II. «Народная Воля». № 2. 15 ноября 1879 г.

II. «Народная Воля». № 2. 15 ноября 1879 г.

Политические письма социалиста

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Привет вам, братья!

Привет вам с родины Руссо* и во имя Руссо, чье широкое сердце умело ненавидеть и политическое, и экономическое рабство, чей широкий ум охватывал и принцип политической свободы, и принцип социализма, Земли и Воли.

Жадно и скорбно следил я за всем, что делается в измученной родной стране. Вами я любовался. Но – простите, дело прошлое, – подчас много укоризны слал вам мысленно.

Если бы царь‑ освободитель, Александр Милостивый[209], обладал юмористическим талантом царя‑ мучителя, Ивана Грозного, он рассылал бы по монастырям синодики не короче тех, в которых Иван поминал «невинных страдальцев»[210]. Александр Милостивый никого на кол не сажает, в реках не топит и собственных царственных рук не обагряет кровью верноподданных баранов. Но в три века бараны переродились. Где прирожденные холопы XVI века, певшие, сидя на колу, хвалу царю‑ мучителю? Их нет даже в III Отделении собственной его величества канцелярии. Где всеобщая вера в божественный источник самодержавной власти? На кончике льстивого языка московского митрополита. Нынешнего русского верноподданного нельзя посадить на кол или изжарить на сковороде. Его можно, с соблюдением юридических приличий, повесить, сгноить в центральной тюрьме; без всяких приличий, сослать в Мезень или Якутск. Но главная разница не в формах гонения, а в том, как оно принимается гонимыми. Булавочный укол в наше время чувствительнее раны от железного посоха Ивана Грозного. Покорное благоговение растерялось в течение трех веков; оно заменилось озлоблением. Времена Грозного напоминает только бесстрашие жертв: покорно‑ бесстрашно садился холоп XVI века на кол, озлобленно‑ бесстрашно идет русский социалист в тюрьму, на каторгу, на виселицу. Я даже не ставлю вам этого в большую заслугу. Когда обух реакции висит над головами всех и каждого, когда ни один действительный статский советник не может поручиться за свой завтрашний день, страх пожирает сам себя, и вам, закаленным врагам правительства, трепетать не приходится. Вы знаете, что, замучив христианского бога, римские жандармы помогли распространению христианства. Действительный статский советник не имеет этого утешения.

Вы не боитесь тюрьмы, каторги, виселицы. Но вы боитесь собственной мысли, хотя, кажется, следует употребить прошедшее время: боялись.

Изучая новейшую историю, вы узнали, что Великая Революция не привела Европу в обетованную землю братства, равенства и свободы[211], что конституционный режим, вручая власть буржуазии, предоставляет ей, под покровом формальной политической свободы, экономическую власть над народом. Этот горестный результат европейской истории вселил в вас недоверие к принципу политической свободы. Я, русский, переболевший всеми русскими болезнями и здесь, на свободной республиканской почве, воочию наблюдающий ход политической и экономической борьбы, знаю цену вашему недоверию. Да, вы правы. Конституционный режим не решает тяжбы труда с капиталом, не устраняет вековой несправедливости присвоения чужого труда, напротив, облегчает ее дальнейший рост. Но вы глубоко неправы, когда отказываетесь от политической борьбы. Из живых людей, страстно отдающихся своей идее, вы обращаетесь в сухих доктринеров, в книжников, упрямо затвердивших теоретический вывод, которому противоречит вся практика.

Вы боитесь конституционного режима в будущем, потому что он принесет с собой ненавистное иго буржуазии. Оглянитесь: это иго уже лежит над Россией в царствование благочестивейшего, самодержавнейшего императора божьей милостью. У русского гербового орла две головы, два жадных клюва. Один рвет тело русского народа с династически‑ военно‑ полицейскими целями для расширения и содержания в повиновении окраин и для сохранения декорума деспотической власти. Вы не довольно ненавидите этот беспощадный, безумный «железный нос» и не довольно любите терзаемый им русский народ, если отказываетесь от политической борьбы. Вы живете теорией и будущим, когда практика и настоящее ужасны! Но вы и в теории ошибаетесь: у гербового орла два хищные клюва, они связаны единством ненасытного желудка.

Александр II не даст конституции; ее можно только вырвать у него. Он с упрямством слепца хочет умереть самодержавным царем, ревниво оберегая декорум деспотической власти от жалких проблесков оппозиции в земстве, в литературе, в суде. Но это – его личное дело. В государственном же смысле самодержавие на Руси, кроме военно‑ полицейской действительности, есть уже давно только блестящий миф, живущий лишь кое‑ где в незлобивом сердце крестьянина. Россия только покрыта горностаевой царской порфирой, под которой происходит кипучая работа набивания бездонных приватных карманов жадными приватными руками. Сорвите эту когда‑ то пышную, а теперь изъеденную молью порфиру, и вы найдете вполне готовую деятельную буржуазию. Она не отлилась в самостоятельные политические формы, она прячется в складках царской порфиры, но только потому, что ей так удобнее исполнять свою историческую миссию расхищения народного достояния и присвоения народного труда. Великому князю Константину* нужен самодержавный царь, чтобы за его спиной обделывать свои приватные воровские дела. Министру Валуеву нужен самодержавный царь, чтобы из‑ под его руки расхищать государственные имущества. Деревенскому кулаку нужна эманация самодержавного царя – самодержавный исправник, чтобы закрепощать голытьбу. Фабриканту нужна такая же эманация – самодержавный полицмейстер, чтобы перепороть стакнувшихся рабочих. Европейской буржуазии самодержавие – помеха, нашей буржуазии оно – опора. В Европе политическая свобода была провозглашена уже после того, как сложилось крепкое, организованное, умственно и материально сильное третье сословие. В этом горе Европы и урок нам. У нас политическая свобода должна быть провозглашена прежде, чем буржуазия настолько сплотится и окрепнет, чтобы не нуждаться в самодержавном царе и его эманациях. […]

Люди революции рассчитывают на народное восстание. Это дело веры. Я не имею ее. Но, становясь на точку верующих, я спрашиваю: когда народное восстание вероятнее? Тогда ли, когда на вершине политического строя сидит далекий, полумифический царь, в которого темный народ, по преданию, еще верит, или тогда, когда страною правят выборные люди, обыкновенные люди, без всякого мистического ореола?

Не политическая свобода ответственна за социальную болезнь Европы, а система приватного хищничества. До известного времени эта система не только не нуждается в политической свободе, но, напротив, находит себе лучшую поддержку в иерархической эманации самодержавия. В таком положении находится Россия. Живите же настоящим, боритесь с живым врагом! Он не щадит вас, за что же вы будете систематически щадить его?

Вы не боитесь тюрьмы и каторги. Вы боитесь собственной мысли…

Но я уже оговорился, что следует, кажется, употребить прошедшее время: боялись. Получив «Народную Волю», я тотчас же взялся за перо, чтобы послать вам горячий привет с родины Руссо и во имя Руссо. Но ваш поздний выход на настоящую дорогу и все мои наблюдения убеждают меня, что «Политические письма социалиста» будут не лишни. Предрассудок против политической борьбы вскормлен всей русской историей, приучившей нас жить не практикой настоящего, из которой самодержавие гонит всякую честную деятельность, а будущим, теорией и фантазией. Повторяю: достойнейшие люди, соль земли русской, заражены этою болезнью. Пора, давно пора выздороветь и понять, что политический непотизм выгоден только врагам народа. Конституционный режим есть вопрос завтрашнего дня в России. Этот завтрашний день не принесет разрешения социального вопроса. Но разве вы хотите завтра же сложить руки? Разве вы устали бороться? Верьте мне, что даже самое единодушное народное восстание, если бы оно было возможно, не даст вам опочить на лаврах и потребует нового напряжения, новой борьбы. Век живи, век борись! «Мир и в человецех благоволение» принадлежит далекому будущему. Мы с вами не доживем до него. Всех перипетий будущей борьбы предвидеть нельзя. Русское народное восстание может выставить гениального честолюбца‑ Цезаря, полубога, перед которым покорно склонит голову несчастная родина; европейское социалистическое восстание может вызвать вмешательство императорских русских войск, уже водворявших «порядок» в Венгрии[212] и «спасавших царей» в Италии[213]. И мало ли еще какие комбинации возможны вне заколдованного круга конституции и народного восстания, в котором вращается ваша политическая мысль. Не будем же жертвовать сегодняшней борьбой ради завтрашней. Или не довольно широко ваше сердце, чтобы обнять одною ненавистью государственное и приватное хищничество даже тогда, когда они срослись в двуглавого орла с одним желудком?

Бейте по обеим головам кровожадной птицы!

И еще спрошу: зачем оставили вы свой прекрасный девиз: «Земля и Воля»? Куда бы ни направил в частном случае вашу борьбу практический ход жизни, этот девиз должен быть вашим. Одной половиной его – «Волей» вы примыкаете ко всем уважающим себя людям, которым ненавистно самовластие, другая половина – «Земля» выделяет вас из общего либерального хора. Глубокий политический смысл заключается в этой двойственной формуле, воля всем, земля земледельцу. Конституцию сочинить не трудно; ее напишет и Валуев, и Шувалов*, и Победоносцев*. Но европейская история учит нас, что Бисмарки и Наполеоны, даже Миланы[214] и Ристичи[215] во всякую данную минуту могут разорвать хартию воли, если в сохранении ее не заинтересована миллионная масса народа. Русский народ грудью встанет только за такую волю, которая гарантирует ему землю. Он равнодушно, даже злорадно будет смотреть на самое наглое нарушение конституции, если в основе ее будет лежать циркуляр Макова[216]. Избирая себе девиз «Земля и Воля», вы повинуетесь не только народным идеалам и голосу высшей справедливости, но и практическим требованиям истинного, непризрачного осуществления самой воли.

Бейте же по обеим головам хищной птицы! Vogne la galere! [217] Гроньяр