Из записки П.А. Валуева[243] Александру II 11 февраля 1880 г.

Из записки П. А. Валуева[243] Александру II 11 февраля 1880 г.

1. Комиссии быть не Верховной следственной, а Верховной распорядительной по всем делам, относящимся до преступлений, имеющих целью ниспровержение государственного порядка, и до революционной пропаганды вообще.

2. Не стеснять лицо, поставленное во главе комиссии, никакими совещательными формами. Члены комиссии от разных ведомств должны только быть помощниками гр. Лорис‑ Меликова* и облегчать доставление сведений от своих ведомств.

7. «Листок Народной Воли», № 1, от 1 июня 1880 г.

Мы не станем вдаваться в подробности события, известные из газет. Весь вечер 5 февраля по Петербургу ходили лишь смутные толки о событии.

Правительство, видимо, желало как‑ нибудь замолчать происшествие и свалить дело на газовые трубы. Но скрыть истину не было возможности: в числе свидетелей было слишком много местных и иностранных высочайших особ. 6 февраля утром появилось правительственное сообщение о новом злодейском покушении и приняты меры для понуждения к выражению верноподданнических чувств.

Дело, однако, было поведено сначала очень неловко. Вообще нужно заметить, что, по мнению правительства и по городским слухам, взрыв 5 февраля ставился в связь с предполагаемой попыткой революционеров произвести восстание. […]

Переполох был всеобщий. Царь не решился выйти из своего поврежденного дворца даже в Казанский собор. В Петербург были вызваны новые войска. Полиция начала усиленную пропаганду между дворниками, которые передавали все нелепости далее по принадлежности всему городскому населению. Пропаганда велась в духе, что студенты, мол, бунтуют, и что их за это надо бить, и что, кроме того, дворники и все благомыслящие люди должны строжайше выискивать везде измену и доносить. Очевидно, полиция имела идеалом довести дело до проявления верноподданнических чувств на манер московских мясников[244]. Опытный человек легко мог видеть, что такая попытка ни к чему не приведет, ибо в Петербурге слишком ничтожное количество элементов, дурно относящихся к студентам. Наоборот, легко могло случиться, что полиция расшевелит рабочих, которые пойдут бить, но не студентов, а вообще господ и самую полицию. Это поняли скоро и наши газетчики, и само начальство. Тем не менее, в первое время в Петербурге была невыносимо тяжелая атмосфера. Официально распространялись слухи о готовящемся восстании; дворники советовали жильцам запасаться водой и свечами, ибо, мол, во время восстания будут взорваны водопроводы и газовые трубы. Все, приходящие в какой‑ либо дом, опрашивались дворниками самым грубым образом, куда идут. Иногда допытывались, зачем идет, как фамилия, где живет сам и даже спрашивали паспорт. […]

На улицах случались такие происшествия: в глухой местности, на Песках, идет студентка; из кучи лабазников в нее бросают топором и затем за нею кидаются вдогонку; девушка успела добежать до городового и обратилась к нему с требованием защиты. «Мне и без вас много дела», – пробурчал охранитель общественного спокойствия. […] На углу Невского и Литейного в вагоне две студентки говорили о своих лекциях, упоминая что‑ то о мышьяке. Гостинодворец древнерусского типа схватил одну за шиворот: «А, так вы, такие‑ сякие, хотите народ травить? » – и потащил было из вагона, но публика вступилась за испуганных девушек и освободила их. Многие студенты, опасаясь, что начальство сумеет возбудить против них травлю, стали запасаться оружием. […]

Паника охватила очень многих. Курсы упали, дела на бирже пришли в застой, и очень многие стали выбираться из Петербурга со всем семейством. […]

Это положение вещей, однако, скоро прекратилось. Газеты стали настойчиво обращать внимание правительства на всю опасность затеваемой им игры. В это время, кстати, был назначен вице‑ императором армянский спаситель России Лорис‑ Меликов*, у которого хватило ума прекратить это напрасное беспокойство и обратить внимание обывателей на более приятное занятие – приготовления к празднованию 19 февраля[245]. Тут сразу наступила новая эра. Полиция стала распоряжаться насчет иллюминации, на улицах замелькали дворники с охапками новеньких флагов, все оживилось. Город Глупов так и вспоминался на каждом углу. […]

Празднество имело быть трехдневное. Но 20 февраля произошел казус, не входивший в программу и испортивший, можно сказать, все удовольствие. Когда Лорис‑ Меликов, возвратившись домой, выходил из кареты, Млодецкий* выстрелил в него из револьвера и был немедленно схвачен. Говорят, граф до сих пор испытывает болезненное состояние, как последствие выстрела. Если это правда, то очевидно, что Лорис носит кольчугу, и что Млодецкий не промахнулся. Как известно, покушение И. Млодецкого было задумано и выполнено им совершенно самостоятельно. По всей вероятности, празднество 19 февраля чересчур оскорбило демократическое чувство молодого героя, и он не в силах был сдержать накипевший протест. Как бы то ни было, факт совершился. Уверяют, будто судебной власти с трудом удалось уговорить Лорис‑ Меликова предать Млодецкого, хотя для видимости, суду. Вице‑ император считал почему‑ то более внушительным повесить дерзкого немедленно и без всякого суда. Отсрочка, впрочем, не заставила Лориса томиться слишком долго. «Следствие» было произведено в два часа, защитник не видался с клиентом и 5 минут, суд, разумеется, также быстро составил приговор, и через 24 часа, 22 февраля, И. Млодецкий был уже повешен.

Поведение Млодецкого было исполнено горделивого презрения. Судьям отвечать он отказался. Следователи приставали к нему с расспросами, не действовал ли он по поручению Исполнительного комитета. Млодецкий отрицал это, а на повторенные приставания сказал с досадой: «Ну, думайте, что вам угодно, мне все равно». Казнь была произведена на Семеновском плацу. Везли осужденного из крепости, т. е. через весь Петербург. Этот долгий томительный путь, выдуманный палачами, И. Млодецкий совершил с невообразимым хладнокровием и мужеством… Так же встретил он и смерть. Поклонившись народу, он бестрепетно перешагнул в другой мир, где нет ни жертв, ни палачей, не печалей, ни воздыханий… «Ах, бедный! », «Ах, какой неустрашимый! » – слышалось на площади, рядом с грубыми выходками каких‑ то темных личностей, вероятно, шпионского звания. Человек 6–7 было арестовано на площади за выражение сочувствия. Мы слышали об одном господине, сошедшем с ума при этом зрелище. […]

8. В. М. Гаршин*