 |
Глава 2. Мышление, его истоки и сущность Можно ли человека чему-нибудь научить?
|
|
|
|
Еще одним серьезным аргументом в пользу существования большого сознания служит теория воспоминания Платона. Платон утверждал, что человека ничему нельзя научить, если понимать учение как перекладыва- ние знаний из одной головы в другую. Человек должен сам вес вспомнить.
У этого высказывания Платона есть два плана: мифологический и рациональный. В мифологическом плане душа, согласно Платону, до рождения человека жила среди богов и там набиралась знаний, так что человек, родившись и получив от богов эту душу, должен только вспо- минать то. что она усвоила ранее.
В рациональном плане в теории воспоминаний есть глубокий смысл: всему действительно важному человека научить нельзя. Нельзя, например, научить быть Эйнштейном — нет таких учебников. Эйн- штейн, кстати, сам во время учебы особых талантов в физике не обна- РУживал и имел в выпускном классе тройку по физике. Но что-то такое было в Эйнштейне, чего не было в других: раскованная фантазия, сме-
147
лость мышления, то есть то, чему научить нельзя, что нужно только из себя извлечь, в этом смысле — вспомнить.
Нельзя научить быть Моцартом, очень многие музыканты знали теорию композиции лучше, тот же Сальери был гораздо более образо- ванным в музыке, чем Моцарт. Но того, что было в Моцарте, не было тогда ни в одном музыканте. Когда жена Моцарта в фильме «Амадеус» приносит Сальери ноты какого-то произведения мужа, тот с удивлением узнает, что это не черновик, что у Моцарта вообще нет черновиков, что он слышит музыку и пишет, а не сочиняет ее, не вымучивает. Что зна- чит — слышит? Бог ему напевает? Или он слышит музыку сфер, как Пифагор? В любом случае научить такому слуху нельзя, хоть десять консерваторий закончи.
|
|
|
Есть лингвисты, которые знают несколько десятков языков. Вы- учить несколько десятков языков нельзя. Чтобы овладеть одним — не- мецким или французским — надо запомнить несколько тысяч слов, в том числе сотни глаголов в шести-восьми временах, огромное количе- ство идиоматических выражений и т.д. А тут человек знает десятки языков. На самом деле он выучивает два-три языка (уже для этого нуж- ны специфические способности), а все остальные как бы вспоминает. Он начинает чувствовать «душу» языка, внутренние связи и опорные блоки как внутри языка, так и между всеми языками, например, индоев- ропейской группы. Язык как бы «открывается» такому человеку, и каж- дый следующий язык «всплывает» в нем, поднимается из глубины ду- ши. Ребенок, когда учится говорить, — он ведь не постепенно запоми- нает огромное количество слов и выражений. Язык как бы просыпается в нем, и он вдруг начинает говорить.
В истории философии известен спор между немецким философом- рационалистом и математиком Г.В. Лейбницем и английским филосо- фом-эмпириком Дж. Локком. Локк считал, что все знание проистекает из опыта. Лейбниц, вслед за Декартом, утверждал существование врож- денных идей, говоря, что самое важное и главное знание врождено че- ловеку. Не в том смысле, что человек рождается со знанием законов физики или математики, но в том, что человек, если его правильно раз- вивать и воспитывать, неизбежно сам придет к открытию важнейших истин. Врожденное знание как бы потенциально заложено в человеке. Как скульптор, смотря на кусок мрамора, уже видит в нем скульптуру, видит по прожилкам и линиям этого куска, что нужно отсечь, чтобы скульптура проявилась, так и знание определенным образом уже есть в человеке, каким бы «сырым» и необразованным человек ни был. Но достать, извлечь это знание из себя, «вспомнить» его — очень сложная и для многих непосильная задача.
|
|
|
Человека вообще ничему нельзя научить, ибо всякое знание, всякий набор приемов работы — все это уже мертвое. А важное и ценное пере- 148
дать невозможно, нужно самому додуматься, самому дойти до всех тон- костей профессии или области знания, нужно, чтобы тебе самому от- крылось. И только тебе открылось — в том же смысле, в каком никто за тебя понимать не будет, ты сам должен понять. И никто за тебя не соз- даст ничего нового — того, чему нельзя научить, что можно извлечь только из себя с помощью очень специфических усилий.
А этому никто не учит. Это дается только в воспоминании, только на пути раскрытия в себе большого сознания.
Это, однако, не значит, будто не нужно учиться, овладевать обыч- ными рутинными знаниями, изучать то, что люди до тебя давно уже знали. Ты-то ведь ничего этого не знаешь. Чтобы подняться на уровень большого сознания, нужно постоянно и всесторонне развивать малое, создавать базу, опору для дальнейшего прыжка в неизвестное.
Откуда приходит мысль?
Мы очень хорошо знаем, как устроен наш мозг, как идут от клетки к клетке электрохимические реакции, как замыкаются нервные цепи, сколько клеток в коре головного мозга, какова биохимическая основа памяти и т.д. Но мы не знаем, как мы мыслим, когда и как приходит в голову мысль. Мысль нельзя заставить прийти сознательно, иначе мы все были бы гениями. Философия утверждает, что мысль приходит че- ловеку в голову несколько раз в жизни и далеко не всем людям.
А то, что ежесекундно проносится в нашей голове: всякие всплы- вающие впечатления, ассоциации, переживания — не мысли, а разный необязательный мусор. Вы сидите на уроке, на секунду отвлеклись и уже думаете о том, что скоро перемена и надо будет сходить в буфет. Потом думаете о прочитанной книге, об Австралии, Америке, ваши
«мысли» уже далеко-далеко от урока. И когда придет настоящая мысль, ей просто трудно будет вклиниться в вашу голову, ибо там все уже за- бито этим мусором. Поэтому голову нужно очищать, чтобы быть гото- вым к мысли.
Древняя индийская мудрость предлагает это делать так: утром, проснувшись и позавтракав, сесть в позу лотоса, но можно и просто сесть на стул, расслабиться, положить руки на колени и постараться пятнадцать минут ни о чем не думать. Не прогонять весь мусор, кото- рый тут же полезет вам в голову, а постараться, чтобы все это, как осен- ние листья на воде, потихоньку уплывало куда-то от вас. И точно такую же операцию проделать вечером перед сном. Это очень сложно — це- лых пятнадцать минут ни о чем не думать, но постепенно вы будете привыкать к этому состоянию, очищать свою голову. И потом, со вре- менем, вам вдруг станет стыдно своей внутренней болтовни, вы будете
|
|
|
149
готовы к тому, что если вдруг придет настоящая мысль, вы ее заметите и оцените.
А когда приходит мысль — это всегда чудо. Самому что-то понять, самому что-то увидеть невероятно сложно, это редкостное состояние. Вот как описывал его Достоевский в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе»:
«Помню раз в зимний январский вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой... Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль... Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от за- мерзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея... Сжатый воздух дро- жал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель поднима- лись и неслись вверх столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами... походит на фантастическую волшебную грезу, на сон, который... тотчас искурится паром. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вски- певшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощу- щения. Я как будто что-то понял в эту минуту... как будто прозрел во что-то новое, в совершенно новый мир, мне незнакомый и известный по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование...».
|
|
|
Увидеть самому что-то впервые — и означает прихождение в голо- ву мысли, мысли-видения, мысли-открытия. Мыслить и значит — ви- деть, видеть не просто глазами и не столько глазами, сколько всем сво- им существом.
Говоря о творчестве, мы уже приводили примеры такого рода видения.
Два понимания мышления
В связи с возрастающим местом естественных и технических наук в современном мире мышление сплошь и рядом понимается как представление, как совокупность наглядных картинок мира. Современ- ная наука говорит о картине мира. Составить себе картину чего-го зна- чит: поставить перед собой все, что есть в мире, так, словно мы сами и есть авторы этой картины Картина мира здесь — не картина, изобра- жающая мир, а мир, понятый как картина. А на картине мир можно изо- 150
бразить, представить только как совокупность вещей и предметов, ни- чего больше в этом мире нет.
Слово «представление» имеет еще и другой смысл, театральное представление. Причем оба смысла часто совпадают: человек представ- ляет себе мир как сцену, на которой он разьпрывает собственные сценарии. Если мир мыслится только через представление, то тогда есть я, человек, субъект — и есть мир окружающих меня вещей, которые в принципе чужды мне и которыми я могу распоряжаться, могу их поко-
рять, подчинять своей власти.
Поскольку в представлении весь мир рассматривается только как совокупность предметов, то результатом такой установки всегда будет лишь выявление некоего материального костяка, на котором держатся и природа, и каждая вещь в отдельности. В такой установке природа — это склад полезных ископаемых, хранилище энергии. В этом мире, ко- торый есть продукт деятельности мышления как представления, нет ничего ни святого, ни величественного.
Одно дело — старинная водяная мельница, которая использует си- лу природы, но не делает из водяного потока никаких запасов, другое — гидроэлектростанция на Волге, омертвляющая воду и изменяющая ландшафт. Не гидроэлектростанция пристроена к реке, наоборот, река встроена в гидроэлектростанцию.
Одно дело, когда крестьянин обрабатывает землю, заботится и ухаживает за ней, поливает ее своим потом, холит и лелеет, другое — современное полеводство как отрасль механизированной пищевой про- мышленности, выжимающее из земли все возможное, пичкающее ее химией.
Вооружившийся мышлением как представлением, человек рас- сматривает себя как господина природы и постоянно воюет с ней. А там, где его господство не удается в полной мере, покоряет природу. А поскольку он сам — часть природы, то он часто воюет и с самим собой, подрывая корни своего существования.
|
|
|
Философия всегда выступала против понимания мышления как представления, призывала отучаться мыслить наглядно, ибо мышление в картинках — это не мышление, им не ухватывается истинная природа вещей. Философия всегда призывала перейти от представляющей мысли к мыслящей мысли.
В небольшой работе М. Хайдеггера «Вещь» сделана попытка пока- зать сущность мыслящей мысли в ее отличии от мысли представляю- щей. Например, глиняный кувшин. С точки зрения представляющей мЬ1сли, сущность кувшина — в стенках, которые лепит гончар С точки Прения мыслящей мысли, сущность кувшина — не в стенках, а в пусто- те, которую эти стенки охватывают Но что такое пустота? Пустота кУвшина выполняет две функции: в ней можно что-то хранить и из нее
151
можно что-то наливать. Можно хранить воду: вода берется из росы, вы- падающей с неба, и из источника, рождающегося в глубинах земли. Та- ким образом, в сущность кувшина входят земля и небо. Хранить можно и вино, оно добывается из виноградной лозы, в произрастании которой соединились питательные силы земли и солнца. Вино — это посланный богами напиток, согревающий смертного человека. Значит, земля, вода, небо, солнце, божественное и смертное соединились в кувшине и со- ставляют его суть. Эту суть никаким наглядным представлением не ох- ватишь, ни в какой картинке не увидишь. Мыслящая мысль не пред- ставляет картинок, а пытается ухватить потаенную суть вещей.
Мышлени е и язы к • ••' •• '
Во всей классической философии от древности до середины XX ве- ка считалось, что язык — просто инструмент для выражения наших мыслей, что слова и предложения нейтральны по отношении к тому содержанию, которое они выражают. Однако и тогда было открыто много интересных моментов, связывающих мышление и язык.
1. Мышление одно, а языков много. Нет глупых народов, у каждого народа одинаковое, в процентном отношении, количество дураков. Но есть неразвитые языки. Есть языки, в которых богатство выражений обеспечивается не за счет развитой грамматики, а за счет интонаций. Это языки бедные. Одно и то же слово там может произноситься с раз- ными интонациями, и каждый раз это слово будет иметь другое значение.
Чем сложнее грамматика, тем богаче язык. С помощью глагольных форм, падежей, предлогов можно передавать тончайшие оттенки мысли. А попробуйте с помощью одних только интонаций выразить чувства Анны Карениной: получится одно мычание.
Во многих странах Азии и Африки преподавание в школе и уни- верситете ведется на европейских языках именно в силу бедности и не- развитости собственных языков.
2. Мышление любого народа развивается быстро: каждый день случаются в науке открытия, каждый день происходят новые явле- ния. А язык изменяется очень медленно, язык ведь никто не приду- мывает, его столетиями создает народ. Иногда, правда, новые слова придумывают поэты. Но язык всегда отстает от развития мышления, новых слов для новых явлений не хватает. Появляются искусствен- ные языки науки, появляются профессиональные языки, так назы- ваемый сленг, жаргон.
В нашей стране почти каждый социальный слой имеет свой сленг. Я как-то сидел в парикмахерской, и один парикмахер, указывая на меня, спросил другого: «Это твой морж?» (то есть это твой клиент?). «Да нет, — 152
отвечал другой, — это так, полуморж» (то есть непостоянный клиент, иногда дает чаевые, иногда не дает).
У музыкантов свой жаргон: «вчера застебали совок в крематории и хорошо забашляли» (играли на похоронах и хорошо заработали). Свой жаргон у уголовников, и очень развитый. У бюрократов свой: «Девочка! Ты по какому вопросу плачешь?».
Но в нашей стране основу культуры всегда составлял нормальный литературный язык, язык Пушкина, Толстого или Солженицына, делая возможным и развитие диалектов, и жаргон, и искусственные языки науки.
3. Раз язык — это культура, то портить язык, произвольно изме- нять его нельзя. Должна охраняться и защищаться чистота языка. Во время Второй мировой войны японцы бросили весь свой воздушный флот против американских кораблей в Тихом океане и потерпели сокрушительное поражение. Оказалось, что японцы плохо летают, плохо держат строй. После войны психологи стали выяснять — в чем причина? Оказалось, что причина — в японском языке. Японский язык очень древний, очень богатый, очень ритуальный. А тут война, ситуация меняется ежесекундно, нужны четкие краткие команды, а язык этого не позволяет. В русском языке есть такие слова, что ска- жешь пару слов — и все ясно. В японском таких слов не нашлось. Там, как и в китайском, самое страшное ругательство «ты не умеешь жить»! Для русского слуха это — вообще не ругательство: подума- ешь, не умею! А кто умеет? Сейчас японцы ломают свой язык, поя- вилось огромное количество американизмов, язык упрощается, а с ним упрощается и культура.
То же самое происходит в русской культуре. Если бы Л. Толстой прочитал «Московский комсомолец», он сказал бы, что это написано не по-русски. За последние сто лет русский язык сильно обеднел, упро- стился. После революции и уничтожения дворянства уровень языка рез- ко понизился. Стала широко развиваться и применяться ненормативная лексика, проще говоря, матерщина. Некоторые молодые люди, общаясь между собой, вообще обходятся тремя-четырьмя матерными словами, выражая ими все оттенки своих мыслей и чувств.
Язык постоянно упрощают пропаганда, реклама, полуграмотные Депутаты, чьи речи транслируют по телевидению.
4. Между языком и мышлением — сложные противоречивые от- ношения. Одно дело — подумать, совсем другое — сказать. Каждый из вас испытывал, вероятно, такое чувство, сидя на каком-нибудь собра- нии: вот сейчас пойду и выступлю, врежу им всем правду-матку! А ко- гда выходили и открывали рот, то с удивлением обнаруживали, чте произносили какие-нибудь банальности, ничего интересного не сказали, Да никто вас и не слушал. • '•
153
Одно дело сказать: приехал на Кавказ, залез на горку, внизу река бежит, наступает вечер, сижу, смотрю, и что-то мне взгрустнулось, д совсем другое дело сказать: „,
На холмах Грузии лежит ночная мгла; ' ' *** " Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла; Печаль моя полна тобою.
Нужно уметь говорить, уметь написать, уметь выразить, тем более что «мысль изреченная есть ложь», как сказал Федор Тютчев. Вы пы- таетесь объясниться в любви, хотите сказать своей избраннице, что лю- бите ее так, как никто на свете, но открываете рот и говорите общеизве- стные вещи: я тебя люблю! Но эти слова говорили миллионы раз до вас, вы же хотите сказать, как вы любите, но в этих общих словах ваше не- повторимое чувство пропадает. И какие-то новые слова нельзя изобре- тать — вас примут за сумасшедшего. Безвыходная ситуация!
Только поэт может сказать, как он любит («я помню чудное мгно- венье»), а нам, простым смертным, приходится довольствоваться обыч- ными заезженными фразами. Многие наши чувства мы так и не можем понятно высказать и уносим с собой в могилу, не понятые миром.
Язык — дом бытия,а , .,,, 1
Язык — не только инструмент передачи информации, хотя и может служить этому, не только средство общения. Язык — это еще и возмож- ность дать высказаться миру. Мир просит слова. В первобытную эпоху мир представлялся людям говорящим шумом ветра-воздуха, плеском воды, шелестом листьев. Мир говорил деревьями, землей, птицами, жи- вотными, вещами.
Человеческий язык — не просто выражение мысли, чувства и же- лания. Язык — это способность человека откликнуться голосам окру- жающего мира, дать им свое человеческое звучание.
М. Хайдеггер сравнивал действия языка, помогающие миру выска- заться, с работой садовника: разбить сад — значит разомкнуть замкну- тость земли, чтобы она приняла в себя семена и побеги. Так же и язык как бы разбивает мир, намечает в нем, показывает те места, в которых мир может высказаться. Сказать и говорить — не одно и то же. Можно много говорить и ничего не сказать. Можно молчать и сказать многое. Сказать - - значит по-казать, объявить, дать видеть, слышать.
Таким образом, больше нигде, кроме как в языке, мир полностью не присутствует. Язык по Хайдеггеру — это дом бытия. Мир хочет быть высказанным. Дело за нами Присутствие мира в языке требует челове- 154
ка. Человек может дать слово миру, мир требует человека для своего явления. И человек требует мира, потому что иначе, как в мире, он себя не узнает.
В языке важны не только произносимые слова, но даже молчание, которое часто гораздо глубже проясняет смысл, чем слова. Даже речь незнакомого чужого языка — это не чистый звук, а слово, мы чувствуем его значимость. Между непонятным словом и акустическим шумом ле- жит сущностная пропасть.
Тенденции современной культуры делают язык все более бедным и невыразительным. В своем чистом виде, в первозданной стихии язык сохраняется только в поэзии. С точки зрения Хайдеггера. и мышление, и поэзия возникли когда-то из «первопоэзии». Поэзия ближе к изначаль- ной речи, чем любой другой способ выражения мысли. Размышлять вообще значит поэтизировать: не просто писать стихи или песни, а дать сказаться через себя стихии языка.
Язык на самом деле сильнее нас: это не мы говорим языком, а язык говорит нами. Истинный философ, истинный поэт прислушиваются к языку, к его чистому голосу, открывают его в себе, и тогда то, что они говорят, становится не пустой болтовней, а творчеством, открытием новых, не виданных ранее сторон мира.
Обычно считается, что говорение и слушание — это разные вещи: один человек говорит, другой слушает. На самом деле мы можем гово- рить, только когда слушаем себя, слушаем ту тишину в себе, которая вот-вот выразится в словах. Мы прислушиваемся к тому еще не выска- занному «сказу» в нас, к его беззвучному голосу, который может выра- зиться в словах, в сказании. Истинная речь — это сказание, а всякая болтовня — это издевательство над языком.
Язык как сказ есть мелодия человеческой жизни и одновременно голос, которым говорит с нами мир. Мы живем в резонансе этого голоса — голоса Бога, голоса совести, голоса любви. Эти голоса есть нечто пер- вичное по отношению к нашей естественной повседневной речи. Благо- даря тому, что мы слышим эти голоса, мы присутствуем в мире.
Тема 2.3. УЧЕНИЕ О ПОЗНАНИИ
Во вес времена в философии было два подхода к вопросу о том, как человек познает окружающий мир: одни философы считали, что мы познаем мир чувствами, другие — разумом. Первых иногда называют сенсуалистами (от sense — чувство) или эмпириками, вторых — рацио- налистами.
Сенсуалисты считали, что чувства — единственный и достоверный источник наших знаний. Чувства нас никогда не обманывают, дают нам
155
самую точную информацию. Уж если я взялся рукой за горячий утюг, то точно буду знать, что это такое. А вот когда мы начинаем размыш- лять, могут возникнуть ошибки. Основной лозунг сенсуалистов, чтобы знать — надо видеть! Видеть в широком смысле слова: видеть, слышать, обонять, ощущать и т.д. Основные формы чувственного познания — ощу- щение (когда мы воспринимаем какое-то отдельное качество: теплое, тяжелое, синее и т.д.), восприятие (когда мы воспринимаем целостный образ предмета — видим, например, яблоко, человека), и представление (когда мы можем представить себе наглядно и конкретно предмет, ко- торый сейчас не видим и не ощущаем).
Рационалисты, напротив, полагали, что чувства наши очень слабы и недостоверны. Чувствам не дана сущность вещей, не дано прошлое, не дано будущее. Зато все это доступно разуму. Еще Платон утверждал, что чувства недостоверны и обманчивы. Нельзя что-нибудь одновре- менно знать и не знать, — либо я знаю, либо я не знаю. Но можно одно- временно видеть и не видеть, закрыв рукой один глаз. У рационалистов свой лозунг: чтобы видеть — надо знать. Поскольку мой глаз не воору- жен мыслью, знанием, я и не увижу того, что мне нужно. Допустим, я открываю заднюю крышку телевизора — если я никогда не изучал элек- тротехники, я там ничего не увижу, кроме бессмысленного переплете- ния проводов и схем.
Основными формами рационального познания являются формы нашей мысли: понятие, суждение, умозаключение. Понятие открывает нам существенный признак вещи. Очень многие явления мира нельзя себе представить, — например, скорость света или искривляющуюся в четырехмерном пространстве Вселенную, но можно понять. Суждение — это такая связь между понятиями, в которой что-либо утверждается или отрицается. Например, яблоня — это дерево. И, наконец, умозаключе- ние (силлогизм) — это такой способ мышления, когда мы из двух суж- дений можем непосредственно вывести третье. Например
Все люди смертны. Иванов — человек
Следовательно, Иванов смертен.
Сенсуалисты утверждали, что все наше знание — из конкретного индивидуального опыта отдельного человека, а рационалисты считали, что из опыта никаких всеобщих и необходимых знаний вывести нельзя. Допустим, я хочу открыть или подтвердить закон всемирного тяготения. Беру большой камень и подбрасываю его. Зная массу Земли и массу камня, я могу в принципе рассчитать скорость, с какой камень будет каждый раз стремиться к Земле.
Но ведь из своего личного индивидуального опыта я не могу делать выводов относительно всей Вселенной Нет никакой гарантии, что вы-
156
водимый мною закон будет работать везде и всегда. Я могу подбросить камень сто раз, могу тысячу, но я не могу быть уверенным, что в тысячу первый раз он упадет, а не улетит в небо. Как же все-таки Ньютону уда- лось открыть этот закон?
Рационалисты полагали, что знание — не из опыта, а из головы. Но как оно попало в мою голову, если я предварительно не пытался уви- деть, попробовать, поставить эксперимент? Знания, объясняли рациона- листы, в голову не попадают, они всегда там находятся в виде врожден- ных идей. Знанию, если это действительно знание, научить нельзя — его нужно «вспомнить», как мы уже говорили. И Платон, и Декарт, и великий немецкий философ и математик Г.В. Лейбниц, и многие другие рационалисты утверждали, что если правильно развивать человека, то он неизбежно придет к открытию законов, к новому пониманию мира, к новому видению.
В результате споров сенсуалистов и рационалистов к концу XVIII в. в философии сложилась странная ситуация: знаний человечеством на- коплено много, а откуда эти знания — толком неизвестно.
Разрешить эту проблему попытался Кант в своей знаменитой книге
«Критика чистого разума». Кант настолько глубоко и нетрадиционно переосмыслил идеи и рационалистов и сенсуалистов, дал настолько яр- кое и глубокое понимание сути человеческого познания, что его фило- софию стали называть «коперниканским поворотом». Как Коперник коренным образом изменил наши представления о Солнечной системе, так и Кант изменил наши представления о познании.
• > i"i \, >; . и t>.
Сил а воображени я «. »,.......
Кант попытался преодолеть односторонность сенсуализма и рацио- нализма, полагая, что и чувства и разум играют в познании одинаково важную роль Но есть еще одна удивительная человеческая способ- ность, из которой вырастают и чувства и разум. Эта способность весьма таинственная по своей природе, и мы никогда, по Канту, не сможем вы- вести наружу механизмы ее действия. Это способность воображения. Причем чистая способность воображения
Мы можем себе помыслить не фокстерьера, не бульдога, не пуделя, а просто собаку вообще Мы можем помыслить себе треугольник вооб- ще, дом вообще, человека вообще Хотя таких вещей, как собака вообще или дом вообще — в природе не бывает.
Однако с таких «чистых» предметов начинается всякое человеческое познание. Разум с помощью способности воображения так переплавляет, перетасовывает данные чувств, что получает в конце концов чистый пред- мет, вещь, закон Многие миллионы людей видели падающие предметы, но
157
нужно было мощное воображение Ньютона, чтобы в хаосе случайных со- бытий увидеть строгий, повторяющийся и необходимый закон.
Чистое продуктивное воображение есть, согласно Канту, результат сверхъестественного внутреннего воздействия в нас. Это сверхъестест- венная, нечеловеческая способность, которой владеет человек и которая делает возможным познание. То есть мы имеем право формулировать законы относительно всей природы (как в случае с законом всемирного тяготения) потому, что выводим эти законы не из своих индивидуаль- ных переживаний, наблюдений и обобщений. Мы имеем на это право, потому что пользуемся силой, намного превышающей наши ограничен- ные человеческие возможности.
Эта сила — дар, данный нам свыше, это результат сверхъестест- венного внутреннего воздействия в нас, эта сила самой природы или Бога, которую мы можем почувствовать в себе, освободить ее, заставить служить себе. В этом смысле Кант говорил, что рассудок диктует при- роде законы вообще. То есть законов вообще, чистых законов, в приро- де нет. Они — продукт человеческой головы, продукт чистой способно- сти воображения. В природе, как и в социальной жизни, есть хаос слу- чайных событий, перепутанность и переплетенность связей, и только наше воображение может выявить из этого хаоса и воспроизвести в строгих и точных формах предметы, объекты, законы и т.д.
Например, законы астрономии нельзя увидеть, разглядывая в теле- скоп звездное небо, законы истории нельзя осознать, посмотрев в окно или прочитав газету. Конечно, астрономы тысячи лет разглядывали звездное небо, но гений Кеплера «увидел» в движении звезд и планет точные и ясные законы небесной механики.
Таким образом, все наши знания в гом виде, в каком они у нас есть и доступны нашему пониманию, взяты не из окружающего мира. Этот мир дает лишь сырой материал, служит пищей и толчком нашему вооб- ражению. Но наши знания и не от человека, не являются его произволь- ной фантазией и не заложены заранее в нас наподобие картофеля, ле- жащего в мешке.
Демокриту нужно было глубоко заглянуть внутрь себя, освободить свою умственную энергию, раскрепостить фантазию, чтобы увидеть в мире атомы и пустоту, в которой эти атомы падают. И это ведь не кра- сивая сказка, которую Демокрит рассказывал своим ученикам. С тех пор гипотеза об атомистическом строении вещества не уходила из науки, получая все новые толкования и обоснования.
Все 01крышя и изобретения специалистов любой области всегда движутся в рамках чьей-то первичной интуиции. Кто-то первый увидел, чье-то воображение нарисовало общую картину или контур проблемы. У кого-то хватило смелости в игре своего воображения увидеть новые горизонты и «явить об этом.
158
Наличие у человека воображения — не просто фантазии, а продук- тивного воображения, когда он может вообразить себе предмет, очи- щенный от всех случайных черт, проявлений, «увидеть» закон в чистом виде, форму, тип и т.д., — свидетельствует о человеческой свободе. В основе всех подлинно глубоких и важных знаний лежит человеческая свобода.
Что есть истина? " ш ' ' '
Обычно под истиной в современной науке и в философии науки понимают соответствие наших понятий, высказываний, теорий окру- жающему миру. Если соответствуют, значит, они правильные, истин- ные, если не соответствуют — ложные.
Но очень многие философы отрицали такое понимание истины, считали его поверхностным, не соответствующим действительной сложности такого феномена, каким является истина. Например, для Ницше истина вовсе не есть соответствие наших понятий вещам мира. В конце концов, мы находим в вещах то, что сами туда вложили. Это нахождение называет себя наукой, а вкладывание — это искусство, ре- лигия, любовь. И то и другое, будь это даже детская игра, надо продол- жать и иметь смелость и для того и для другого; одни будут смело нахо- дить, а другие — смело вкладывать. Мы сначала одухотворяем мир, делаем его сложным, глубоким, прекрасным, и тогда становится воз- можной наука, которая эту сложность познает и эту красоту пытается выразить. Например, о некоторых физических теориях сами физики го- ворят: они недостаточно красивы, чтобы быть истинными.
Таким образом, ценность мира лежит в нашей интерпретации. Эти интерпретации в каждую эпоху — все новые и новые. Сам мир не есть что-то фактическое, раз и навсегда положенное, он есть лишь толкова- ние и округление скудной суммы наблюдений. Мир не представляет собой какую-то последнюю тайну, которую мы стремимся открыть.
У древних греков было слово для обозначение истины — алетейя, что означает нескрытость, непотаенность. Истина не прячется, она ле- жит на виду, надо только уметь ее увидеть. Истина не вне нас, она — в нас самих. Она — не только результат познания мира как чего-то внеш- него, а в сути своей — попадание в такую позицию, в такую жизнь, где мир и вещи вдруг открываются нам, становятся понятными, волную- щими, бездонными. Истину не открывают, в ней живут. Живут те, кому удается пробиться в это состояние.
В этом смысле истина — всегда результат индивидуального про- рыва к миру. И истины, полученные таким путем, всегда индивидуаль- ны. Никто за вас понимать ничего не будет. Понять должны вы сами. И
159
если вы что-то поняли, вы не можете свое понимание передать другому, он должен сам и по-своему понять. Поэтому всякая истина, полученная в живом опыте понимания, сама является живой и больше всего на свете боится воплощения, боится стать общеупотребительной и для всех по- нятной. Боится, как все живое боится смерти.
Когда истины становятся понятными, доступными, самоочевидны- ми для всех, они становятся пошлыми, жалкими, бедными, нужными только для статистики.
Истина, по Хайдеггеру, — это событие открытости мира. Когда случается такое событие, оно потрясает нас, переворачивает душу, мы чувствуем себя посвященными в новое знание, в новую истину. Хайдег- гер приводил в пример произведение искусства, которое всегда есть открытие того, что есть на самом деле. Он рассуждал о крестьянских башмаках, изображенных на известной картине Ван-Гога. Нарисованы просто башмаки, пустые, стоящие неизвестно где. Нет даже земли, на- липшей на них в поле или по дороге с поля. И все же благодаря искус- ству Ван-Гога через эти башмаки нам открывается мир таким, каким мы его раньше не видели.
Из темного истоптанного нутра этих башмаков неподвижно глядит на нас упорный труд тяжело ступавших во время работы в поле ног. Тяжелая и грубая прочность башмаков, писал Хайдеггер, собрала в себе все упорство неспешных шагов вдоль широко раскинувшихся и всегда одинаковых борозд, над которыми дует пронизывающий резкий ветер. На коже осталась сытая сырость почвы. Одиночество забилось под по- дошвы этих башмаков, одинокий путь с поля домой вечернею порой. Зов земли отдается в этих башмаках, земли, щедро дарящей зрелость зерна, земли с необъяснимой самоотверженностью ее залежных полей в глухое зимнее время. Тревожная забота о будущем хлебе насущном сквозит в этих башмаках, забота, не знающая жалоб, и радость, не ищу- щая слов, когда пережиты тяжелые дни, трепетный страх в ожидании родов и дрожь предчувствия близящейся смерти.
Это и есть то, что греки называли непотаенностью. Башмаки стоят у всех на виду, но надо их увидеть так, как увидел Ван-Гог, как увидел Хайдеггер, и такое видение есть посвящение в истину, совершенно не понятную незрячим и непосвященным.. if»***,; > -к
Избранные тексты
О мышлении
«Как обширная, но не приведенная в порядок библиотека не может принести столько пользы, как хотя бы весьма умеренное, но вполне уст-
160
роенное книгохранилище; так точно и огромнейшая масса познаний, если они не переработаны собственным мышлением, имеют гораздо меньше ценности, чем значительно меньшее количество сведений, но глубоко и многосторонне продуманных. <...> Продумать можно только то, что знаешь; потому-то нужно чему-нибудь учиться; но знаешь также только то, что продумал. Но к чтению и к учению можно себя добро- вольно принудить; к мышлению же собственно нет. <...>
Ученые — это те, кто начитался книг; но мыслители, гении, про- светители мира и двигатели человечества, — это те, кто читал непо- средственно в книге вселенной.
В сущности только собственные основные мысли имеют истинность и жизнь, потому что собственно только их понимаешь вполне и надле- жащим образом. Чужие, вычитанные мысли суть остатки чужой трапезы, сброшенные одежды чужого гостя. Чужая вычитанная мысль относится к самостоятельным, всплывающим изнутри думам, как оттиск на камне растения первобытного мира к цветущему весеннему растению.
Чтение есть простой суррогат собственного мышления. При чтении позволяешь постороннему вести на помочах свои мысли. При том же, многие книги годны только к тому, чтобы показать, как много есть ложных путей и как плохо было бы позволить им направлять себя. Но кого ведет гений, то есть кто мыслит самостоятельно, думает добро- вольно и правильно, — у того есть в руках компас, чтобы попасть на настоящую дорогу. Следовательно, читать должно только тогда, когда иссякает источник собственных мыслей, что довольно часто случается с самой лучшей головой. Напротив того, отгонять собственные мысли, исконно-могучие мысли есть непростительный грех. Это бы значило уподобиться тому, кто бежит от лона вольной природы, чтобы рассмат- ривать гербарий или любоваться прекрасными ландшафтами в гравюре.
Если иногда случается, что медленно и с
|
|
|
