20. «Листок Народной Воли», № 2, от 20 августа 1880 г.

«К характеристике Лорис‑ Меликова» [287]

Около полугода прошло уже с той поры, когда воцарение Лорис‑ Меликова* было встречено дружным хором газетных ликований, как начало новой эры. Несомненно, что общественное мнение значительно расходилось в этом случае с голосом печати. Тем не менее мириады газетных листков, наводняющие ежедневно все закоулки России, не могли, разумеется, не производить известного действия на общественное мнение. Уверения в несомненной близости реформ были так решительны, разные слухи из «достоверных источников» так единогласно говорили о богатых милостях, ожидающих Россию, что трудно было уже вовсе не поверить. А верить вдобавок так хотелось…

Прошло полгода. Условия для правительства были самые благоприятные. Не раз оно раньше заявляло публично, что и радо было бы «возвратиться» (? ) к либеральной политике, да только мешают кинжалы и динамит революционеров. За последние месяцы ни кинжалы, ни динамит не проявляли ничем своего существования. Целое полугодие полнейшей тишины революционеры подарили правительству, и оно без всякого ущерба для своей амбиции могло сделать что угодно. А между тем реформ все нет. Что же это означает? […] Бесполезно, конечно, пускаться в догадки, была ли у правительства хоть одну секунду решимость исполнить обещания, или они с самого начала давались в намерении только одурачить почтенную публику и заручиться ее содействием на случай ожидаемой инсуррекции. Как бы то ни было, страхи правительства скоро исчезли. Революционеры в бой не пошли, и беспокоиться, значит, не было особенных причин, тем более, что правительство с обычным легкомыслием так же легко из спокойствия революционеров заключило о их бессилии, как раньше пришло в ужас при сравнительно неважном факте взрыва во дворце. […]

Прекрасные обещания бледнеют, стушевываются, заменяются новыми побрякушками, каждый раз все менее и менее значащими, а пока обществу отводят таким образом глаза, у правительства идет работа поважнее.

Мы не отказываем этой работе в целесообразности. Каждый сколько‑ нибудь умный деспот, Николай[288], Трепов* или Ларис[289], одинаково признал бы необходимую перетасовку генерал‑ губернаторов. В интересах самой власти требовалось убрать Тотлебена*, способного своими мероприятиями возмутить против правительства вернейших слуг. Точно так же вполне целесообразно ограничение прав и отдельных г. губернаторов и подчинение их, а также III отд. одной центральной власти. Вообще Ларис систематизировал абсолютизм, принявший за предшествующий год какой‑ то бестолковый характер. Остальные действия Лариса имели в виду усиление средств полиции и администрации: в Петербурге, напр., число околоточных увеличивается с 250 до 500, так что в иных местах околотки состоят уже всего из 3–4 домов. Городовые избавляются от исполнения не идущих к службе формальностей и пр.

Все это как нельзя более резонно. Мы отдаем Лорис‑ Меликову полную справедливость в том, что он последовательно развивает принципы абсолютного государства. Но при чем тут общество, народ, свобода, самодеятельность?

Полагаем, что ровно ни при чем. А между тем вся положительная деятельность Лариса исчерпывается подобными мероприятиями. Все остальное – шарлатанство, даже замаскированное не особенно тщательно: посуливши российским гражданам участие «в восстановлении правильного течения государственной жизни», Лорис некоторое время играл в Верховную Комиссию. Но к середине марта он, очевидно, уже убедился, что российские граждане настолько смирны и покладисты, что им можно кинуть и менее опасную игрушку. Мало‑ помалу Верховная Комиссия окончательно стушевалась. Где она, что делает, ничего неизвестно, но общественные ожидания уже возбуждены, и вот для некоторого удовлетворения их начинаются мероприятия, они имеют своею целью уже не изменение системы, но придают ей якобы более мягкий характер. 3 апреля опубликовано распоряжение о пересмотре сведений касательно административно сосланных. Того же числа знаменитый гонитель просвещения, Григорьев*, сменен с назначением на его место Абазы[290] известного за либерала; 24 апреля слетел с места граф Толстой, и его заменил в синоде профессор Победоносцев*, а в министерстве – предполагаемый автор русской конституции, Сабуров*. Все эти деяния сопровождаются усиленным раздуванием их чьими‑ то услужливыми руками на столбцах европейских газет. Чего только не наговорили о «пересмотре сведений»! А между тем возвращение административных ссыльных, попавших в места более или менее отдаленные «по ошибке», или заявивших свое раскаяние, всегда, разумеется, практиковалось, и ничего тут нет нового или особенного.

То же самое можно сказать по поводу перемен в личном составе правительственных лиц. Из чего тут шуметь? Нужно ли доказывать, что при существовании известной системы самый либеральный начальник не может доставить свободы и независимости для прессы. В главном управлении немало было либеральных людей, цензорами бывали очень честные литераторы, а, несмотря на это, мы уже видим, до какого состояния доведена наша пресса. Говорят, г. Абаза заявил некоторым редакторам, что он допустит свободу обсуждения в тех же пределах, как это было в 60‑ х годах. Нельзя сказать, чтобы система была особенно определенная. Подождем, что‑ то скажет нам комиссия по составлению нового цензурного устава. Остальные из либеральных светил обновленного правительства пока заявили себя еще менее. Г. Победоносцев успел только произнести перед воспитанницами Ярославского дух. уч. речь, где уговаривает, между прочим, девушек: «Не слушайтесь тех новых лжепророков, которые хотят вывести вас из скромной сферы семейной жизни, сфера эта и без того широка… и вам не будет не только необходимости, но и возможности заседать еще в каких‑ либо собраниях» (Страна, № 48). Что касается Министерства народного просвещения, то граф Толстой, прощаясь с сослуживцами, в присутствии 150 человек «нашел возможным заявить, что ему достоверно известно, что с его выходом в отставку никаких перемен в нашей учебной системе не будет» (С. П. Б. ведомости, 1 мая). Городские слухи утверждают даже, что по воле государя никакие изменения в учебном ведомстве ни в коем случае не должны быть производимы иначе, как с согласия гр. Толстого. Отставка довольно оригинальная!

Предоставляем подумать об этом проповедникам смирения, которые на всякие проявления возмутительнейшего насилия рекомендуют России отвечать удвоенным холопством и покорностью. Мы со своей стороны скажем, что говорили всегда. Не смирение нужно, нужен протест, отпор. […]

21. Е. А. Перетц*