 |
Часть пятая. Лирическая эпопея. 1. Народ и поэт
|
|
|
|
Часть пятая
ЛИРИЧЕСКАЯ ЭПОПЕЯ
1. НАРОД И ПОЭТ
Стихотворения Мусы Джалиля, написанные в заточении, получили название «моабитского цикла», или «моабитских тетрадей». Между тем понятие цикла, казалось бы, не подходит к собранию моабитских стихотворений.
Стихотворный цикл, как правило, включает произведения, объединённые по географическому (крымский, целинный, сибирский), тематическому (о любви, о сыне), формальному (четверостишия, сонеты, газели) принципу.
Казалось бы, моабитские стихотворения не обладают ни географическим, ни тематическим, ни формальным единством. Правда, все стихотворения написаны на фронте, в плену, в неволе. Однако никак нельзя сказать, что только это определяет их характер. Географию моабитских тетрадей очень трудно уместить на карте. Действие в стихотворениях разворачивается не только на фронте, на узкой площадке тюрем, лагерей для военнопленных, тоталитарной Германии. Оно обнимает весь мир.
Джалиль переносит читателя на фронт (стихотворение «Без ноги»). Но здесь нет привычных для «фронтового» стихотворения картин: перебегающих солдатских цепей, бьющегося в лихорадке пулемёта. Джалиль, сам участник боёв, не пошёл по пути описания. У него нет подробностей боя, но есть пафос настоящего сражения. Он изображает бой как столкновение воль:
Ударил миной, наземь повалил.
– Ты поклонился! – враг торжествовал.
Но тотчас дикий страх его сковал:
Я без ноги поднялся и стоял...
И – раненный – любой из нас – таков:
Один против пятнадцати врагов.
Пусть этот без руки, тот – без ноги,
Наш дух не сломят подлые враги.
(Перевод И. Френкеля)
Джалиль рассказывает, как советские люди не покорялись немцам во вражеском тылу. В стихотворении «Меч» женщина убивает немецкого офицера, пригласив его в свой дом. Джалиль воссоздаёт ситуацию, подобную изображённой М. Исаковским в стихотворении «Мстители»:
|
|
|
Она их на ночь в хату приводила,
Поила водкой, клала на кровать;
Когда же солнце поутру всходило –
С кровати было некому вставать.
Джалиль рисует рыбаков («Рыбаки»), которым груз любви тяжелее полного невода, рассказывает о том, как люди весною выходят очищать от «зимы» землю, улицы, поля («Помощь весне»).
Он будто видит, как кипит стройка на нашей земле:
Из глины, цемента
И каменных плит
Здесь дому возникнуть
На днях предстоит.
Сначала как будто
Невзрачен на вид,
Как будто в пелёнках
Ребёнок лежит.
Он в кружеве леса,
Стропила на нём,
Без плоти и крова
Стоит ещё дом.
Но знаю, громада
Камней оживёт,
В ней кровь заиграет,
В ней жизнь расцветёт...
(«Строитель». Перевод В. Бугаевского)
Трудно поверить, что это стихотворение написано не в мирное время, – настолько ярко передана в нём атмосфера трудовой стройки, атмосфера созидания нового. Эти немногие примеры показывают, что моабитская поэзия не укладывается в рамки одной или нескольких тем. Поэт думает о фронте и тыле, о строителях и рыбаках, о всех советских людях.
По времени моабитские стихотворения охватывают не два года пребывания Джалиля в плену, а вбирают всю жизнь поэта. Он пишет не только о настоящем, но и о прошлом, о будущем.
В моабитские тетради входят и стихи‑ воспоминания, в которых поэт рассказывает о днях мирной жизни.
В стихотворении «Лекарство», например, Джалиль пишет о непобедимой силе любви ребёнка к отцу.
Заболела девочка. С постели
Не вставала. Глухо сердце билось.
Доктора помочь ей не сумели –
Ни одно лекарство не годилось.
Но однажды распахнулись двери, и вошёл отец:
|
|
|
В ту же ночь она покрылась потом,
Жар утих, прошло сердцебиенье...
Доктор бормотал тихонько что‑ то,
Долго удивляясь исцеленью.
(Перевод М. Лисянского)
Рассказанное здесь – быль. Дочь Мусы Джалиля тяжело заболела. Внезапный приезд отца, уже призванного в армию, принёс ей выздоровление, неожиданностью своей потрясшее сердца Мусы и его жены.
Интересно, что замыслы многих произведений, написанных в плену, появились у Джалиля ещё до войны. В довоенных архивах сохранился отрывок, озаглавленный «Су кызы» («Русалка»), который содержит первые намётки (входящего в моабитские тетради) стихотворения «Пучина». Вот этот набросок: «Алые лучи заката горят на ряби моря. Будто на мелких волнах разбросаны рубины. Ласкаемая волнами, плещется в одиночестве стройная русалка. Я подплыл к ней... » В моабитской «Пучине» вечернее солнце заменено луной, море – рекой; сюжет, еле намеченный в «Русалке», получает окончательное завершение и шлифовку.
Луна стремнину серебрила.
И девушка, в волнах речных
Резвясь, то лебедем скользила,
То рыбкой исчезала в них...
Спасая тонущую девушку, юноша влюбляется в неё.
Подобна жизнь морской пучине,
И я в твоей любви тону.
Протянешь ли мне руку ныне,
Чтоб не пошёл джигит ко дну?
(Перевод В. Бугаевского)
Герой гибнет в пучине любви. Но от жизни он ждёт спасения, потому что жизнь – прекрасна, и он, несмотря ни на что, влюблён в неё. Тема, намеченная в предвоенные годы явно традиционно (русалка, море), получает новое решение.
В одном из писем с фронта М. Джалиль сообщал о работе над балладой «О двух глазах и о двух сыновьях», но прислать её он не успел. Вероятно, большое стихотворение «Праздник матери», в котором рассказывается о матери, слепнущей от горя, и о её погибших сыновьях, и есть обещанная баллада. Замысел, возникший в 1942 году на фронте, был осуществлён в сентябре 1943 года уже в лагерях фашистов.
По меткому замечанию критика Б. Рунина, Джалиль оставил нам и послевоенные стихи [260].
Для многих антифашистских стихотворений периода второй мировой войны характерна уверенность в наступлении победы. Удивительно то, что Джалиль пишет о победе как о свершившемся факте.
|
|
|
Запертый в каменные стены Моабита, оторванный от мира, Джалиль как никто другой осознал, что не победить невозможно: со дна глубокого колодца звёзды видны и днём.
Поэт передаёт радостные слова женщины, к которой с победой вернулся муж‑ солдат:
Милый вернулся – и стало светло.
Будто в окно моё солнце вошло.
Горе горюет, со счастьем не споря,
Горе само разрыдалось от горя.
(«Навстречу радости»)
В стихотворении «Сержант» передан разговор с солдатом, едущим с войны; он спешит к любимой, которую никогда не видел: они познакомились благодаря письмам.
Джалиль как будто вместе с нами подглядел картины послевоенной жизни, уловил её пафос:
Мы, захмелев чуть‑ чуть от встречи,
Стулья свои отодвинем.
Встанем, друзья, и, расправив плечи,
Радостный пир покинем.
Пойдём туда, где кровь лилась,
К разрушенным городам!
Ждут на шоссе, не дождутся нас
Пятна фугасных ям.
(«После войны». Перевод И. Френкеля)
Прозорливые глаза Джалиля увидели необходимость новых усилий народа после окончания войны:
Поля, впитавшие кровь богатырей,
Потом золотым оросите,
Вы победили в войне,
Разруху,
Голод теперь победите [261].
Немалую силу души надо было иметь, чтобы в тяжёлые годы войны думать не об отдыхе, а о борьбе с разрухой, голодом.
Моабитские тетради поражают не только тематической многогранностью, широтой их временной протяжённости, но и большим жанровым разнообразием. Здесь можно найти баллады, песни, частушки, аллегории и т. д.
Как видим, традиционные представления о цикле не подходят к моабитским стихам. Если судить по этим представлениям, стихи эти лишены элементов, необходимых для того, чтобы называться циклом. Однако сами эти представления во многом устарели.
XX век разрушил многие, бывшие прежде незыблемыми, законы поэзии, открыл ей пути нового обогащения. И в этом смысле моабитские стихотворения представляют собой характерное для мировой поэзии явление.
Единство моабитского цикла – в цельности нравственно‑ идейного облика автора, его мировоззрения. Моабитские тетради воспринимаются как единое повествование, где каждое стихотворение – новая, своеобразная глава. Этому не мешает и «непохожесть», подчас даже контрастность произведений, стоящих рядом. Смысл и значение каждого из них не могут быть до конца поняты, если читать их порознь, отделять одно от другого. Тогда в них исчезнет множество оттенков. Осознать всю глубину содержания моабитской поэзии можно, только рассматривая её как нечто целостное.
|
|
|
Сатирическое осмеяние обывателя соседствует с мотивами тоски и гнева, жажда воинской схватки с врагом приходит на смену словам нежной любви к детям, шутка уступает место описанию мрачного тюремного быта. Так создаётся огромное полотно, дающее читателю возможность увидеть большой мир.
Разнообразие тем, жанров моабитского цикла отмечалось в критике. Прав был М. Луконин, говоря, что «в моабитских стихах удивительно широк диапазон тем и мыслей» [262]. Б. Рунин, поражаясь многообразию произведений Джалиля, широте их тематики, никак не ограниченной рамками плена, писал: «Зачастую вы не обнаружите никаких прямых или даже отдалённых соответствий между содержанием того или иного стихотворения Джалиля и обстоятельствами... Правда, при внимательном чтении эта ассоциативная ниточка всё же угадывается... А иногда эту ниточку и искать бессмысленно. Её мог бы проследить сам автор, и никто другой» [263].
Откуда же возникло это разнообразие?
Джалиль нравственно вырос в испытании. То, что было заложено в нём в годы довоенные – в детстве, отрочестве, в дни возмужания, – проявилось здесь с особенной яркостью. Вера в человека и народ, любовь к отчизне и уверенность в её будущем. Гуманизм татарской культуры, ощущение причастности к судьбе человечества, отсюда вера в победу, гнев и неудержимая ярость, ненависть к врагу породили острую публицистику. Соприкоснувшись с низостью, поэт глубже оценил благородство. Отсюда его презрение к малодушию.
Ключом ко всей моабитской поэзии является то, что в период Великой Отечественной войны Муса Джалиль отчётливо увидел общность своей судьбы и судьбы народной. С небывалой силой заговорил в Джалиле поэт – и отсюда неисчерпаемое жанровое, стилистическое богатство его художественной палитры. Мощь его таланта укрепилась вместе с упрочением идейно‑ нравственных связей с народом.
Никогда доселе не раскрывал Джалиль так глубоко, так безбоязненно все особенности своего характера, все оттенки своего мировосприятия. Никогда не говорил с такой уверенной непосредственностью и убеждённостью от своего имени. Чем больше он раскрывал себя, тем больше он раскрывал думы народа. Народ и поэт слились в творчестве Джалиля в одно неразрывное целое.
|
|
|
