 |
Конспектирование и аудиозапись
|
|
|
|
Конспектирование и аудиозапись
Научитесь делать это как следует – и в суд на вас, скорее всего, не подадут
Я уже говорил о преимуществах и недостатках конспектирования и записи интервью на диктофон, но есть смысл немного углубиться в этот вопрос. Если тематика достаточно серьезна, вам придется записывать интервью на диктофон. В случае, когда вашим собеседником является знаменитость, политик, общественный деятель или просто фигура публичная, без диктофона точно не обойтись. А если это юрист? Тем более. Вряд ли вам хочется, чтобы кто‑ то (особенно человек, имеющий беспрепятственный доступ к судебной системе), прочитав вашу статью, сказал: «Я этого в жизни не говорил» или «Вы выдернули мои слова из контекста». Аудиозапись легко разрешает такие проблемы.
Можете называть себя вторым Труменом Капоте (который, как известно, утверждал, что ему не обязательно делать заметки, потому что он обладает фотографической памятью), но вы им не являетесь (да и сам он, как выяснилось десятилетия спустя, никакими подобными талантами не обладал). Даже если у вас хорошая память, поверьте, ее вам будет недостаточно. Имея при себе письменный конспект или аудиозапись (а лучше и то и другое), вы сможете более точно воссоздать картину сказанного вашим собеседником. А еще вам будет легче защищаться, если кто‑ то обвинит вас в неточном цитировании или и вовсе в том, что вы все сами придумали.
У кого бы вы ни брали интервью, вам просто необходимо иметь запись того, что сказал интервьюируемый.
Наличие каких бы то ни было доказательств сильно облегчило бы жизнь Джанет Малкольм, когда она взяла интервью у Джеффри Мэссона и опубликовала длинный очерк о нем в The New Yorker в 1983 году, а после, в 1984 году, и книгу под названием «В архивах Фрейда» (In the Freud Archives). Мэссон работал директором проектов в архиве Фрейда, и Малкольм не очень лестно изобразила его в этой книге. В материале для The New Yorker на более чем 45 000 знаков Мэссон нашел пять цитат, которые, по его ощущениям, носили клеветнический характер. И подал на журналистку в суд. В суде он заявил, что ничего подобного не говорил и что ее статья наносит ущерб его репутации.
|
|
|
Проще всего Малкольм было бы сказать: «Разумеется, вы это говорили. Вот аудиозапись нашего интервью». Беда в том, что такой записи не существовало в природе. И блокнота с записанными от руки цитатами – тоже. А это уже тревожный звоночек, способный оглушить кого угодно. Она записала на диктофон большую часть интервью с Мэссоном и зафиксировала основные мысли от руки, но, когда настал момент предоставить доказательства существования этих цитат, она не смогла это сделать.
Какое же слово вертится у меня на языке, когда вы берете интервью у публичного человека, а потом цитируете его провокационные слова, способные разрушить его репутацию, но никак не можете доказать, что он их сказал? Ах да. Это слово «опасность». Тот спор длился более десяти лет и стоил обеим сторонам миллионы долларов, которые были потрачены на услуги адвокатов. В конечном счете федеральный окружной суд постановил, что, несмотря на то что некоторые цитаты, возможно, были неверными, под определение «клеветы» они никак не подходят. Когда дело о клевете касается публичных фигур (а Мэссон такой фигурой, несомненно, считается), истцу необходимо доказать, что журналист был в курсе того, что опубликованная информация является ложью, или по крайней мере явно демонстрировал неуважение к объективной истине. И хотя Малкольм не смогла доказать, что Мэссон на самом деле сказал то, что она использовала в материале, суд постановил, что Мэссону не удалось доказать, что публикация этих слов была злонамеренной. Малкольм могла быть ленивой или невнимательной в конспектах интервью, но, по мнению суда, она не пыталась специально исказить истину.
|
|
|
ЧТО ТАКОЕ КЛЕВЕТА?
Клеветой называется письменное заявление, содержащее сведения, порочащие чью‑ то репутацию. Иногда это слово используют и для описания оговора, то есть устного заявления, наносящего ущерб репутации. И клевета, и оговоры попадают под общую категорию действий, называемых в юриспруденции «диффамацией». Писать то, что вредит другому человеку, законом не запрещено, однако вам не избежать наказания по закону, если вы написали ложь, порочащую чье‑ то доброе имя.
Когда человек подает на кого‑ то в суд за клевету, бремя доказывания лежит на том, кто подает иск. Это лицо называют истцом. Тот, на кого подают в суд (будем надеяться, вы никогда не окажетесь на этом месте), – ответчик. В большинстве случаев истец обязан доказать, что клеветническое утверждение опубликовано, является неправдой и порочит его репутацию, а также что ответчик в процессе написания текста пренебрег истиной. Из‑ за необходимости приводить так много доказательств выиграть дело о клевете очень сложно. Судебная система устроена именно так неспроста. Нельзя, чтобы все, чьи чувства были задеты, толпой шли в суд и наводняли залы заседания из одной только мести. И я уже молчу о растрачиваемом времени и деньгах налогоплательщиков.
Еще сложнее доказать факт клеветы, если вы публичная фигура или государственный служащий. Точно так же им приходится предъявлять доказательство того, что клеветническое утверждение опубликовано, является неправдой и порочит его репутацию, но помимо этого они обязаны доказывать, что опубликовавший неправду человек знал, что это неправда или по крайней мере демонстрировал пренебрежение истиной. Это означает, что им придется доказывать, о чем думал писавший. Познакомьтесь со слушавшимся в Верховном суде США делом «The New York Times против Салливана». По‑ моему, постановление суда там просто идеально.
Что же приходится доказывать писателю или журналисту, если его обвиняют в клевете и подают на него в суд? Поскольку бремя доказывания лежит на истце, а не на ответчике, если писателю удается продемонстрировать, что у него были причины полагать, что опубликованная им информация правдива и что он пытался узнать правду, как это принято у писателей нехудожественной прозы, в суде ему нечего бояться. Звучит элементарно, но каким же идиотом может почувствовать себя писатель в суде из‑ за действий прокурора! Хотите хороший совет? Проверяйте достоверность информации и записывайте свои интервью на диктофон.
|
|
|
И последнее соображение по поводу клеветы. Участники «Проекта исследования клеветы» в штате Айова изучили все дела о клевете против новостных СМИ и попросили истцов поделиться информацией о причинах своего обращения в суд. Многие рассказали, что сначала не собирались доводить дело до суда, но, когда они обратились в новостные организации, с ними так грубо разговаривали, что им захотелось непременно отомстить. Новостные СМИ сэкономили бы уйму денег и усилий, если бы спокойно выслушивали жалобы и вели себя цивилизованно. Им не обязательно всегда со всем соглашаться (особенно если правда на их стороне), но немного гуманности никому не помешает.
Помните: эта история отняла у всех десять лет жизни. Десять лет!
Будучи куратором новостной газеты университета, я много разговариваю с коллегами‑ преподавателями и руководством о клевете. Некоторые угрожают засудить редакторов газеты (и меня заодно) в том случае, если им не понравится то, что пишут о них студенты. Я всегда пробегаюсь вместе с ними по тексту, уточняя, что именно их не устраивает. Время от времени нам действительно попадаются фактические ошибки, но буквально в каждой статье есть то, что просто им не нравится. Ну, извини, приятель. Если тебе не нравится статья, она из‑ за этого не становится противозаконной. Если конспекты или аудиозаписи подтверждают, что все это было сказано в рамках интервью и что все цитаты приведены в правильном контексте, тебе никогда не выиграть это дело в суде.
|
|
|
Помню, как мне однажды позвонил проректор нашего университета и сказал: «Мне уже начинать волноваться? Я только что дал интервью одной из ваших журналисток по поводу нашей новой политики в области науки, а она ни одного слова за мной не записала»[67].
– А на диктофон она записывала? – спросил я.
– Она меня ни о чем таком не предупредила. Насколько я понимаю, меня нужно предупреждать о том, что разговор записывается, если я правильно понимаю свои права.
Несложно догадаться, к чему ведет этот разговор. Проректор практически в открытую говорил мне, что лучше, чтобы статья по поводу новой политики университета получилась не слишком провокационной и чтобы в ней не обнаружилось никаких неточных цитат.
Я переговорил с юной журналисткой.
– Мне тут рассказали, что вы взяли интервью у нашего проректора, но при этом ничего не записали и не законспектировали. Это правда?
– Правда, – ответила девушка. – У меня очень хорошая память. Когда начну писать статью, так сразу все его слова и вспомню.
Можно я сейчас публично заявлю, что это катастрофическая идея?
– Немедленно запишите все, что помните, и отправьте цитаты ему на сверку, – сказал я. – На всякий пожарный.
Девушка так и сделала, и проректор внес массу всевозможных поправок. Можно считать, что урок усвоен.
Позвольте мне повториться. Запись интервью на диктофон или как минимум тщательное конспектирование избавит вас от многих неприятностей. Есть у вас будет аудиозапись сказанного собеседником, а он подаст на вас в суд за то, что вы написали о нем нечто порочащее его честь и достоинство и в корне лживое, тогда запись станет для вас хорошей защитой. Не записывали, но хорошо конспектировали? Тоже неплохое подспорье. В предыдущем предложении я сказал «хорошо конспектировали». Под словом «хорошо» я имею в виду, что ваши заметки должны быть сделаны разборчивым почерком, чтобы присяжные могли понять, что перед ними те же самые слова, которые были использованы в статье. Хороший конспект поможет убедить присяжных (если это необходимо), что вы не отнеслись к работе халатно и ничего не сочинили.
Федеральные назначения во время президентства Рейгана были задержаны частично из‑ за колонки, написанной одним репортером, в которой он процитировал Кеннета Адельмана[68], сказавшего, что переговоры о контроле вооружения – это «обман» («sham»). Но стоило репортеру, Кену Аулетте (помните его? Он задал вопрос про «дерево» Барбаре Уолтерс), достать свои конспекты, обнаружилось, что он зачеркнул слово «shame» («позор») и рядом написал слово «sham». Аулетта настаивал, что Адельман все‑ таки использовал второе, то есть слово «обман».
|
|
|
Но сами видите, какая вышла путаница.
Адельман же отрицал не только то, что произнес это слово, но и что он вообще когда‑ либо давал интервью Аулетте. По этому пункту тылы Аулетты хорошо прикрыты: распечатка его телефонных разговоров явно демонстрирует, что эти двое разговаривали. Но отсутствие хорошего конспекта поставило его в неловкое положение, которое, откровенно говоря, было ему ни к чему.
Особой тщательности требует запись интервью не только с политиками или общественными деятелями. Стоит взять диктофон и на интервью с людьми, которые имеют сложности с речью, людьми, любящими очень яркие выразительные средства в речи, и с детьми. Записывать важно для того, чтобы точно ухватить схему построения предложений и не пропустить особенные выражения собеседника. Не обязательно использовать все до единого, но манеру речи почувствовать очень полезно.
|
|
|
