали себя ас­кеты, нередко превышали меру, которую способен вынести человек. Их можно было перенести только благодаря осо­бому психическому состоянию: убеждению в близости ве­ликого счастья.

Следует отметить, что христианская жажда страдания, культ креста, «безумие креста», как его называют, возникли в истории сравнительно поздно. Первые христиане шли на страдания и мученичество только тогда, когда это было необходимо для их веры и церкви. А добровольные поиски страдания ради страдания начинаются в те времена, когда мучение за веру стало редким, когда можно было призна­вать ее беспрепятственно. Они восходят, таким образом,

¹ См.: St. Jean de lа Croix. Monteé du Carmel. I, Ch. 13, – Vie et oeuvres, t, II, 1893, ed. 3, p. 94.

 к средневековью, но во всей своей крайности «безумие креста» проявилось только в новое время, начиная с Возрождения, то есть в эпоху, насыщенную духом светским и гедонистическим.

Было бы неверно приписывать всему этому направлению эвдемонистические тенденции. Речь шла главным образом о том, чтобы путем страдания дойти до совершенства, снять вину, приблизиться к богу. Тем не менее в нем содержалось убеждение, что это также – самая верная дорога к счастью  на земле. Согласно известному афоризму Ф. Бэкона, «Вет­хий завет благословлял удачу, Новый – превратности судьбы».

Это убеждение, однако, не было широко распространен­ным среди христиан. Считалось, что следование Христу должно приводить скорее к успокоению, чем к добровольному увеличению страданий, что страдание имеет лишь относительную ценность. И хотя оно способно побуждать к любви, но любовь может обойтись и без страдания.

Так выглядят негативные предписания достижения счастья, указывающие пути к нему без использования внеш­них благ, без удовлетворения потребностей, без расчета на удовольствие. Их предлагали религия и некоторые фило­софские течения. Они основывались на фактах, известных из опыта: есть люди, которым благосостояние, власть, удовольствия не приносят счастья, и такие, которых делает несчастными их утрата или невозможность их дости­жения. Более того: для людей определенного типа – фанатически верующих – не было иного пути к счастью, кроме того, который рекомендовали негативные предпи­сания.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                               

Но, безусловно, это не единственный путь к счастью. Даже не пытаясь выяснить, какой путь приносит мораль­ное удовлетворение, следует утверждать, что для боль­шинства людей более верным и предпочтительным оказы­вается как раз позитивный путь.

1. Люди находили и находят счастье в благополучии и власти, в исполнении желаний, удовлетворении потреб­ностей, в такой жизни, где удовольствия преобладают над страданиями. Внешние блага могут оказаться ненадеж­ными, но не для всех и не всегда.

2. Допустим, что легче избегнет несчастья или даже приблизится к счастью тот, кто освободился от привязан­ности к внешним благам, от потребностей, научился

терпеливо сносить страдания. Но зато он должен вложить в свою жизнь большие усилия. Нужно выбирать между риском и усилием. Философы во избежание риска согла­шаются на усилие; но обычный человек откажется от усилий и согласится на риск.

Но нет таких дорог к счастью, которые были бы лишены риска. Ведь человек рискует не только тогда, когда к чему-то стремится, но и тогда, когда достиг желаемого. Власть не дает удовольствия тому, кто не умеет управлять, а благосостояние тому, кто не умеет им пользоваться. Но точно так же риска не лишены и рецепты философов и аскетов: не каждый умеет жить без материальных средств, ограни­чивать свои потребности и терпеливо переносить страдания.

3. Обычно говорят, что сильнее всего досаждают несбывшиеся желания. Между тем еще горше – состояние без всяких желаний. Считается также, что хуже всего иметь, а потом потерять, ибо только тогда начинают це­нить потерянное. Между тем еще мучительнее ощущают отсутствие чего-либо те, кто никогда ничего не имел. Тем, кто во время войны потеряли все, скрашивало горечь утраты воспоминание о прошлой жизни, в которой они по­знали радость благополучия. Приятно думать не только о том, что имеешь, но также и о том, что имел когда-то. Ничего нет мучительнее мысли, что все, чем другие обла­дают в достатке, нам вообще недоступно.

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: