 |
О сопротивлении народовольцев‑«типографщиков» (из дневника, запись 22 января 1880 г.)
|
|
|
|
О сопротивлении народовольцев‑ «типографщиков» (из дневника, запись 22 января 1880 г. )
Случай этот составляет предмет общих толкований в городе уже несколько дней. Предполагают, что лишивший сам себя жизни был одним из главных деятелей подпольной работы. Однако ж до сих пор еженочные обыски и беспрестанные аресты не привели ни к какому положительному результату и только увеличивают общее неудовольствие и ропот. Никогда еще не было предоставлено столько безграничного произвола администрации и полиции. Но одними этими полицейскими мерами, террором и насилием едва ли можно прекратить революционную подпольную работу, принявшую уже такие значительные размеры. Трудно искоренить зло, когда ни в одном слое общества правительство не находит ни сочувствия к себе, ни искренней поддержки. Грустно видеть, какими мерами считается необходимым охранять особу государя, который ездит не иначе, как окруженный конвоем; шеф жандармов, генерал‑ губернатор, градоначальник и даже министр внутренних дел также ездят по городу с казаками.
4. Взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г.
4. 1. «Московские ведомости». 1880. № 38. 8 февраля
Петербург, 7 февраля. Наскоро сообщаю несколько сведений о событии в Зимнем дворце. Несомненно, что взрыв произведен был динамитом. Мины никакой не было, но динамит был положен в одной из комнат подвального этажа, находящейся прямо под помещением караула. Взрыв был ужасен. Выломало весь свод; находившихся в караульной солдат (Финляндского полка) приподняло вверх, и затем они провалились в подвал. 10 человек убитых и много тяжело раненых[237]. Над караульней, пострадавшей столь сильно, находится столовая, где именно в то время (6 1/4 часов) должен был происходить обед. Злоумышленники, очевидно, рассчитывали, что динамит подействует сильнее, и что взрыву подвергнется и столовая.
|
|
|
Динамит положен был в комнате подвального этажа, где жили четыре лица: престарелый вахтер, находящийся во дворце уже 15 лет, и три плотника или столяра. Вахтер и два плотника оказались налицо и арестованы; они говорят, что ничего не знают, что когда произошел взрыв, то они не были в комнате, ибо ходили обедать. Третьего плотника не оказалось. Где он, неизвестно. Он поступил для работы во Дворце всего два месяца тому назад. Думали, не погиб ли он. Но теперь все разрыто, все исследовано, а его нет и следа. Теперь легко составить себе понятие, как все это совершилось. Господи, когда же это кончится! Когда же захотят, наконец, положить этому предел!
4. 2. Прокламация Исполнительного комитета по поводу взрыва в Зимнем дворце (7 февраля 1880 г. )
По постановлению Исполнительного комитета 5 февраля в 6 час. 22 мин. вечера совершено новое покушение на жизнь Александра Вешателя посредством взрыва в Зимнем дворце. Заряд был рассчитан верно, но царь опоздал на этот раз к обеду на полчаса, и взрыв застал его на пути в столовую. Таким образом, к несчастью родины, царь уцелел.
С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчастных солдат царского караула, этих подневольных хранителей венчанного злодея. Но… пока армия будет оплотом царского произвола, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя, такие трагические столкновения неизбежны.
Еще раз напоминаем всей России, что мы начали вооруженную борьбу, будучи вынуждены к этому самим правительством, его тираническим и насильственным подавлением всякой деятельности, направленной к народному благу. Правительство само становится преградой на пути свободного развития народной жизни. Оно само становит каждого честного человека в необходимость или отказаться от всякой мысли служить народу, или вступить в борьбу на смерть с представителями современного государства.
|
|
|
Объявляем еще раз Александру II, что эту борьбу мы будем вести до тех пор, пока он не откажется от своей власти в пользу народа, пока он не предоставит общественное переустройство всенародному Учредительному собранию, составленному свободно, снабженному инструкциями от избирателей. А пока первый шаг в деле осво бождения родины по‑ прежнему стоит задачей перед нами, и мы разрешим ее во что бы то ни стало.
Призываем всех русских граждан помочь нам в этой борьбе против бессмысленного и бесчеловечного произвола, под давлением которого погибают все лучшие силы отечества.
5. С. Халтурин[238] в Зимнем дворце
Из «Календаря Народной Воли на 1883 год» [239]
До 1879 года Халтурин был известен исключительно своей пропагандистскою и организаторскою деятельностью среди петербургских рабочих. Но в этом отношении он был известен как человек в высшей степени энергичный и умелый. Уже в 1878 г. (Халтурин появился в качестве революционера в 1873 г. ) он пользовался среди рабочих, под именем Степана, популярностью очень редкою у нас и заявил себя несколькими организационными попытками на широкую ногу. Основанный им «Северный рабочий союз»[240], считавший сотнями своих членов, продержался недолго, но представлял, конечно, самую крупную у нас попытку чисто рабочей организации. Не менее известна попытка Халтурина создать чисто рабочую газету. Типография ее была основана на средства и стараниями группы, состоявшей исключительно из рабочих. Из рабочих же состоял весь персонал типографии и редакции. К сожалению, газета вместе с типографией была заарестована при наборе первого же номера и не оставила по себе ничего, кроме памяти о попытке чисто рабочего органа, не повторявшейся уже потом ни разу.
Под влиянием всех этих неудач, постоянно встречая на своем пути императорскую полицию и политику, разрушающие в зародыше всякое проявление рабочего дела, Халтурин пришел к мысли протестовать посредством убийства царя. Не подлежит сомнению, что эти мысли родились у него также самостоятельно, как у Соловьева. Впрочем, в то время она появлялась как‑ то сама собою у множества людей. «Александр II должен быть убит рабочим, – говорил Халтурин, – пусть не думают русские цари, что рабочие – болваны, не понимающие их истинного значения для народа». Эта мысль – что царь, обманывающий русский народ, должен погибнуть от руки человека из народа, гвоздем засела в голове Халтурина. Говорят, что он советовался с рабочими и получил их одобрение. Сам Халтурин говорил даже одному лицу, что он действовал в этом случае по поручению какого‑ то рабочего кружка. Как бы то ни было, он обратился осенью 1879 г. к Исполнительному комитету с предложением не только своих услуг, но даже с целым планом, уже наполовину выполненным.
|
|
|
Дело в том, что, задумавши цареубийство, Халтурин стал прежде всего искать средств поближе подойти к царю. Как рабочий, чрезвычайно искусный по своей специальности (столяр), и как человек с огромным знакомством в петербургском рабочем мире, Халтурин мог действительно проникнуть куда угодно: и в мастерские, и во дворцы, и в монастыри, и в казармы. Поискав и разнюхавши разные ходы, он действительно попал на какую‑ то царскую яхту, где нужно было что‑ то отделывать и лакировать, а Халтурин славился особенно как знаменитый лакировщик и составитель лаков. На яхте он раз видел кого‑ то из царской фамилии, чуть ли не самого Александра II. Но, самое главное, здесь он зарекомендовал себя искусным рабочим и мог поэтому, посредством ряда рекомендаций, получить место в Зимнем дворце. Само собою разумеется, что рекомендующие лица не имели понятия о том, что Халтурин человек нелегальный и революционер. Добившись этого важного успеха, Халтурин, как сказано выше, обратился к Исполнительному комитету с предложением взорвать Зимний дворец, может быть, со всем царским семейством. От Исполнительного комитета он требовал помощи разного рода сведениями, и главное – снабжения его динамитом. Это предложение, совпадавшее с постановкой Исполнительным комитетом целого ряда других предприятий против Александра II, было, разумеется, принято, и, по первоначальным предположениям, взрыв дворца решено было ввести как резерв в сеть других предприятий. На самом деле вышло, однако, иначе.
|
|
|
Во дворец Халтурин поступил, кажется, около октября 1879 года, и первое время, конечно, был занят исключительно разведками в этом новом для него мире. Царь в это время проживал еще в Ливадии, и во дворце по этому случаю все было свободно, без стеснений, без присмотра. Нравы и обычаи новых сотоварищей поражали Халтурина. Прежде всего, удивителен был беспорядок в управлении. Распущенность прислуги и страшное повальное воровство сверху до низу превосходили всякое вероятие. Дворцовые товарищи Халтурина устраивали у себя пирушки, на которые свободно приходили без контроля и надзора десятки их знакомых. В то время, как с парадных подъездов во дворец не было доступа самым высокопоставленным лицам, черные ходы, во всякое время дня и ночи, были открыты для всякого трактирного знакомца самого последнего дворцового служителя. Нередко посетители оставались и ночевать во дворце, так как остаться там было безопаснее, чем идти поздно ночью домой по улицам, на которых усердствовала полиция Гурко*. Воровство дворцового имущества оказывалось настолько всеобщим, что даже Халтурин принужден был ходить воровать съестные припасы, чтобы не показаться подозрительным. Впрочем, нельзя было и не воровать. Едва ли кто поверит, чтобы у русского царя дворцовые камердинеры получали по 15 рублей в месяц. […]
Халтурин, поступивший во дворец с фальшивым паспортом, в конторе числился крестьянином Олонецкой губернии, старался разыгрывать роль простяка. Он всему удивлялся, обо всем расспрашивал. Его учили дворцовым порядкам, как говорить, как отвечать, как себя держать. Над его неуклюжими манерами, над его притворной привычкой чесать за ухом потешалось все «полированное» лакейство. «Нет, брат, нет! Полировать ты действительно мастер, так что блоха не вскочит, а обращенья настоящего не понимаешь». Неотесанному мужику всякий старался пустить пыль в глаза, и из множества рассказов Халтурин скоро познакомился с жизнью даже и верхних этажей дворца. […]
Настала середина ноября. Царь выехал из Крыма сухим путем. Одесса, стало быть, осталась в стороне. Затем в Александровске произошла осечка, в Москве промах[241]. Зимний дворец должен был молчаливо принять в свои покои высокого гостя. Но зато очевидно с этого момента дворец сосредотачивает на себе все внимание революционеров. Минирование царского жилища, естественно, должно было быть проведено самым энергичным образом. Однако же в это именно время произошел арест Квятковского с захватом у него плана Зимнего дворца, на котором (плане) царская столовая была помечена крестом. Обстоятельство это подвергало страшному риску все дело, а Халтурина, в частности, поставило в истинно каторжное положение.
|
|
|
План дворца, захваченный на такой квартире, заставляет встрепенуться дворцовую полицию. Начались строгости. Но хуже всего подействовал крест на столовой. Что он означает? Полиция государственная и дворцовая ломали себе голову, и хоть в точности не могли разобрать дела, но не могли не почуять вообще какой‑ то опасности. Все покои, прилегающие к столовой, сверху, снизу и с боков подверглись осмотру и самому тщательному надзору. Дворцовая полиция была усилена. В подвале, где жили столяры, поселился жандарм. Полковник, заведывавший дворцовой полицией, ввел систему внезапных обысков, дневных и ночных. Халтурин, который уже успел перенести к себе некоторое количество динамита, в первый раз был страшно встревожен обыском. Ночью, когда все уже спали, двери подвального помещения вдруг отворяются. Полковник в сопровождении жандармов быстро входит. Звук шпор, бряцанье сабель, наконец, приказание полковника встать, разбудили столяров. Халтурин считал себя погибшим. Не зная еще о систематических обысках, только что введенных, он, конечно, мог отнести ночное посещение только на свой счет. А у него лежал под подушкой динамит… Однако дело обошлось благополучно. […] С тех пор обыски в разное время стали повторяться все чаще. Но так как они большей частью были довольно поверхностны, то Халтурин их еще не очень боялся. Гораздо хуже было то, что обыску стали подвергать всех рабочих, возвращающихся во дворец из каких‑ либо отлучек. Как при таких условиях переносить на себе динамит? Вообще, свободный вход и выход всякой прислуги чрезвычайно стеснили. Все, живущие во дворце, обязаны были постоянно иметь при себе свой значок (медная бляха), отлучки контролировались, возвращающиеся обыскивались. Посещения посторонних стали невозможны. […]
Желябов*, сменивший Квятковского* в сношениях Халтурина с Исполнительным комитетом, лихорадочно торопил дело минирования, но оно все‑ таки подвигалось черепашьим шагом. Не было никакой возможности проносить динамит иначе, как небольшими кусками, каждый раз изобретая разные хитрости, чтобы избежать осмотра или обмануть бдительность осматривающих. С другой стороны, нельзя было и отлучаться из дворца слишком часто. При всем желании покончить, наконец, с таким мучительным положением, Халтурин мог наполнять свою мину только очень медленно. Впрочем, в сущности это вовсе и не была мина, потому что при существовавших тогда условиях Халтурин не мог сделать почти никаких приспособлений для направления силы взрыва. Он сперва держал свой динамит просто под подушкой, испытывая от этого страшные головные боли. Известно, что нитроглицерин вещество крайне ядовитое, довольно сильно испаряется и отравляет кровь даже через вдыхание этих испарений, производя нервное расстройство и головные боли, которых ничем нельзя облегчить. Потом, когда динамиту набралось много, Халтурин переместил его в свой сундук, заложивши разными вещами. Таким образом, роль мины играл простой сундук. Затем, по совету техников, Халтурин придвинул его возможно ближе к углу между двумя капитальными стенами, чтобы иметь наиболее шансов обрушить столовую. Для воспламенения же динамита сразу решено было прибегнуть к трубкам, начиненным особым составом, который мог гореть и при отсутствии воздуха. Само собой разумеется, трубки были рассчитаны на то время, которое требовалось для того, чтобы выйти из дворца за несколько минут. Вот и все нехитрые приспособления, какие возможно было сделать. Что же касается помещения мины в стену и т. п., то об этом не стоило даже фантазировать. Риску на каждом шагу и каждую секунду и без того было достаточно.
Вообще положение Халтурина было самое неприятное. Постоянно следя за собою и за всем окружающим, ему нужно было в то же время тщательно скрывать свое напряженное душевное состояние, казаться беззаботным. Между тем, Халтурин от природы человек крайне нервный и впечатлительный. Чахотка, которая у него развивалась все больше, еще усиливала эту нервность, не говоря уже о том, что самое положение, беспрерывная опасность, беспрерывная хитрость, беспрерывный переход от тревоги к надежде – все это страшно раздражало нервы. Нужно было постоянное напряжение всех сил воли для того, чтобы не выдавать своего волнения и всей внутренней борьбы душевной. Во что обошлась Халтурину эта игра, про то знает только он один. Но в конце концов он выдерживал роль превосходно. […] Даже жандарм, поселенный в одной комнате со столярами, почувствовал к Халтурину особенную симпатию и все обучал его «благородному обхождению». «Ну чего ты руки в затылок тычешь, – выговаривал он, – с тобой господин полковник говорят, а ты руку в затылок. Эх ты, деревня! Нужно, братец ты мой, по благородному! »… Жандарм, впрочем, имел свои виды: он помышлял о приличной партии для своей дочери и остановил выбор на молодом столяре. Халтурин со своей стороны не отказывался прямо, хотя и не особенно поощрял намеки старика. Вообще же эта неожиданная история сослужила ему хорошую службу. Впрочем, Халтурина и без того никто не заподозривал. По‑ прежнему ему поручались работы в царских комнатах. Делалось это, конечно, в отсутствие царя, но однажды случилось, что царь возвратился не в срок, Халтурина не успели вывести, и Александр II неожиданно столкнулся со своим врагом. Это был единственный случай встречи их за все время. […]
А между тем разговоры о социалистах (их так и называли там) шли между полицией и прислугой постоянно. Жандармы часто напоминали рабочим о злоумышленниках, о плане, найденном у Квятковского, и внушая, что нужно смотреть в оба, что крест стоял на плане недаром и во дворце, наверное, где‑ нибудь кроется измена. Эти речи возбуждали всеобщую подозрительность, хотя, надо сказать, социалисты рисовались нижним этажам дворца в довольно фантастическом свете. «Вот хотелось бы взглянуть на кого‑ нибудь из них, – говорил, например, один служащий, – хоть бы встретить на улице что ли». […]
А дело уже шло к развязке. Около трех пудов динамита было перенесено в сундук. По расчетам техников, этого казалось достаточно для того, чтобы взорвать столовую, не производя в других частях дворца бесполезного опустошения. Вообще со стороны Желябова, следившего за ходом дела, постоянно сказывалось желание по возможности уменьшить число жертв. Халтурин, напротив, не хотел принимать этого в соображение. Он доказывал, что число жертв все равно будет огромное. «Человек 50 перебьешь без сомнения, – говорил он, – так уж лучше класть побольше динамиту, чтобы хоть люди не даром пропадали, чтоб наверное свалить и самого и не устраивать нового покушения». Страшный риск при переноске динамита и постоянно усиливающаяся строгость надзора во дворце заставляли, однако, действительно торопиться. Сверх того были даже слухи, что столяров переведут куда‑ то. Мнение Желябова естественно, в ряду обстоятельств, восторжествовало. Решено было действовать при данном количестве динамита, как только представится случай.
Благоприятный случай этот требовал совпадения двух обстоятельств. Нужно, чтобы царь находился в столовой, а Халтурин в подвале – без всякого надзора. В столовой царь обедал ежедневно, хотя с некоторыми колебаниями во времени, так на полчаса раньше или позже. Что касается столяров и жандарма, то их отсутствие зависело отчасти от распределения дежурства в работе, отчасти ж от простой случайности. Совпадение всех этих благоприятных условий происходило, однако, не так часто, и когда в начале февраля Халтурин должен был «действовать», то несколько дней испытывал постоянные неудачи. Он в это время каждый день, после времени предполагаемого взрыва, должен был видеться с Желябовым, чтобы сообщать об исходе, так как в случае удачи ему следовало скрыться при помощи Желябова. Они встречались на площади, в темноте, не всегда здороваясь. Халтурин, мрачный и злой, проходил быстро мимо, произнося нервным шепотом: «нельзя было…», «ничего не вышло…». Эти ответы Желябов слышал несколько дней подряд. Наконец, 5 февраля Халтурин, замечательно спокойный, поздоровался с ним и словно фразу из обычного разговора произнес: «Готово»… Через секунду страшный грохот подтвердил его слова. Мину взорвало. Огни во дворце потухли. Черная Адмиралтейская площадь стала как будто еще темней. Но что скрывалось за этой темнотою там, на другом конце площади? Жив ли он, для которого пожертвовано столько жизней? Ни Желябов, ни Халтурин не могли ждать разъяснений, несмотря на жгучее любопытство. Ко дворцу сходились люди, прибежали пожарные. Что‑ то выносили оттуда: это трупы и раненые. Их казалось ужасно много. Но что с самим виновником этой бойни, с Александром II?
Желябов и Халтурин быстро удалились. Для последнего уже готово было верное убежище, насколько, конечно, они вообще существуют в России. И только по прибытии туда нервы Халтурина будто сразу размякли. Усталый, больной, он едва мог стоять и только немедленно справился, есть ли в квартире достаточно оружия. «Живой я не отдамся», – говорил он. Его успокоили: квартира была защищена такими же динамитными бомбами.
Известие о том, что царь спасся, подействовало на Халтурина самым удручающим образом. Он свалился совсем больной, и только рассказы о громадном впечатлении, произведенном 5‑ м февраля на всю Россию, могли его несколько утешить, хотя никогда он не хотел примириться со своей неудачей и не простил Желябову того, что называл его ошибкой.
6. Верховная распорядительная комиссия [242]
|
|
|
