Глава пятнадцатая

ДОСТИЖЕНИЕ СЧАСТЬЯ

                                                              Сравнивая различные состояниялю­дей,

                                                                           можно заметить в них смесь добра иада,

                                                                     которые компенсируют и урав­нивают

                       друг друга.

Лабрюйер

Существуют три главных вопроса, связанные с достиже­нием счастья. Во-первых, можем ли мы его достичь? Во-вторых, желаем ли мы его достичь? И в-третьих, стоит ли его достигать? Другими словами: существует ли счастье? является ли оно предметом человеческих устрем­лений? достаточно ли оно ценно, чтобы стремиться достичь его?

Рассмотрим первый вопрос и разные на него ответы, пессимистические и оптимистические. Пессимистический взгляд на достижение счастья известен с давних времен; он нашел отражение в религии, поэзии и обычаях, прежде чем этим вопросом занялась философия. Геродот пишет о скифах, что рождение они считали злом, а смерть – доб­ром. Секст Эмпирик сообщает о древних фракийцах, что когда рождался ребенок, они сидели вокруг него и плакали. Столь же древне и оптимистическое воззрение на достижение счастья.

В философии, особенно европейской, противопоставле­ние оптимизма и пессимизма почти так же старо, как и сама философия. Платон был пессимистом, по крайней мере в определенные периоды, когда клеймил реальный мир как зло и искал убежища в мире идей. А его ученик Аристотель был оптимистом, он никогда не сомневался в том, что счастье доступно людям. Киренаики проповедо­вали смерть, ибо жизнь не стоит того, чтобы жить. А эпи­курейцы, наследники киренаиков, славили радость и красоту жизни. В эпоху раннего христианства, в средние века мир называли «долиной плача», но в то же время схо­ласты отождествляли бытие с благом.

Однако это противопоставление и достаточно ново. Термины «оптимизм» и «пессимизм» возникли в новое время¹, когда оба понятия были тщательно проанализи­рованы и обе системы получили более полное развитие.  Классическая система оптимизма идет, как известно, от Лейбница, а пессимизма – от Шопенгауэра. Сам термин «оптимизм» при Лейбнице еще не употреблялся; впервые он появился в случайной рецензии, опубликованной в из­дательстве иезуитов в Трево в 1737 г., на «Теодицею» Лейб­ница для определения его взглядов.

Термин этот, возможно, был бы забыт, если бы его не распространил Вольтер в философской повести «Кандид, или Оптимизм» (1759), направленной против Лейбница, хотя непосредственное появление повести было связано сРуссо. Вольтер издал в 1756 г. «Поэму о гибели Лисса­бона», в которой изобразил ужасы и печали человеческого существования в связи со страшным землетрясением, раз­рушившим столицу Португалии. Руссо ответил ему опти­мистическим письмом «Послание о провидении». В свою очередь Вольтер, иронизируя над оптимизмом, вновь, дал выход своему пессимизму в «Кандиде». Это была первая литературно-философская полемика по данному вопросу. Термин «оптимизм» со временем вызвал к жизни проти­воположный ему термин «пессимизм», однако не сразу. Пессимистический взгляд на мир, провозглашенный Воль­тером, не называли еще пессимизмом. Полвека спустя его начинают употреблять в Англии и Германии почти одно­временно и, пожалуй, независимо друг от друга. В англий­скую литературу его ввел С. Колридж в 1815 г., а в немец­кую философию – Шопенгауэр в 1819 г. Французская Академия приняла слово «оптимизм» в 1762 г., а «песси­мизм» - только в 1878 г.

Слово «пессимизм» было подобрано к слову «оптимизм» для обозначения противоположности между двумя воззре­ниями. Оно происходит от pessimus – наихудший, так же первое слово от optimus – наилучший. Однако в этом противопоставлении, особенно у Лейбница и Шопенга­уэра, есть тройная асимметрия. Во-первых, у Лейбница мир был «наилучшим из возможных миров», хотя не был только и во всех деталях хорошим. У Шопенгауэра мир

¹ Lalande A. Vocabulaire technique et critique de la philoso­phie. P., 1960, Ed. 8, p. 718, 763.

был только и во всех деталях плохим, хотя он всерьез не утверждал, что он был наихудшим из миров. Далее, Лейб­ниц говорил о наилучшем мире, а Шопенгауэр – о мире несчастливом. Первый говорил о превосходстве добра над злом (даже если добро было связано со страданием), вто­рой – о превосходстве страдания над счастьем. Наконец, основа обоих воззрений была разной: пессимизм обращался главным образом к опыту, а оптимизм – к разуму, который нередко противопоставлялся опыту.

