 |
Письмо Н.А. Морозова В.Н. Фигнер* (1880 г.)
|
|
|
|
Письмо Н. А. Морозова В. Н. Фигнер* (1880 г. )
Дорогой друг.
Сейчас получил твое письмо и, по правде сказать, был очень удивлен и огорчен им. Ты упрекаешь меня в том, что мы поехали сюда, когда были нужны для дела. Но дело в том, что это не так, и у меня были все данные для противоположного заключения. Чем я мог бы быть вам полезен? Первое – литературой. Но я писал к каждому номеру «Народной Воли» целые вороха статей, и из них с грехом пополам кое‑ как прошла только одна – «По поводу казней» (№ 2); все остальные были признаны Львом[195] негодными, а я никогда не позволял себе настаивать на своем, это была бы безобразная конкуренция. Так как здесь Сергей[196] и некоторые другие эти статьи очень хвалят (я уже написал кое‑ что в том же духе, как в России), а ваши ругали, то я не имею данных сказать утвердительно, были ли мои статьи забракованы по их плохости или по чему другому. Уезжая, я думал, что они забракованы по их бесталантливости, теперь думаю, что единственно потому, что все они стояли на точке зрения партии и не задавались целью соединять воедино несоединимые и никуда негодные протестующие элемент[ы] общ[ества]. Одним словом, в вашу литературу я оказался не годен; Дворник[197] предлагал мне бросить писать принципиальные статьи и употребить себя на хронику и тому подобное. Но это может делать и первый попавшийся встречный. Написать, что такими арестован такой‑ то, такой‑ то и такой‑ то, или поправить корреспонденцию – нет большой хитрости, и содержать при редакции для этого лишнего человека даже убыточно.
Разойдясь с редакционной организацией, я не думал выходить из общества, и мы с Ольгой[198] предлагали отправить нас на юг для занятий с молодежью. Дворник и Андрей[199] нам на это ответили, что мы не можем быть отправлены для этого, потому что представителями партии мы быть не можем, ибо расходимся с ней во взглядах и стали бы вредно влиять на молодежь, воспитывая ее в духе своих личных мнений. Затем, когда отношения уже были близки к разрыву, Мих[айло][200] явился и предложил решение Комитета – Ольге ехать на юг, а мне как крайнему террористу остаться и взять специальностью резание печатей (говорят, на случай моего отказа мне позволено было ехать на юг, но так как я в тот день не дал решительного ответа, то Мих[айло] и не передал мне этого, вероятно, оставляя его, по поручению товарищей, в запасе на крайний случай моего отказа). Печатей я много нарезать не мог бы, потому что от них у меня страшно болят глаза. О позволении ехать на юг я не мог и мечтать, слышав о вредном моем влиянии на молодежь. Выйти из компании и одному испробовать (? ) какой‑ нибудь факт – глупо, ибо, по моему мнению, нужен не факт, а система фактов. Итак, мне оставалось ехать сюда, где у меня есть друг Сергей, и вместе с ним попробовать предпринять что‑ нибудь в своем духе. В Сергее я не ошибся, предпр[иятия], кот[орые] я хотел сделать для того, чтобы ворот. [возвратиться? – В. Ф. ] от Учредительного Собрания к соц. истор. 74 г., встретили сочувствие Чайковского*. Сергей и пр. оказали помощь, будет скоро даже возможность издавать журнал и перевод [перевоз. – В. Ф. ] его.
|
|
|
Одним словом, дело не в «усталости», как ты думаешь, а в том, что таким образом я думаю принести больше пользы делу, чем вырезывание печатей в Петербурге.
Затем, ты говоришь «товарищ», то товарищество с центр[ализмом] не уживается, я сам когда‑ то увлекался идеей централизма, но, увидя грустные последствия, прямо заявил свою ошибку. Централизм – это чиновничество, а не товарищество. Если бы еще у меня были одни взгляды с центром, то как‑ нибудь дело сошло бы, но раз взгляды разошлись – то ничего и не осталось, что связывало бы с компанией, ни идеи, ни товарищества – и нитка порвалась.
|
|
|
И представь себе, чуть только я стал свободным человеком, как мои бывшие сочинов[ники] стали мне ужасно дороги, вся прежняя горячая привязанность, которую я питал к Льву, Дворнику и другим, вернулась, и вместе с возвращением энергии исчезло все.
5. По страницам «Народной Воли» [201]
I. «Народная Воля». № 1. 1 октября 1879 г.
Передовая статья
Петербург, 20 сентября 1879 г.
Delenda est Carthago! [202]
Нам приходится переживать исторический момент крайне тяжелый, но вместе с тем крайне интересный по своим вероятным последствиям. По меткому выражению одного из наших публицистов – это момент ликвидации русских общественных направлений и симпатий. […]
Правительство является к этому расчету, напрашивается, так сказать, на него, с самым бесцеремонным и циничным разоблачением самого себя, своих принципов, своей неспособности служить России. Оно откровенно заявляет, что в России его никто не уважает, не ценит, не считает полезным, что суд – не только присяжных, но даже вообще сколько‑ нибудь независимый, честный – не будет защищать его; что охранять порядок даже против ничтожной, по словам правительства, группы революционеров оно, по причине всеобщего несочувствия, не может иначе, как приставивши по городовому к каждому обывателю; что всякая мысль, выраженная свободно, и всякое слово, сказанное искренне, будет непременно против него; что ввиду всего этого оно может держаться только полным подавлением мысли, общественной жизни, уничтожением всех органов проявления народной воли и террором. Осуществляя систему, приноровленную к подобной миссии, правительство отрицает право народа на землю, право городов и земств независимо вести свои дела, право какого бы то ни было слоя населения на участие в государственном управлении. […]
Такой исторический момент, когда весь существующий порядок, с правительством во главе, открыто заявляет свою полную несолидарность с интересами какой бы то ни было части населения, является для правительства роковым моментом, а для всех оппозиционных партий – поверочным испытанием их политической зрелости, их практичности, их способности служить родной стране. Ибо чем изолированнее правительство, чем менее видимой связи между его деятельностью и интересами народа, тем сильнее возбуждается общественная мысль, тем популярнее становится идея о необходимости переворота. Всякая масса инертна и труслива, она больше всего дорожит спокойствием, и нужно много усилий со стороны правительства, чтобы она перестала предпочитать самое плохое, но уже привычное настоящее – неизвестному и рискованному будущему. А потому каждая оппозиционная партия должна дорожить моментом, когда неспособное правительство собственноручно рвет последнюю связь свою со всеми классами населения; когда исправник, производя возмутительный, по его мнению, арест, говорит: «Нет, непременно нужна конституция! », когда сельский староста кричит, что он недоволен циркуляром Макова*, когда сам Гурко*, отпуская на поруки влиятельного либерала, говорит: «ах, возьмите, пожалуйста его, этот арест был такой ужасной глупостью! » Такое время – особенный подарок судьбы и тупости правительства, и если партия не сумеет сделаться популярною теперь, то она не будет ею никогда. […] Политические иллюзии губят народы, они же губят и партии. Почему, например, крестьянину кажется, что стоит только дойти с челобитной до «батюшки‑ царя» – и все будет уважено и улажено? Почему г. Кошелев* думает, что стоит только созвать депутатов от земств на совещательный собор, – и все пойдет как по маслу? Потому что оба живут иллюзией, а не выведенной из реальных фактов идеей. И когда действительная жизнь в лице Его Императорского Величества Государя Всероссийского сталкивается с иллюзией «царя‑ батюшки», заступника крестьянского, несчастный ходок‑ мужик отправляется, куда Макар телят не гонял. Такая же история повторилась бы, конечно, и с Земским Собором Кошелева, повторится и со всякой политической иллюзией, будь она самая наирадикальнейшая. А между тем нельзя не признать, к сожалению, что склонность к политической иллюзии – отличительная черта всех наших русских общественных направлений. Разве не напоминает, например, крестьянина‑ ходока наш пропагандист 74 года? Лишь бы ему только дойти до мужика, лишь бы не помешали добраться до него, а там – все будет прекрасно; нужно только сказать мужику, а он уже все рассудит и сделает. Результаты получаются совершенно одинаковые: мужик так же жестоко обманывает розовые надежды пропагандиста, как обманывает самого мужика царь‑ батюшка. […]
|
|
|
|
|
|
Самый розовый идеал не только бесполезен, но вреден, если он по своей неосуществимости не может воплотиться в жизни сам, а между тем отвлекает силы и работу от менее грандиозных, но возможных улучшений в жизни. Пропаганда идеально полезных способов действия на практике может быть крайне вредна, если они в настоящее время совершенно немыслимы, а между тем, именно благодаря своей идеальности отрицают те способы действия, без приложения которых невозможно устранение самых первых препятствий с народного пути. […]
Нам кажется, что одним из важнейших чисто практических вопросов настоящего времени является вопрос о государственных отношениях. Анархические тенденции долго отвлекали и до сих пор отвлекают внимание наше от этого важного вопроса. А между тем именно у нас, в России, особенно не следовало бы его игнорировать. Наше государство – совсем не то, что государство европейское. Наше правительство не комиссия уполномоченных от господствующих классов, как в Европе, а есть самостоятельная, для самой себя существующая организация, иерархическая, дисциплинированная ассоциация, которая держала бы народ в экономическом и политическом рабстве, даже в том случае, если бы у нас не существовало никаких эксплуататорских классов. Наше государство владеет, как частный собственник, половиной русской территории; большая половина крестьян – арендаторы его земель; по духу нашего государства все население существует главным образом для него. Государственные повинности поглощают весь труд населения и – характерная черта – даже в карманы наших биржевиков и железнодорожников крестьянские гроши стекаются через государственное казначейство. Создавая и поддерживая всякую эксплуатацию, сжимая всю страну в своих железных когтях, подавляя всякую жизнь, мысль и инициативу – наше государство представляет что‑ то вроде тех сказочных чудовищ, которых умилостивляли человеческими жертвами и для борьбы с которыми нужно было особенное вмешательство небесных сил. История русской мысли не может указать почти ни одного человека, служившего развитию России и не считавшегося в свое время государственным преступником. Всегда и везде наше правительство считало надежной опорой себе только подлеца, дурака и грабителя, а всякий проблеск ума, совести и таланта считало признаком чего‑ то себе враждебного. […]
|
|
|
Этого факта – русское государство, русское правительство, со всеми его специфическими свойствами, со всеми последствиями его значения и деятельности – не может не принять во внимание революционная партия, если хочет стоять в уровень с требованиями истории. Можно указывать на то, что непосредственное место деятельности партии – народ, что не путем политических реформ она осуществит его требования. Все это так, но ведь непосредственной целью операций русской армии был Константинополь, а приходилось, однако, чуть не полгода стоять под Плевной, потому что, не взявши Плевны, нельзя было двинуться за Балканы, нельзя было оставлять у себя в тылу армию, способную отрезать русским все сообщения[203]. Правительство объявляет нам войну; хотим мы этого или не хотим – оно нас будет бить. Мы, конечно, можем не защищаться, но от этого, кажется, никто еще никогда не выигрывал. Наш прямой расчет – перейти в наступление и сбросить с своего пути это докучливое препятствие, не дающее нам действовать, ежедневно выхватывающее лучших деятелей из наших рядов и опутывающее нас целой сетью шпионов, доносов, мелочных придирок, в бесплодной борьбе с которыми потребляется бесполезно 99/100 наших сил. […]
Так или иначе – современная правительственная система доживает свои последние дни. Если не найдется никого, кто добил бы ее, она умрет и сама естественной смертью. Но для нашей партии существенно важно, чтобы новый порядок, имеющий возникнуть на развалинах старого, был сообразен с интересами народа и самой партии. Было бы непростительною ошибкой допустить, чтобы новый будущий государственный строй оставался вне народного воздействия, чтобы он, освобождая другие классы населения и открывая возможность действия другим партиям, оставлял при старых условиях массу народа и социалистическую партию. Тот или другой исход теперь в руках у нас самих. Возьмем ли мы на себя инициативу противоправительственного похода и политического переворота – или будем по‑ старому игнорировать политическую деятельность, тратя все силы на то, чтобы биться около народа, как рыба об лед? Вот в чем вопрос. В первом случае – мы будем, несомненно, иметь в движении свою долю влияния и, если не достигнем полного освобождения народа, то по крайней мере добьемся признания верховной власти его, дадим ему влияние на весь существующий порядок вещей, санкционируем существование доброжелательных народу направлений, добьемся того, что служение народу не будет синонимом государственного преступления. Во втором случае мы, несомненно, очутимся в положении еще более тяжелом, чем теперь, потому что новое государство, конечно, будет сильнее современного, будет иметь более не только материальной силы, но, что всего важнее, силы нравственной, и бороться с ним будет действительно трудно. Допустивши совершение политического переворота без своего воздействия, наша партия осудит себя, может быть, на целые столетия тяжелой подготовительной работы. […]
Политическая борьба, к которой нас неудержимо приводят все условия русской жизни, вопреки всем предвзятым теориям, была бы еще более популярна, если бы у нас не существовало ходячего предрассудка, что будто бы участвуя в ней, мы загребаем своими руками жар для других, что результатами победы воспользуется не народ и не социалисты. Мы думаем совершенно наоборот. Именно устранившись от политической деятельности, мы загребаем жар для других, именно устранившись от политической борьбы, мы подготовляем победу для враждебных народу элементов. […]
Но предрассудки рушатся под давлением фактов, и живая партия действия не может долго оставаться во власти книжной теории. Мы уверены, что уже наступает время, когда социалистическая партия встанет против правительственной системы не случайно, а систематически, настойчиво и постоянно, и разрушая мертвящую и все подавляющую государственную машину, обеспечит народу исполнение его важнейших требований и возможность дальнейшего свободного развития его мысли, его идеалов, его форм общежития.
Delenda est Carthago!..
|
|
|
