2. Ускорение социального процесса в Западной Европе в XV-XVI вв. как предпосылка создания универсалистских аффективных обществ

Небольшая предварительная ремарка. Каждая теория, даже претендующая на всеобъёмность, не способна объяснить всё и вся, а имеет рубеж своей компетенции. Где же кончается область хорошего объяснения и начинается зона некомпетентности? Это заранее предсказать трудно.

Наша тема – движущие силы общественного прогресса. Двигателей социального развития существует не один и не два, а множество. Бесполезно искать единый «золотой ключик», который объяснит все истоки социальных перемен. Многочисленные факторы общественных сдвигов сосуществуют одновременно, функционируют синхронно, смешиваясь друг с другом так, что уже неясно, какая причина действует причина. Социолог обязан держать все эти движущие силы в голове и контролировать, какая в данное время превалирует. Как же досконально разобраться в многочисленных пружинам общественного прогресса (и заодно выявить новый двигатель, доселе неизвестный)? Для этого удобно абсолютизировать каждый из факторов перемен, подбирать материал пристрастно, объяснять, скажем, теорией аффективных обществ всё, что можно и что нельзя. Тогда теория точно где-то выйдет за грани компетентности и тем покажет свой истинный объём.

Где это произойдёт в нашем случае, автор пока и сам не знает. Может быть, читатель подскажет?

В истории христианства XIV век знаменателен открытием «доброты» человеческой воли – освобождением её от тысячелетнего руководства священнослужителей. Гуманистическая религиозная модификация провозгласила право христиан на независимое от церкви универсалистски-мотивированное взаимодействие. Поэтому, в отличие от церковно-универсалистской практики, человек устремился к Богу на основе сознательной любви к нему.

Далее, приблизительно с XV-XVI вв. Европа преодолевает универсалистский рубеж. Передовые страны – Франция, Англия уже творчески осваивают государствоцентризм. В то же время выявляются и социальные аутсайдеры. Жители Апеннин – лидеры недавнего гуманистического универсализма, в XV-XVI вв. вовсе не спешат строить национальное государство и объединяться в итальянскую нацию. Отчего народы иногда переживают подъёмы, а временами спады, какова их закономерность – пока не знает никто.

Произведя на свет несколько поколений-гениев Возрождения, природа явно утомилась и после XVI века принялась отдыхать на их потомках. Гуманистические свободы в итальянском обществе сохранилась. Однако, не имея энергии осваивать государствоцентризм, вчерашние гуманисты-универсалисты не представляли, что с этим раздольем делать. Ничто не мешало затянувшимися вольностями злоупотребить.

Позднегуманистический упадок оказался для Италии не случайным эпизодом, а глубоким, системным кризисом. Он охватил страну, повторим, в XVI веке и продлился до XIX столетия. Поэтому в XVI веке социальный процесс, не встречая сопротивления коллективистской фазы, просто распался – стал хаотичным. Итальянцы, не освоив государствоцентристских премудростей, знакомились уже и с прелестями индивидуализма. Ждать превращения страны в полуколонию осталось недолго.

М. Монтень, например, вспоминая столетней давности рассуждения Пико делла Мирандолы о возможности человека – «свободного творца самого себя», уподобиться либо Богу, либо животному, с горечью отмечал: «Какое безумие: вместо того, чтобы обратиться в ангелов, они превращаются в зверей, вместо того, чтобы возвыситься, они принижают себя» [цит. по: 12, 152].

Как видим, Возрождение, особенно позднее – вовсе не только гении, живописующие мадонн. Гении – лишь одно лицо гуманистического универсализма. Но имелось и второе. И ближе к XVI веку это второе лицо всё больше затмевало первое.

А. Лосев называет это «второе лицо» «изнанкой» или «обратной стороной» Ренессанса. «Было бы совершенно односторонне всю эту четырёхвековую эстетику Ренессанса сводить только к гуманистически-неоплатоническому пути мысли, – оценивает Лосев проблески индивидуализма в позднеуниверсалистской Италии. – Тут была ещё и другого рода эстетика, вполне противоположная гуманизму и неоплатонизму (... ) Она была аморальной и звериной в своём предметном содержании, но она же обладала всеми чертами самодовлеющей значимости, необычайной красочностью и выразительностью (... ) Эту область Ренессанса мы называем его обратной стороной (... ) игнорирование которой в настоящее время является либо невежеством и неосведомлённостью в фактах, либо сознательной лакировкой истории, либо результатом теперь уже многовековой и вполне антинаучной либерально-буржуазной легенды о Ренессансе (... ) В эпоху Ренессанса (... ) люди совершали самые дикие преступления и ни в какой мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность» [61; 120-121, 137-138].

Уже к концу кватроченто разгул человеческого естества превзошёл самые смелые ожидания. Например, феррарский герцог Альфонс «чувствовал себя изолированно» настолько, что, шокируя публику, средь бела дня прогуливался по городу голым [61, 123]. Другой представитель противоречивой эпохи – правитель Римини Сигизмундо Малатеста, тоже забыл, что гуманистическая свобода дана для сознательного подчинения Универсуму, а не собственной подавленной сексуальности. Поэтому он насилует дочерей, а заодно и… зятя. Сына Роберто, отмечают историки, уберегло от семейной традиции лишь владение кинжалом. В другое же время гуманист Малатеста оставался любителем наук и искусств, собирал филологов и лингвистов для научных дискуссий. Вот вам и «два лика Возрождения», о которых упоминал Лосев.

В отличие от этих личностей, неаполитанский король Ферранте использовал гуманистическую свободу для культа агрессивности. Врагам он отрубал головы, а тела – засаливал. Но это не всё. Мумии – одевал в дорогие наряды, устраивая во дворце галерею, которую и посещал в добрую минуту [61, 129]. Надо ли говорить, что Ферранте тоже был эстетом, отменным знатоком искусств (в первую очередь, вероятно, скульптуры).

Как видим, к XVI веку социальный процесс в Италии не просто ускорился, а потерял тормоза. Здесь убивали друг друга с такой же спонтанностью, с какой рисовали или создавали храмы; кинжал и яд были такими же предметами обихода, как кисть и резец. Наиболее же серьёзно способствовали этой гонке те, чья функция заключалась в обратном – в удерживании и стабилизации развития. Я имею в виду католическое духовенство. Форсированное прощание служителей культа с универсалистскими добродетелями получило название «непотизм» (от лат. «nepos» – племянник, как называли детей самого папы, которому полагалось безбрачие-целибат). Когда деятельность католических священнослужителей вместо универсалистской приблизилась к индивидуалистской, процесс абсолютизации грешного естества, окончательно «соскочив с катушек», стал неуправляемым.

Итальянские священнослужители XV-XVI вв., не тяготея к универсалистскому аскетизму, но не желая осваивать и государствоцентризм, показывают чудеса возможностей человеческой плоти. Они содержат кабаки, игорные и публичные дома, так что приходится издавать декреты, запрещающие им «ради денег делаться сводниками проституток» [цит. по: 61, 122].

Позднегуманистические писатели, удивляясь смелости в освобождении от универсалистской закомплексованности, сравнивали монастыри то с разбойничьими вертепами, то с домами терпимости. Литератор Мазуччо, например, свидетельствует: «Монахини принадлежат исключительно монахам; за связи с мирянами их преследовали и сажали в тюрьмы, но с монахами иные доходили до прямо-таки настоящей свадьбы, при которой даже служилась месса, заключался брачный контракт и устраивалось обильное угощение с возлияниями. Я сам, – признаётся Мазуччо, – не раз бывал тому свидетелем и мог видеть и осязать это (... ) для того, чтобы не забеременеть, они прибегают к бесчисленным ухищрениям, описывать которые запрещает мне скромность. Что же касается случаев, когда их «осёл срывается с привязи» и плодоносное семя производит свой плод, то (... ) постоянно тревожа плод (... ) они убивают и насильственно отправляют его душу в ад. И если кто скажет, что это ложь, то пусть осмотрит смрадные монастырские стоки: он найдёт там следы совершенных монахинями убийств и обнаружит целое кладбище нежнейших костей – следы избиения, худшего чем то, которое произвёл Ирод над еврейскими младенцами. А посему, – протестует литератор против авангардной роли духовенства в сбрасывании универсалистских оков, – разверзнись, земля, и поглоти этих злодеев живьём вместе с их покровителями» [цит. по: 16, 393].

После тысячелетних усилий раннесредневековых пап в универсалистском воспитании народа, десять так называемых «ренессансовых» пап – от Николая V до Льва X – занялись отнюдь не углублением достижений своих предшественников. Примеры раннего освоения папами-непотистами приятных пороков индивидуализма слишком хрестоматийны, чтобы останавливаться подробно.

Скажем, Сикст IV (1471-1484 гг. ) впервые в католичестве начал зарабатывать на продаже индульгенций. Он настолько расширил непотистскую политику, что когда умер, в Риме начался погром. Паства, ставшая жертвой разбуженных инстинктов собственного пастыря, громила его дом и сад, жилища тех, кому он покровительствовал. «Эпитафия», оставленная на здании, подводила следующий итог скверным успехам папы: «Бесчестье, голод, разруху, расцвет лихоимства, кражи, грабежи – всё, что только есть подлейшего на свете, перенёс Рим под твоим правлением (... ) Наконец, Сикст, ты труп. Пусть все распутники, развратники, сводники, притоны и кабаки оденутся в траур» [цит. по: 58, 208].

Преемник Сикста – Иннокентий VIII (1484-1492 гг. ) также не стал украшением города. Его поведение не отличалось богобоязненностью, и современники говорили: вот – «настоящий папа» Рима. Улицы столицы мира кишат его детьми, но он всё равно усердно продолжает заселять землю. Наконец-то появился папа, имеющий право именоваться отцом Рима.

Низменные качества Иннокентия были столь высоки, что бизнес по духовным индульгенциям он расширил до индульгенций светских. Купив их, можно «отмазаться» за убийство, грабёж, изнасилование, другие далёкие от универсализма инициативы. Теперь всё это считалось просто развлечением.

Наибольших же заслуг в реабилитации природного начала и пробуждении человека-животного добился папа Александр VI (Борджа) (1492-1503 гг. ). Уродливо-индивидуалистские будни «изнанки» Ренессанса характеризует следующий факт. Однажды, в 1497-м году сын Александра VI – Чезаре, приревновал родного братца Джованни к родной же сестре Лукреции, и убил его. Труп бросили в Тибр, а когда у паромщика на допросе поинтересовались, почему он не сообщил об этом губернатору, тот ответил: «С тех пор как я занимаюсь перевозом, я видел, как больше ста трупов было брошено в этом месте реки, и о них ещё ни разу не проводилось следствия. Поэтому я думал, что этому случаю не будут придавать значения больше, чем предыдущим» [цит. по: 61, 131]. Словом, «папа Римский родил антихриста» – как шутили о Чезаре в то время.

По словам очевидцев, когда кардиналы получали от папы Александра приглашение на обед, то из страха отравления являлись с собственным вином и виночерпием. Славный Александр VI окончил свои дни преждевременно – околел от ядов домашнего производства.

Другой папа – Лев Х (1513-1521 гг. ) также спасовал перед напором своего естества. Ещё вступая в должность, Лев Х заявлял: «Давайте будем наслаждаться папством, которое ниспослал нам Бог! » [цит. по: 26, 221].

Это был настоящий артист жизни. Он руководил паствой на танцах, на охоте, из театров. Что же за спектакли ставили в Ватикане под патронатом Льва Х? Лосев приводит, например, следующие слова Христа из пьесы: «Присаживайся, моя любимая, – обращается Христос к монахине, – я хочу с тобой понежиться. Моя обожаемая, моя прекрасная, моё золотко, под твоим языком мёд (... ) Твой рот благоухает, как роза, твоё тело благоухает, как фиалка (... ) Ты мною завладела подобно молодой даме, поймавшей в комнате юного кавалера (... ) Если бы мои страдания и моя смерть искупили лишь одни твои грехи, я не сожалел бы о тех мучениях, которые мне пришлось испытать» [цит. по: 61, 125]. В Ватикане нередко ставят подобные пьесы. Причём сам Лев X встречает гостей в дверях, и театралы подходят под благословение [61, 125].

Согласитесь, всё это становилось как-то уж чересчур густо для постуниверсализма. Поэтому пока «ренессансовые» папы «тешили беса», тучи над их головами сгущались.

«Мы, итальянцы обязаны Церкви и её священникам, прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле, – обвинял невостребованный государствоцентрист Макьявелли высшее духовенство в обвале социального процесса. – Тот, кто рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны её основные обычаи от стародавних, первоначальных, – предрекал он, – придёт к выводу, что она, несомненно близка либо к своей погибели, либо к мучительным испытаниям» [64, 409]. Чтобы ощутить эту витающую в воздухе «близость к погибели», достаточно лишь вспомнить некоторые сюжеты картин И. Босха.

Поэтому к XVI веку на политической арене сформировался слой «консерваторов». Эти идеологи призывали утихомирить разбушевавшуюся природу «прогрессистов», и насильно подчинить их возрождаемому универсализму. Попытки внутрикатолической – без отказа от института папства, антипрогрессистской реформы стихийно предпринимали церковные соборы – пизанский, константский, базельский. Выступали правительства городов, и даже отдельные лица – Д. Уиклиф в Англии, Я. Гус в Богемии.

Обратить социальный процесс вспять и реабилитировать универсализм «консерваторы» могли, предприняв следующее. Во-первых – обогатив христианский универсализм тысячелетней давности современной антипрогрессистской направленностью. А во-вторых – вдохновив массы на переустройство социума согласно этой усовершенствованной доктрине. Иными словами – построив универсалистское аффективное общество.

Попытки создания аффективных режимов, начиная с XV века, предпринимались в Западной Европе неоднократно.