Существует воззрение, сочетающее, как представляется, пессимизм и оптимизм. Согласно ему, мир нехорош, хотя он наилучший из всех возможных. Его придерживался Э. Гартман. Однако подобное сочетание говорит в пользу пессимизма, причем крайнего и наступательного.

Оптимистическое воззрение в классической форме, данной Лейбницем в «Теодицее», выглядело следующим образом. Мир является наилучшим из возможных, хотя и несовершенным. Совершенным он быть не может, по­скольку зло неизбежно связано с существованием. Ибо мир складывается из вещей законченных, но несовершенных. Это оправдывает все три вида зла, которые должны иметь место даже в лучшем из миров. А именно:

1. Зло метафизическое, или ограниченность и несовер­шенство вещей, вытекает из природы самого бытия. В мире должны быть представлены все уровни жизни, от наивыс­шего до самого низкого, ибо и он не может отсутствовать. Это необходимо для полноты и совершенства мира, хотя и неприятно для того, кому выпал именно низкий уровень.

2. Физическое зло, или страдания, проистекает из природы тела. Оно не только необходимо, но и полезно как воспитательное средство и как наказание. Впрочем, страдания, утверждал Лейбниц, менее распространены, чем обычно думают, а там, где они есть, разум и терпение помогают их вынести. Они являются меньшим злом, кото­рое служит большему добру и ценой которого достигается благо.

3. Наконец, зло моральное: оно также необходимо, ибо, если его устранить, исчезнет в мире свобода. Это вы­текает из природы самого бытия. Оно необходимо для со­вершенства мира: без морального зла не было бы мораль­ного добра.

Эти дедуктивные выводы, не ставя под сомнение сущест­вование зла, пытаются, однако, убедить, что оно является

или необходимым, или платой за еще большее добро. Во­просы счастья включены здесь в более широкий круг вопро­сов; счастье трактуется вместе с другими благами, а вслед­ствие этого традиционная проблема оптимизма выглядит несколько иначе, чем должна была выглядеть, если бы касалась исключительно счастья. Имеет ли мир положитель­ную ценность (хотя бы за счет счастья части людей) и дает ли он людям счастье – это разные вопросы.

Пессимизм в классической форме обращался скорее к опыту, чем к разуму, однако и он завершился выводом общего характера. Этот вывод, сделанный Паскалем, а затем повторенный Шопенгауэром в работе «Мир как воля и представление», имел форму дизъюнкции: или человек имеет потребности и желания и страдает, что не может их удовлетворить, а когда они удовлетворены, то появляются новые и приносят в свою очередь новые страдания; или нет потребностей и желаний, и тогда появляется скука, а скука – тоже страдание, Таким образом, так или иначе человек всегда страдает и не имеет оснований для удовлет­ворения жизнью.

Классическая форма оптимизма и классическая форма пессимизма не совсем симметричны по отношению друг к другу. Однако к каждому оптимистическому выводу можно найти симметричный ему пессимистический, и наобо­рот. Общему выводу оптимизма, что мир есть добро (и бла­годаря этому должен осчастливить людей), соответствует пессимистическое заключение, что мир есть зло (и поэтому должен приносить людям несчастье). То же самое можно сказать о тех случаях, когда оптимизм и пессимизм про­тивопоставляются не как теория добра и зла, а как теория человеческого счастья и несчастья.

Оптимизм и пессимизм по данному вопросу выступают во многих разновидностях. Пессимизм имеет по крайней мере пять разновидностей. Согласно одной, люди должны быть несчастливыми; согласно другой, большинство людей несчастливы; согласно третьей, если кто и счастлив, то только в силу заблуждения; согласно четвертой, если кто счастлив, то только внешне; и наконец, согласно пятой, существует больше данных за то, что люди будут несчаст­ливы, чем за то, что они будут счастливы. Этим пяти разно­видностям пессимизма отвечает столько же разновидностей оптимизма, утверждающего о счастье то же  самое или почти то же, самое, что говорилось выше о несчастье.

1. Сторонники крайнего пессимизма утверждают, что нет людей счастливых, что счастья не существует, оно не­возможно из-за природы вещей и человека. Сторонники же оптимизма в его крайней форме утверждают, что мир так совершенен, что человек должен быть в нем счастлив, а если он не является таковым, то по собственной вине, ибо счастье – естественное состояние людей. В таких крайних формулировках – не совсем, впрочем, симметричных (так как одна говорит о невозможности счастья, а другая – о его необходимости), оба взгляда непригодны для дискус­сии. Утверждение, что счастье «невозможно», бесспорно, неверно; а то, что человек «должен» ощущать, нельзя установить по крайней мере в целом; для всех людей.

2. В менее крайней форме, близкой к подлинным ощу­щениям большинства людей, пессимисты утверждают, что преобладает несчастье, а оптимисты – что преобладает счастье. «Коротко страдание, но вечна радость», – читаем мы у Ф. Шиллера. Однако и эти утверждения непригодны для дискуссии, так как они обращаются к. статистике, но нет и, вероятно, не будет статистики счастливых и несчаст­ливых людей. Могут быть весьма правдоподобными предположения, что тот или иной человек счастлив или несча­стлив, но не утверждения, что счастливы или несчастливы большинство людей.

3. Согласно умеренному пессимизму, но все же песси­мизму, человек бывает действительно счастливым, но только благодаря заблуждению, ошеломлению и непонима­нию, неправильной оценке. Самый счастливый тот, кто, не думает о счастье или думает неправильно. Такой взгляд не раз высказывали романтики. Гёте устами Вертера: гово­рил, что человек бывает счастлив только тогда, когда его не осенил разум, или тогда, когда разум его покинут много лет спустя, в 1806 г., в Эрфурте Гёте слушал подоб­ные сентенции из уст Наполеона, объяснившего немцам, что изучение и познание истины не приносит счастья. Ваши философы, заявил он, напрасно ломают себе голову: они только рассеивают заблуждения, а между тем век заблуж­дений и обманов является для народов, так же как и  для отдельных личностей, самым счастливым веком.

Другой вариант умеренного пессимизма гласит: есть счастье в человеческой жизни, но только эпизодическое, преходящее, так как в конце всегда наступает несчастье

В этом смысле Рильке называл счастье «преждевременной выгодой от приближающейся утраты».

Порой пессимизм выступает в форме совершенно про­тивоположной: действительно, в мире существует достаточ­ная основа для счастья, но мы его никогда не сможем до­стигнуть. «Ни к чему человек так не приспособлен, как к счастью, и ничто ему так быстро не надоедает», – писал П. Клодель. А Гёте призывал учиться ловить счастье, так как верил в его существование. Счастье возможно, но не очевидно, оно существует, но его никогда нет там, где есть мы.

4. Существует также форма оптимизма, которая делает всевозможные уступки в пользу пессимизма, признает и подтверждает всякое несовершенство, недостатки, за­боты, страдания, жертвой которых является человек. В то же время свой оптимизм она укрывает внутри вещей и в глубине души. Ибо, несмотря на все недостатки и стра­дания, внутри вещей содержится, а в глубине души ощу­щается – хотя и непонятная, неуловимая, невидимая – гармония, совершенство и радость существования. Прият­ного жизнь дает действительно мало, но она может при­нести счастье. Это воззрение, естественное для христианства, разделяли многие писатели того времени, и оно нашло дорогу к широким массам.

Это воззрение имеет свою антитезу в пессимизме. А именно когда он утверждает, что, собственно, приятного на свете достаточно, но счастья – нет. Внешне жизнь приятна, однако в сущности своей она безнадежно пе­чальна. Философское выражение такого пессимизма нахо­дим у П. Жане. «Существует, – писал он –... фальшивая печаль – та, которая проявляется на поверхности жизни и не позволяет нам радоваться ее преходящим удовольст­виям. Ибо внешне жизнь, сочетая радость и хорошее настроение, приятна. Однако подобно тому, как сущест­вует фальшивая печаль, существует также фальшивая радость – та, которая проникает до глубины души. А глу­бины эти пусты и поэтому не могут давать радости. Забы­вая об этом, мы можем открывать наше сердце для радости, доверия, веры, для всех чувств. Однако в субстанции души нет ничего, что могло бы нас удовлетворить. Потребность в совершенстве, которую испытывает существо несовер­шенное, – это противоречие, существующее в человеке.

Это противоречие показывает, что судьба человека несо­вершенна, плохо устроена, неразумна»¹.

Не оптимизм Лейбница и пессимизм Шопенгауэра, а этот глубокий оптимизм с внешними уступками в пользу пессимизма и этот глубокий пессимизм с внешними уступ­ками в пользу оптимизма – вот наиболее острое противо­речие в этой области. Однако и здесь оба противоположных тезиса могут быть скорее проявлением личного ощущения и веры, чем предметом настоящей дискуссии.         

5. Антитеза оптимизма и пессимизма может, наконец, выступать в такой форме: каких данных в общей системе мира и в общем механизме человеческой психики больше – что человек может быть счастливым, как хотят оптимисты, или что он может быть несчастливым, как утверждают пессимисты. Эта форма антитезы, пожалуй, пригодна для дискуссии; и если в ней спор не будет разрешен, то он вообще не будет разрешен. Тогда придется отказаться от общего решения и ограничиться утверждением, что тот или иной индивид является счастливым и несчастливым.

Однако имеются определенные данные в общем устрой­стве мира и человеческой психики, на которые могут ссы­латься оптимисты, а именно:

А. Существует множество разнообразных вещей, даю­щих удовлетворение; существует по крайней мере столько видов удовлетворения, сколько есть видов благ.

Б. Чтобы быть удовлетворенным, нет необходимости в приятных факторах, достаточно отсутствия неприятных. По крайней мере в некоторых случаях состояние свободы от страданий уже приятно, особенно тогда, когда оно насту­пает после страданий.

В. Человек как в психическом, так и в физическом от­ношении организован таким образом, что он приспосабли­вается к условиям. А тот, кто приспособился к условиям, в которых живет, чувствует себя удовлетворенным. Слова из песни «Если не имеешь, что любить, то люби, что имеешь» соответствуют природе человека.

Г. Человек своей целенаправленной деятельностью может изменять условия жизни и управлять их развитием так, чтобы они делали жизнь человека более счастливой.

Каждый из этих факторов действует на пользу счастья, а их совместное воздействие показывает, что мир и психика

¹ Janet P. Philosophie du bonheur, ed. 4, 1873, p. 402,

устроены, таким образом, что люди должны быть скорее счастливыми, чем несчастливыми. Однако столько же или даже больше факторов в устройстве мира и психики дейст­вуют, как представляется, не в пользу человеческого счастья. На них ссылаются пессимисты.  

А. Достаточно, чтобы один орган был нездоровым, и человек чувствует себя больным, хотя все остальные ор­ганы здоровы. Все его внимание сосредоточено на одной болезненной точке организма, а все, что в организме дейст­вует безболезненно, не замечается вообще.

Б. Нас не радуют многие вещи, когда они у нас есть, но мы страдаем, когда их утрачиваем. Именно так обстоит дело с такими великими благами, как здоровье, молодость, свобода. Мы не обращаем внимания на здоровье, но нас охватывает отчаяние, когда лишаемся его; мы не замечаем свободы, но ее утрату считаем несчастьем. Здоровье и сво­бода не ощущаются нами положительно, а болезнь и не­волю мы ощущаем отрицательно. Таким образом, в этих вопросах намечается явная асимметрия не в пользу счастья.

В. Асимметрия продолжается: пока мы чем-то не обла­даем, то ощущаем его отсутствие; когда же обладаем, то привыкаем и уже никаких ощущений по этому поводу не испытываем. Отсутствие чего-то – несомненный источник огорчения, в то время как привычное обладание – сомни­тельный источник приятного. Отсутствие же того, к чему мы привыкли, огорчает еще больше. Над нашими ощуще­ниями господствует закон привыкания и притупления. Даже самые сильные чувства притупляются и проходят; то, что казалось неисчерпаемым источником радости, рано или поздно перестает радовать, и нас охватит скука, если мы будем продолжать им заниматься, но утрата его будет для нас новым огорчением.

Г. Время не течет равномерно: оно проходит тем быст­рее, чем оно приятнее, и наоборот. Время мы замечаем, собственно говоря, только в страданиях или скуке. И здесь механизм нашей психики действует не в пользу счастья.

Д. Существуют, правда, большие радости, например, те, что несет с собой искусство или познание, однако они по природе своей не всем доступны; но даже и те, кому они доступны, могут уделять им относительно редкие ми­нуты. Большая часть жизни проходит в повседневных забо­тах, неприятных или, в лучшем случае, безразличных,

в борьбе за существование, изнурительной, отнимающей много сил» а порой ипревосходящей силы человека,

Е. Человек расположен к чувствам, которые по природе своей неприятны, таким, как зависть, ревность, антипатия, страх. Эти неприятные чувства порождает не только зло, но также и добро: ведь обычно завидуют бла­гам, которыми обладают другие.

Ж. Большие страдания вытесняют меньшие в сознании. «Мелких неприятностей не замечают, когда крупные на­стигают», – говорится в пословице. Когда, однако, крупные неприятности улажены, в сознании автоматически прояв­ляются мелкие и занимают их место. В силу этого жизнь является полосой страданий, больших или меньших, но непрерывных.

З. В течение всей жизни человеку угрожают тысячи случайностей и опасностей, исходящих как от природы, так и от других людей. Прежде всего постоянна угроза смерти. Иррациональный случай полностью разрушает все расчеты, перечеркивает намерения.

Относительно редко проявляется то, что в мире и в че­ловеческой психике благосклонно к счастью людей. Писа­тели-оптимисты скорее задавались мыслью, почему непри­ятности не следует принимать близко к сердцу или почему они могут пойти на пользу – но это уже другой вопрос. В свою очередь все, что враждебно человеческому счастью, проследил и собрал Шопенгауэр. Его труды являются «черной книгой» страданий людей, источников их несчастий и недугов. В ней содержится вывод о преобладании страданий в человеческой жизни: если кто-то предпочитает жизнь смерти, то только из-за страха перед смертью, никто откровенно не желал бы вторично прожить жизнь; несмотря на непродолжительность жизни, люди вынуждены придумывать способы, как «убить время» и т. д.

Факты, на которые мог бы ссылаться оптимизм, бес­спорны, однако их можно интерпретировать иначе или рядом с ними привести противоположные факты, тоже бесспорные.

А. Существует множество разнообразных вещей, даю­щих удовлетворение. Однако не меньше вещей, которые досаждают людям. Благосостояние радует, а нужда му­чает, успех дает удовлетворение, а неуспех огорчает.

Б. Когда проходит страдание, человек чувствует себя

намного приятнее. Однако мы болезненно воспринимаем отсутствие того, что нас радует.

В. Человек приспосабливается к условиям. Однако эта его способность ограниченна. Ему действительно трудно приспособиться, привыкнуть к большим физическим стра­даниям, к инвалидности, к зависимости. Более того, когда он приспосабливается к неприятному состоянию, то в его сознании легко всплывают новые неприятности.

Г. Человек может изменять условия жизни и управлять ими. Однако его способность управлять или хотя бы обез­вреживать неблагоприятные условия ограниченна. Человек пока не преодолел ни смерти, ни всех болезней, ни: ста­рости.

Факты, на которые ссылаются пессимисты, тоже можно интерпретировать иначе или противопоставлять им другие факты.

A. Одна крупная неприятность, одна пронзительная боль нередко овладевает всем сознанием. Однако интенсив­ное удовольствие может овладеть сознанием точно так же, как и большая неприятность.

Б. Многим благам – здоровью, молодости, свободе – мы радуемся меньше, чем страдаем, когда их нет. Однако мы пользуемся ими и, по крайней мере косвенно, раду­емся им. Конечно, мы не радуемся им постоянно, но бо­лезнь, старость и зависимость также не занимают постоянно. наше сознание,

B. Наша восприимчивость к удовольствиям притуп­ляется. Однако и восприимчивость к неприятным пережи­ваниям подвержена ослаблению. Мы становимся равнодуш­нее не только к приятным, но и неприятным вещам. Привы­кание ликвидирует одни чувства, но рождает другие, которые могут быть не менее приятными. Результатом привыкания не обязательно должна быть скука, может быть также привязанность. С возрастом постепенно исче­зают как радости, так и печали.

Г. Минуты радости коротки. Однако это не значит, что они приносят меньшее удовлетворение, чем когда бы мы испытывали их дольше.

Д. Радости от общения с искусством или наукой дейст­вительно не заполняют всю жизнь. Однако, занимая не­много времени, они озаряют нашу жизнь, придают ей смысл; позволяют легче переносить заботы и невзгоды.

Е. Человек податлив на неприятные чувства. Однако он точно так же податлив и на приятные. Неприятными чувст­вами, такими, как зависть или страх, можно овладеть (по крайней мере в определенной степени), а приятные можно развивать.

Ж. Мелкие хлопоты, страдания не беспокоят только тогда, когда их заслоняют большие; с исчезновением по­следних они вновь всплывают. Однако каждый знает по опыту, что на смену одним страданиям непременно и безотлагательно приходят другие. В жизни много причин для неприятностей, страданий, грусти, но неверно, что всегда и у всех они длятся непрерывно.

З. Человеку угрожают тысячи случайностей и опас­ностей. Однако не всегда они затрагивают каждого, не всегда каждый о них знает и помнит, а, как известно, «не болит у меня то, о чем я не знаю». Более того, случайности и опасности бывают источником не только неприятностей, но и приятного, в частности случаев, когда удается благо­получно избежать опасности, одержать победу.

Аргументы и контраргументы можно выдвигать и даль­ше. Пессимист, например, сформулирует дилемму; или не испытываешь удовлетворения от жизни и страдаешь из-за этого, или удовлетворен жизнью и тогда все равно страда­ешь – от мысли, что жизнь кончится (а страдание это – по­жалуй, самое тяжелое из всех). Значит, наше счастье еще и в том, что жизнь нам приносит несчастья. «Ибо как бы мы вы­несли смерть, – писал Ф. Хеббель, – если бы жизнь не была несносной». Оптимист на это ответит другой дилеммой, внешне также правильной, но в действительности сомни­тельной: или ты удовлетворен жизнью и тогда не страдаешь, или не удовлетворен, и тогда жизнь можно в любой момент прервать, и также не будешь страдать.

Пессимист скажет вслед за Шекспиром, что невозможно быть счастливым, ибо чего не имеешь, того тебе не хватает, а что имеешь, о том не помнишь. Однако оптимист возра­зит: что имею, та находится перед моими глазами, а чего не имею, того не вижу, и оно рано или поздно будет забыто.

Пессимист утверждает: счастье и несчастье кончаются скукой. А скука – это разновидность несчастья, следо­вательно, есть люди всегда и во всем несчастливые, и нет – счастливых. Однако оптимист возразит: счастье и несчастье кончаются не скукой, а исчерпанием, в состоянии исчерпания

мы не несчастливы, а только равнодушны. И счастье может быть уделом даже тех, кого постигло несчастье – именно потому, что несчастья рано или поздно исчерпы­вают свою силу.

Пессимист скажет, повторив слова Вольтера, что природа равнодушна к радостям и страданиям человека, что она заботится о счастье людей настолько, насколько вла­делец корабля, отправляя его в море, заботится о том, чтобы крысы на нем хорошо себя чувствовали во время путешествия. Однако оптимист возразит: природа может быть равнодушной к радостям и страданиям людей, однако они могут так ею управлять, чтобы она приносила больше радости, чем страданий.

Пессимист утверждает, как П. Жане, что человек уже потому не может быть счастливым, что у него есть представ­ление о вечности. Обладая им, он хотел бы вечности и для своего счастья, а между тем любое счастье рано или поздно кончается. Или же вслед за Кьеркегором скажет, что чело­век всегда чувствует себя выше, чем он есть или станет» Поэтому чего бы он ни достиг, нигде для него нет утеше­ния, удовлетворения, счастья. Оптимист согласится с этими предпосылками, но сделает из них другой вывод: благодаря именно тому, что человек мыслит о вечном счастье и ожи­дает его, он может быть действительно счастливым. Беспо­койство и тревога не стоят на пути к счастью, ибо для них оно заключается не в обладании, а в стремлении к нему. Более того, оптимист может поставить под сомнение песси­мистические предпосылки Жане или Кьеркегора: обычный человек не думает о вечности, и вообще никто не думает о ней постоянно; кроме того, обычный человек не чувствует себя более возвышенным, чем есть на самом деле, и удов­летворен уже тем, что ему хорошо.

Пессимист скажет, что страдания человека более много­численны, сильны, устойчивы, чем приятные ощущения. Оптимист, однако, возразит: скажет, что это касается лишь некоторых людей, другие же испытывают приятные ощуще­ния дольше и сильнее, чем страдания. А многие из тех, кто жалуется на преобладание страданий над приятными ощу­щениями, поддаются просто несовершенству памяти, по­скольку намять тщательно фиксирует каждое страдание, но не фиксирует приятных ощущений. Человек, говорил Гольбах, считает, когда чувствует себя хорошо, что ему это принадлежит от природы; каждое же страдание он

воспринимает как несправедливость, которой она его награждает.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                             

Пессимист скажет: люди более восприимчивы к стра­даниям, чем к удовольствиям. «Добро далеко слышно», – гласит пословица, но зло – еще дальше. Такой бесприст­растный наблюдатель, как Иеремия Бентам, говорил, что человеческий род в целом, видимо, более восприимчив к страданиям, чем к удовольствиям, хотя причины их одинаковы. Каждую неприятность мы замечаем, фиксируем в сознании. Мы жалуемся, когда приходится идти, не­смотря на усталость, но не замечаем ходьбы без усталости. Оптимист подтвердит, что, действительно, во многих слу­чаях неприятные переживания быстрее замечаются. Но мы их избегаем. Когда болит голова, мы принимаем таблетку или ложимся спать; когда мы устаем, то стараемся отдох­нуть; автоматически и сознательно мы обходим неприят­ности. И поэтому в жизни обычного человека, не обременен­ного болезнями, изнуряющей работой, другими огорче­ниями, неприятные моменты не преобладают.

Пессимист ссылается на закон Бернулли ¹, то счастье возрастает медленнее, чем блага, которые являются его источниками. Если последние возрастают в геометрической прогрессии, то счастье – лишь в арифметической. Опти­мист ответит, что, во-первых, так обстоит дело самое боль­шее с возрастанием удовольствий, а не счастья, счастье не пропорционально получаемым удовольствиям; во-вто­рых, так бывает лишь с материальными благами, а счастье зависит и от других благ; в-третьих, закон этот в равной мере относится и к несчастью: страдания возрастают мед-

¹ Bernoulli D. Specimen theoriae novae de mensura sortis, 1738. (В русском переводе «Гидродинамика», 1738. – Прим. ред. ). Это наблюдение повторил Лаплас в «Аналитической теории вероятностей» («Thé orie analytique des probabilité s», 1812). Он отличал физические блага и приятные ощущения, которые мы получаем от благ. Склонялся к тому, что физические блага, видимо, имеют единственное значение – быть источником приятных ощущений. Между ними не существует простой пропорции: только увеличение благ дает увеличение удоволь­ствий. К этому вопросу обратился Фехнер (см.: Fechner G. Th. Elemente der Psychophysik. Lpz., 1860, I, s. 235). Он утверждал, что закономерность, наблюдаемую Бернулли и Лапласом, можно подчинить более общему закону Вебера. Иеремия Бентам (см.: Бентам И. Прин­ципы законодательства. М., 1896) указывал, что неприятные впеча­тления воздействуют на нас сильнее, чем приятные. См. также: Кraus О. Zur Theorie des Wertes. Halle, 1901; его ж е: Die Wert-theorien. Bruinn, 1937.

леннее, чем зла, которое к ним приводит, тем самым возможности приятного и неприятного уравниваются. Таким образом, почти каждый аргумент в пользу оптимизма может быть не только отпарирован, но даже использован пессимистом, и наоборот. Это естественно, ибо в соотноше­нии событий и в структуре переживаний выступает парал­лелизм удовольствий и неприятностей. Многие пережива­ния соединяют в себе удовольствия с неприятностями, а в них – в зависимости от точки зрения – выдвигаются на первый план или удовольствия, или неприятности.

Обыденнее сознание, обычная житейская мудрость, привычный человеческий инстинкт, если обратиться к ним, настроены, пожалуй, скорее пессимистически. Их отличает недоверие к счастью. Согласно такому взгляду, даже тот, кто обладает счастьем, не должен рассчитывать на обладание им и в дальнейшем. Знаменитая беседа Солона с Крезом представляет собой наиболее известный образец этого ко­чующего мотива житейской мудрости, повторяющегося в разных традициях, обществах, временах. Эту же мысль повторяют Монтень и Паскаль. Об этом же говорит и по­словица: «Пока жив – несчастлив». Недоверие к счастью выразил и Шиллер, когда писал: «Кто обладает, пусть учится терять; кому улыбается счастье, пусть учится страдать».

Недоверие к счастью отчетливо прослеживается в посло­вицах и поговорках. «Счастье – сосуд стеклянный, кото­рый легко разбить», «Счастье колесом катится», «В годину счастья бойся несчастья», «Чем больше счастье, тем больше опасайся», «Счастье и несчастье в одной упряжке ездят», «Счастье тащится медленно, а несчастье – почтовой трой­кой», «Хорошо то несчастье, которое одно приходит», «Несчастье в паре ходит», «Никогда одним несчастьем не обойдешься», «Одно несчастье другое наследует», «После радости печаль наступает», «Часто радость – начало пе­чали», «Коротка потеха, а печаль долга»¹.

Однако это недоверие касается собственно счастья в осо­бом его понимании, а именно счастья случайного, обусловь ленного волей случая и не имеющего глубокой основы в самом человеке. В действительности – это недоверие

¹ Adalberg S. Księ ga przysł ó w, przypowieś ci i wyraż eń przysł owiowych polskich 1882–1894, s. 536.

к задаче, которое обыденное сознание распространяет и на счастье, ставя его в зависимость от нее.

Однако, с другой стороны, обыденное сознание и жи­тейский инстинкт содержат свою долю оптимизма. Он проявляется в довольно распространенной вере, в возмож­ность изменения условий на более благоприятные для счастья, в прогресс, ведущий к более счастливой общности людей. Обыденное сознание является если не явно опти­мистическим, то мелиористичным, пользуясь определе­нием, созданным во второй половине XIX в. английской писательницей Дж. Элиот, употребляемым Спенсером, популяризованным Дж. Селли. Многие люди не уверены, что мир хорош, в то же время они живут в убеждении, что мир становится или по крайней мере может стать лучше. Обыденное сознание не является откровенно, мелиористич­ным в том весьма сомнительном смысле, в котором провоз­глашал его Спенсер: что мир как бы по природе своей сам идет к лучшему. В то же время мелиоризм в том смысле, что мир может быть улучшен и улучшается человеком, является твердым убеждением обыденной мудрости – по крайней мере в наше время. Другое дело, что находятся люди, которые, глядя на деяния человеческие, поколеба­лись в этой обыденной вере и засомневались, не является ли улучшение мира человеком только кажущимся и. не нужно ли платить за каждое приобретение потерей в другой об­ласти.

Анализ аргументов оптимизма и пессимизма не дает основания для того, чтобы признать правильность одного или другого взгляда. В устройстве мира и в механизме психики людей, как представляется, нет ничего позволяю­щего достоверно утверждать, что человек будет счастли­вым или несчастливым. Те же события, могут быть одно­временно источником и радости, и страданий. Радости свя­заны и переплетены со страданиями; радость постоянно переходит в страдания, а страдания в радость. Добро ведет за собой зло, а зло приводит добро, говорил Дидро. А Ренан замечал, что добро и зло, наслаждение и страда­ния, красота и уродство, разум и безумство переходят одно в другое через полутона также, незаметно, как оттенки перьев на шее голубя.

В этой ситуации кроется источник теорий, отличаю­щихся как от оптимизма, так и пессимизма. Этитеории, которые можно назвать индифферентными, утверждают,

что устройство мира и механизм психики ведут к тому, чтобы люди не были ни счастливыми, ни несчастливыми. Из этих теорий две заслуживают особого внимания. 1. Прежде всего особая теория, сегодня почти полностью забытая, которую свыше ста лет назад изложил француз­ский мыслитель П. Г. Азе в книге «Compensations dans les destiné es humaines» (1809)¹. Она гласит, что в каждой человеческой жизни удовольствия и неприятности ком­пенсируются или уравниваются. Достоинства души и тела компенсированы, выравненны, нейтрализованы связанными с ними недостатками, а дары судьбы – опасностями, которым они подвергаются, беспокойством или пресыще­нием, и в конечном счете результат всегда нулевой. Азе обосновал это размышлениями общего характера. Несчастье, утверждал он, всегда плод уничтожения, дест­рукции; и наоборот, счастье вытекает из актов созидания строительства, совершенствования. Созидание всегда увя­зывается с деструкцией, каждая действительность, подле­жит ликвидации, но из каждой исчезнувшей действитель­ности возникает новая. Но поскольку мир существует и подчиняется тому же закону, то это доказывает, что сози­дания и разрушения, которые в нем происходят, в сумме равны друг другу.

Остается равной также сумма удовольствий и неприят­ностей: каждый созидательный процесс сознательный че­ловек ощущает как удовольствие, а каждый процесс разрушения – как неприятность. Таким образом, как в мире гумма созидания равна сумме разрушения, так и в сознании отдельных личностей количество удовольствий равно ко­личеству неприятностей. У молодости, действительно, свои удовольствия, которых не знает старость, но у нее также свои заботы, которые не известны старости. Точно так же жизнь мужч

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: