5. Кальвинизм в Женеве в XVI веке

То, что не получилось у Савонаролы во Флоренции, спустя тридцать лет осуществил Кальвин в Женеве. «Я в восторге, что Бог взрастил человека, который (... ) завершит войну против антихриста, начатую мной» [цит. по: 109, 28], – так благословлял Лютер Кальвина, который, в свою очередь, называл своего предшественника «моим достопочтимым отцом».

Женева XVI века – десятитысячный, независимый, но с культурным единством со Швейцарией город – слыла арьергардом общехристианского социального процесса. В Женеве не было широкого слоя, желавшего поучаствовать в общественном или техническом прогрессе. Напротив, новшества и отступления от привычного вызывали лёгкое недоверие и сомнение.

По словам отечественного историка Р. Виппера: «Летописи женевской типографии за первую треть XVI века обнаруживают достаточно характер умственных интересов в женевском обществе. Прежде всего, бросается в глаза какая-то старомодность вкусов. До 1535 года, то есть до введения реформации, в Женеве не вышло ни одной книги гуманистического направления, ни одного издания классиков или филологического сочинения. Книги религиозного содержания до 1534 года все принадлежат консервативному лагерю, мало того, поражают своею отсталостью, так сказать, первобытностью (... ) Вместе с тем, видно, что в Женеве немало читали: о направлении интереса можно судить по преобладанию книг политического содержания (... ) Отсюда получается впечатление, что усиление политического интереса никак не связывалось с тенденциями религиозной свободы, но ещё как будто бы отодвинуло их, сделало общество на некоторое время невосприимчивым к ним» [23, 49-50].

Поэтому, чем стремительней в позднегуманистическое время раскрепощался человек и чем более в мотивацию проникали цветочки «прогрессизма», тем большее неприятие новая трактовка жизни встречала среди «провинциалов»-женевцев в ответ.

В 1530-м и 1532-м годах – то есть задолго до появления здесь Кальвина, городское правительство законодательно борется с вольномыслием. Или – выражаясь современнее, стремится взять «прогрессистов» за загривок и загнать обратно на духовные вершины универсализма.

Новые законы, например, запрещают играть в карты во время литургий. «Сводникам и прелюбодеям» – препятствуют власти итальянским новинкам, под угрозой штрафов, изгнания предписано обуздать свою испорченность, исправиться и «вернуться к Богу» [23, 71].

Вскоре власти дают новый залп по нетерпеливым участникам социального процесса. В городе «запрещают непристойные танцы» [23, 72]. Нарушителям грозят преисподней, прочими неприятностями. Трактирщиков обязали следить, чтобы обеденные посиделки не кончались «прогрессистскими» шалостями. Чтобы не было грязноругательств, азартных игр, пьянства, показа прочих порочных достоинств. Также впервые ввели цензуру книг.

Однако ясно, что эти разрозненные меры – неэффективны и недостаточны для усмирения социальных новаторов-«прогрессистов». Чтобы унять дурные страсти соплеменников, необходима целостная оборонно-универсалистская реформа. Требовался идеолог-практик, способный претворить её в жизнь и задержать отстающее общество на прежней стадии хотя бы на одно-два поколения. Находившийся в 1536-м году проездом в Женеве Кальвин оказался таким лидером случайно. Его, как молодого, но уже перспективного «прогрессистского» гонителя местные власти попросили помочь в защите от свалившихся напастей.

Для Женевы Кальвин стал находкой. Он засучив рукава взялся за дело, однако своей ретивостью немало испугал женевцев. В итоге чрезмерные максимализм и нетерпимость лишь повредили «консервативной» реформации. Многие, почувствовав гнёт новых законов на собственных спинах, отказались повиноваться Кальвину. Когда в ноябре 1537-го года радетели универсализма постановили изгнать всех непокорных, их оказалось так много, что город вполне мог опустеть.

Поползли недовольства – протестантов обвиняют уже в тирании. Тогда, в 1538-м году власти, разряжая взрывоопасную обстановку, решают дилемму в пользу населения, и Кальвину осталось лишь откланяться. А говоря иначе – с трудом унести ноги.

Недобитые же женевские свободолюбы потихоньку осмелели, подняли головы – и в городе вновь засвирепствовали приятные пороки. Власти несистемными полицейскими мерами опять безуспешно пытались им противостоять.

Напомним, Женева XVI века – не более чем европейские задворки. Общество, объективно не готовое к раскачке политического процесса и не претендующее быть законодателем социальных мод. Поэтому большинство женевцев, видя малый толк от уговоров и увещеваний, начинает ценить крутой нрав Кальвина в выкорчёвывании малейших намёков на «прогрессизм».

Смена народного отношения к изгнанным кальвинистам отразилась и в материалах городского правительства. Так, в протоколе от 14-го июня 1540 года читаем: «Надо вновь обратиться к Богу и восстановить строй, господствовавший у нас четыре-пять лет назад, когда все относились к нашему городу с великим уважением, когда со всех сторон сходились люди, чтобы увидать порядок, согласный с Евангелием и водворённый как в правительстве, так и в церкви, госпитале и школе. Без этого мы будем только прозябать, дело наше будет разрушаться и придётся во всём начинать сызнова» [цит. по: 76, 224].

19-го октября 1540 года правительство постановляет: «Ради величия и славы Божией употребить все средства, чтобы иметь Кальвина проповедником» [цит. по: 76, 63]. Женевцы, в свою очередь, на всенародном вече тоже амнистируют изгнанников. И 22-го октября власти почтительным письмом приглашают Maitre Кальвина вернуться к прежней работе, «так как народ этого очень желает, и мы будем стараться, чтобы Вы были нами довольны» [цит. по: 76, 64]. Горожане с нетерпением ждут «нашего дорогого брата, который нам безусловно необходим» [цит. по: 76, 64] и который в 1541-м году вторично торжественно въезжает в Женеву.

Как видим, в ширящемся противостоянии ортодоксальных «консерваторов»-универсалистов и «прогрессистов»-модификаторов, женевцы XVI века в массе своей упорно отдавали предпочтение первым. Поэтому Кальвин, перепрофилируя «прогрессистов» в добропорядочных универсалистов, с самого начала опирался на народное сочувствие и поддержку. Иными словами, дальнейшие события – следствие не его дурного характера или зоологического антипрогрессизма, а потребности населения обратить социальный процесс вспять и продолжить постижение универсализма. (Как писал Кальвин позднее: «Царство Христа следует в наше время основывать не на насилии, а на добровольном согласии» [цит. по: 23, 236]). Подобно Савонароле во Флоренции, Кальвин стал духовным наставником города. То есть – властью параллельной с Малым и Большим городскими Советами (чьи важнейшие решения выносились на всенародное вече), но не имевшей больше прав, чем эти Советы.

Социальное учение Кальвина основано на тяжёлой антипатии к просыпающейся человеческой природе. Превращение универсалистского взаимодействия из главенствующего в маргинальное – недопустимо. Потребности пагубной плоти, вгоняющие честного универсалиста в краску, следует искоренять беспощадно и без устали. Малейшее удовлетворение непотребных потребностей ведёт к вмешательству в заданную свыше природную эволюцию. (Тут мы несколько осовремениваем Кальвина). Следовательно – болезненно напрягает чувство Универсума.

«Мы принадлежим не себе, а Господу, – не устаёт напоминать Кальвин суть универсализма, – (... ) пусть вся наша жизнь будет устремлена к Нему как единственной цели. Поэтому не будем стремиться к тому, к чему нас побуждает плоть и потворствовать ей (... ) Мы должны стремиться не к тому, что приятно нам, а к тому, что приятно Богу и способно умножить его славу (... ) Если для человека самое верное средство погубить себя – это угождать себе, то самое надёжное средство спасения – не жить собственным разумом, не желать ничего по своей воле, а лишь следовать Господу. Поэтому пусть наш первый шаг будет отречением от самих себя, чтобы направить всю силу нашего разума на служение Богу (... )

Выражение «мирские похоти» имеет тот же смысл, что и «плотские влечения», – повторяет Кальвин традиционные обличения низменного естества. Поэтому исполнять заповеди «(…) мы совершенно не в силах, пока не очистим дух от природного начала (... ) Если бы было только то одно повеление, что мы не должны искать своей пользы, то разве не пришлось бы нам бороться с нашей природой, которая так и тянет любить самих себя? » [45, 37-47].

Очевидно, возродить деятельность, мотивированную, «тем, что приятно Богу» и устранить труд, стимулированный «тем, что приятно нам» можно лишь при упразднении гуманистического свободомыслия. И конечно – при установлении тотального надзора для локализации «прогрессистских» очагов. Говоря иначе, при гарантированном выведении «прогрессистов» на чистую воду, а затем – и вообще выведении прочь из города.

Согласно раннепротестантской теологии, лишь очень немногие души после смерти тела попадут в рай. Причём – хоть и звучит нелогично – земные человеческие заслуги на загробную жизнь не влияют. Спасение или не спасение предопределено заранее, до нашего рождения. И если к жизни после смерти вас свыше не избрали, то стараться и доказывать что-то уже бесполезно. Поэтому всех протестантов волнует одно: чья душа предопределена к спасению, а чья нет. Точнее – продолжит ли моя личная душа жить после смерти тела, ведь это так хочется.

Один способ предугадать перспективы души к спасению протестанты всё же нашли. Предызбранность к спасению проявится в простой вещи – в способности человека верить. Веру в Бога невозможно вырастить искусственно, усилием воли. Веру можно сымитировать, подделать, но себя-то при этом не обманешь. Найти доказательства существования или не существования Бога умом невозможно. Даже если всю жизнь просидеть и продумать – доказательств не найти. Мозг слишком слаб для подобной задачи. Однако некоторым Бог веру дарует: вас вдруг осенило – и всё, больше не нужны никакие доводы. Вы просто знаете – и всё. Зачем вам какие-то доказательства, если Бог сам сказал вам, что он есть. Иными словами, веру в Бога можно только получить свыше, в подарок, а не вырастить самостоятельно – sola fides iustificat. Называется такой дар благодатью.

Как видим, благодать получают не все – одним она дана, другим нет. А дальше важный вывод: настоящая, искренняя вера делает для человека подчинение Богу желанным и естественным. И напротив, неполное самопосвящение Всевышнему (мотивированность «мирскими похотями» и «плотскими влечениями», по Кальвину) – признак отсутствия благодати. И – можно продолжить, отвержения души к спасению. Говоря иначе, успех в умерщвлении нехороших страстей и есть «лакмусовая бумажка», которая определяет реальную, а не внешне-показную религиозность. Доказывает благодать, избранность к вечной жизни и – разрешает вступить в раннепротестантское братство.

Поэтому правильный раннепротестантский социум объединял не всех, кого попало, а лишь тех, чьи души отмечены Божьей благодатью и заранее избраны к спасению. Неизбранным же делать среди нас нечего, поэтому гоним их прочь.

Как видим, раннепротестантское решение «прогрессистской» проблемы просто. Сначала необходимо тщательно надзирать над всей частной и общественной деятельностью, фиксировать каждое неуниверсалистское поползновение. А потом – безжалостно выкорчёвывать хронических «прогрессистов» как исчадье ада.

После возврата Кальвина в Женеву чистка от распоясавшихся «прогрессистов» стала неизбежной. Вооружаться для этого санитарного мероприятия гуманистическо-универсалистской идеологией Кальвин, разумеется, не стал. Гораздо удобней оказался старый добрый церковный универсализм, правда, антипрогрессистски подработанный. Церковно-универсалистская идеология тоже объявляла общество «злым» (несамостоятельным). А значит, тоже предписывала его тотальную прозрачность для всевидящего ока универсалистов.

Чтобы развенчать неизбранных к спасению «прогрессистов», Кальвин поручил контроль за народным мировоззрением самым отъявленным универсалистам. Эту политическую элиту разделили на четыре чина, заимствованных из древнего церковного универсализма: пасторов-проповедников, учителей богословия, старейшин и дьяконов.

На высших чинах – пасторах – основная нагрузка. Пасторы вели богослужения, проповедовали аффективный универсализм, надзирали за правильным его пониманием в массах. Словом, тотально контролировали мысли и настроения.

«Пусть они безбоязненно дерзают на всё, – настаивает аффектолог на бескомпромиссности пасторской борьбы с «левыми» увлечениями «прогрессистов», – пусть заставляют всех сильных, гордых и славных мира сего преклониться перед величием Божиим, пусть словом Божиим повелевают как высшему, так и низшему, пусть строят дом Христов, разрушают царство сатаны, громят и мечут молнии на мятежников» [цит. по: 23, 128].

Второй чин – учителя богословия тоже «громили и метали молнии». Они воспитывали пристрастие универсализму в подрастающем поколении. Третий чин – старейшины, контролировали повседневную жизнь горожан, соответствие их поведения универсалистским стандартам (в отличие от пасторского надзора в основном за мировоззрением). Для обнаружения «прогрессистского» сопротивления каждый «набожный полицейский»-старейшина мог без приглашения входить в любой дом. А по крайней мере раз в году – посещать всех подопечных без исключения, чтобы лично порадоваться их универсалистским успехам.

Название «дьяконов», также возрождённое из церковного универсализма, Кальвин дал смотрителям городских госпиталей.

Венчало же четырёхъярусную пирамиду своеобразное учреждение под названием «консистория» – нечто среднее между инквизиторским трибуналом и городским судом. Это богоугодное заведение разрабатывало тактику и стратегию ближайших гонений. Словом, служило мозговым центром.

Как видим, в Женеве середины XVI века, в отличие от раннесредневековых универсалистских социумов, политическая верхушка закрепощала массы не ради обучения их новому взаимодействию, диктуемому логикой общественного развития. Власти, напротив, усмиряя вредителей-«прогрессистов», дополнительно стажировали население в универсалистских добродетелях. Поэтому кальвинский режим в Женеве назовём аффективным универсалистским.

Освежив христианский универсализм антипрогрессизмом и воссоздав тотальный церковный пресс, Кальвин быстро перешёл от бесплодных диспутов с оппонентами к оздоровительным мерам. Не покладая рук трудились бригады пасторов и старейшин, разоблачал вражьи козни штаб-Консистория.

Новая власть набросилась на неприятелей, будто ждала от их грехов не меньше чем конца света. Сначала для более близкого знакомства каждого взрослого женевца пригласили в Консисторию. Там его по первому случаю не столько судили, сколько выясняли склонность к неуниверсалистским развлечениям, симпатии к «прогрессистам». Со всеми, чья преданность кальвинизму оставляла желать лучшего, работали индивидуально.

В борьбе с поднимающим голову потребительством, Кальвин показал себя мастером на все руки. Он и моделирует обязательную для женевцев униформу, и определяет её материю и цвет, и устанавливает меню в трактирах. Девушкам до пятнадцати лет, чтобы не сбиться на скользкий путь антиуниверсализма, не разрешены шёлковые платья; после пятнадцати – бархатные. Всем торжественно запрещена одежда с золотым и серебряным шитьём, золотые пуговицы, пряжки и вообще любые драгоценные металлы. Мужчинам во избежание «прогрессистских» соблазнов не разрешены длинные волосы с пробором. Женщинам – взбивание волос, завивки, кружевные чепчики, перчатки, рюши, другие нескромности. Покончили с такими проявлениями разбушевавшегося естества как с играми, танцами, шумными свадьбами и подобными преступлениями. В итоге маленький, но некогда весёлый город превратился в большой, но безмолвный монастырь.

Весной 1546-го года, форсируя победу над катализаторами общественного развития, власти неожиданно закрывают все трактиры. А чтоб было не слишком обидно, вместо них устраивают так называемые «аббатства» или «духовные казино». Там граждане, не сумевшие побороть потребность внецерковного общения, под присмотром проводят досуг. Хозяева аббатств – правительственные чиновники, следят, чтобы гости вели себя прилично: читали Библию, не сквернословили, обсуждали не «суетные» темы, а вечные, не предавались пьянству, чревоугодию, прочим радостям жизни. О выходе из-под контроля постыдных пороков хозяину надлежит доносить по инстанции, чтобы с диссидентом провели дополнительный урок.

Протоколы городских Советов и Консистории свидетельствуют, с какой строгостью аффективные учителя давали разгон всем, не стесняющимся «богатства» своей нищей природы. Никто не уберёгся от педагогического дара Кальвина. Те же, кто продолжал испытывать возможности своего естества, дорого заплатили за полученные удовольствия.

Жестоко пострадали, например, три чревоугодника, посмевшие завтракать паштетом – трёхдневное заключение на хлеб и воду. Рабочие съели содомическое количество пирожков (три дюжины) – также трое суток «за распутство». Два горожанина додумались играть в кегли – тюрьма; двое других в кости – туда же. Слепой скрипач заиграл танцевальную мелодию – выгнали из города. Девушка каталась на коньках – тоже хорошенько наказали [109, 88-89].

Серьёзно перепало от Maitre Кальвина вольнодумцам и распутникам, смутьянам и богохульникам. По линии Консистории проходили лицедеи, циркачи, комедианты и прочие морально нестойкие. «Артист? – значит выпил», примерно так оценивали в Женеве творческую интеллигенцию.

Осуждение невиновного, подчёркивал главный воспитатель, гораздо меньшее зло, чем безнаказанность виновного [76, 73]. Так, в порыве ярости он требовал казни семисот неподатливых молодых женевцев, которые «распутничают по тавернам, отдаются игре и дурным песням» [цит. по: 23, 400].

«Я упражняюсь в суровости в борьбе со всевозможными пороками» [цит. по: 109, 87]. «Две вещи говорят всюду: во-первых, что нет никакой надежды на безнаказанность, когда и первейших людей в городе не щадят; во-вторых, что я не оказываю друзьям больших послаблений, чем врагам» [цит. по: 23, 353], – без ложной скромности признавался батька Кальвин.

Избиение вели так вдохновенно, что уже за первые пять лет сверхурочного освоения универсализма – с 1541-го по 1546-й годы, в Женеве вынесли 58 смертных приговоров. Тринадцать уличённых в «прогрессизме» повешено, 10 обезглавлено, 35 сожжено. Из семидесяти шести изгнанных с двадцатью семью попрощались без доказательства вины, а лишь по подозрению [76, 73]. Самые же предусмотрительные дезертировали заблаговременно – пока не обезвредили сотрудники консистории. Таким образом, за ударную пятилетку от новых универсалистов пострадало почти 140 человек. Для десятитысячного «медвежьего угла»-Женевы это составило внушительную цифру в 1, 4%. Часто обвинённые умирали под пыткой, настаивая на своей невиновности. Другие в отчаянии сами лишали себя жизни, как гласят протоколы – «по внушению сатаны». Сам Кальвин даже выступил против чрезмерных жестокостей, потребовав, чтобы палачи не калечили заключённых, а совершали дознание более любезно [76, 74].

В итоге, к 1550-м годам социальный процесс надёжно заблокировали. А в дальнейшем протестантские «родоначальники капитализма» успешно борются и с капиталистической деятельностью. Универсалистское перевоспитание проходят не только ростовщики, денежные аферисты, стяжатели, но и обычные лица – сорвавшие больший процент, польстившиеся на «нетрудовые доходы». Всех тащили в Консисторию.

Венцом же творчества «женевского Торквемады» считается сожжение воинствующего гуманиста испанского врача М. Сервета. Тот открыто бросил вызов кальвинизму, неосмотрительно посетил аффективное общество в 1553-м году и… тут же угодил в тюрьму. Казнь гуманиста Сервета символична тем, что высветила природу первопротестантских аффективных обществ. Напомнила, что суть их – «консервативная» революция в католичестве как реакция на затянувшуюся гуманистическую свободу и на вышедший из-под контроля общехристианский социальный процесс.

Женевское аффективное общество окончило дни не досрочно, от избытка агрессивности к окружающим «прогрессистским» социумам, что нередко случалось в истории, а естественным образом, выполнив задачу. Аффективный режим сошёл с арены, когда в Женеве проросли силы, способные естественно и без психологических проблем воспринять «прогрессистские» стимулы труда.

Эту готовность вступить в общеевропейский социальный и технический процесс изъявило новое поколение, появившееся в Женеве на рубеже XVI-XVII вв. Свежая, более рациональная генерация, в отличие от предшественников-«консерваторов», уже не испытывала отвращения к деятельности, частично мотивированной потребностями человека-животного.

Приблизительно единовременное рождение в германоязычной Европе «прогрессистского» поколения-ренегата ознаменовало трансформацию раннего протестантизма в новый социальный феномен. Поэтому именно с XVI-XVII веков многие исследователи ведут родословную западного капитализма.

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: