Можете быть поклонником, только в обморок не падайте

С одной стороны, брать интервью у тех, кем восхищаешься, просто. Они рассказывают вам о том, с чем вы сами согласны или что хотите особенно выделить. С другой стороны, такая симпатия всегда создает риск, что вы станете «своим в доску», а значит, как интервьюер не сможете раскрыть собеседника, и разговор получится простеньким и неинтересным. Отношение к собеседнику как к кумиру всегда мешает вам оставаться профессионалом. Вам просто необходимо глушить в себе приступы фанатизма и постоянно напоминать себе, что такое отношение ослепляет, если вы хотите получить хорошее интервью. Никогда не забывайте, к чему привязано ваше эго, только это позволит вам оставлять его за порогом (спасибо тебе, Сиддхартха! ).

Самый простой способ сделать это – напомнить себе о цели интервью с этим конкретным человеком.

Во время интервью с человеком, которым вы восхищаетесь, нужно быть вдвойне начеку. Вдруг вы что‑ то упустили? Вполне естественно хотеть понравиться такому гостю. Но ваша цель заключается совсем в другом. Хотите понравиться собеседнику – купите ему щенка. Если же вы хотите, чтобы он раскрылся как человек или поделился своим мнением по поводу важных тем, вам необходимо пойти на риск и заставить его задуматься.

Джаннетт Уоллс, чьи произведения меня по‑ настоящему восхищают, совсем не удивилась, когда я заговорил о недоверии некоторых людей к истории, рассказанной ею в автобиографии «Замок из стекла» (The Glass Castle). Кто‑ то даже публично заявил, что это обман. В конце концов такие книги, как «Миллион маленьких кусочков» (A Million Little Pieces) Джеймса Фрея или «Три чашки чая» (Three Cups of Tea) Грега Мортенсона и Дэвида Оливера Релина тоже казались слишком хороши, чтобы быть правдой, и выяснилось, что они и на самом деле слишком хороши – и не правдивы. Поэтому несложно понять, почему читатели с подозрением отнеслись к странной истории детства Джаннетт Уоллс и к тому, что она не озлоблена. Она явно была готова к этому вопросу. И, поскольку я ее уже обожал, вопрос я задал тоном, не подразумевающим обвинения и недоверия. Но, как бы искренне я ни верил ей сам, мне все равно необходимо было задать этот вопрос.

Когда я начинаю чувствовать, что вот‑ вот превращусь в подобие девочки‑ фанатки, я представляю, как мое интервью смотрит кто‑ то другой. Представляю себе студента или коллегу‑ журналиста, который очень старается написать достойную статью, и смотрю на свою работу сквозь призму вопросов: «Что Дейву нужно узнать? Что принесет ему пользу в те моменты, когда он из последних сил старается написать хорошую автобиографию, ищет время и вдохновение? » Когда я сосредоточиваюсь на ком‑ то из моей аудитории, мне легче выбраться из своей слепой зоны. Это один из способов отставить свое эго в сторонку и вернуть фокус внимания на человека, с которым разговариваешь.

Если вы осознаете, что ваши чувства препятствуют ходу интервью, попробуйте применить такой же прием. Что ваша мама, друг или сосед по микрорайону должны узнать из интервью о вашем собеседнике? Вспомнив о других, вы не позволите своему интервью скатиться до уровня «междусобойчика» с понятными только вам шутками и взаимными воспеваниями, и тогда ваш разговор получится ценным и беспристрастным.

Мне пришлось по‑ настоящему потрудиться над беспристрастностью, когда я готовился к интервью с человеком, которого считаю своим кумиром в мире журналистики. Я говорю о Билле Мойерсе. С самого начала карьеры я чувствовал родство с этим человеком. Он рос в консервативной христианской семье (как и я), в конце концов перерос ограниченность, навязанную ему воспитанием (как и я), и занимался журналистикой, пытаясь объяснять сложные вопросы и идеи, разоблачать лицемерных руководителей бизнеса, сильных мира сего в культуре, религии, правительстве (этого уровня я хотел бы достичь). Его голос звучит чисто и честно, в духе ветхозаветных пророков. Я считаю его Эдвардом Р. Марроу нашего времени[73].

Я однажды беседовал с ним еще в студенческие годы, но второй шанс спокойного разговора мне представился только в 2005 году, когда он приехал к нам на «Писательский симпозиум». Больше всего я боялся повести себя как Крис Фарли во время интервью с Полом Маккартни в шоу «Субботним вечером в прямом эфире», который говорил шепотом, обращаясь к публике: «Он потрясающий! » Но я и в самом деле благоговел перед Мойерсом.

Мойерс был профессионалом во всех смыслах этого слова. Он так хорошо знает процесс проведения интервью, что фактически до начала разговора уже перехватил инициативу. Мы стояли за сценой, когда он сказал: «Я хотел бы кое‑ что сказать аудитории, прежде чем мы начнем». Он произнес это, как ему свойственно, – голосом джентльмена с юга. Я был так им очарован, что просто ответил: «Да, конечно». (Да он же просто потрясающий! )

И вот мы поднимаемся на сцену, и он начинает рассказывать залу про селебрити‑ культуру, про силу имиджа и телевидения; он разогревает всех смешными историями о том, как его узнавали в общественных местах. Затем наступает время нашего интервью. Я не знаю, что, по его мнению, должно было произойти, но вся аудитория уже была, как говорится, у него в кармане. Включая меня.

Мы разговаривали о его детстве и юности, о его любви к журналистике, о его роли гласа вопиющего в пустыне. Но я все‑ таки должен был его спросить об одном периоде его работы, когда он был официальным представителем президента Линдона Джонсона, когда США постепенно наращивали участие во вьетнамской войне.

Это был тот самый момент, когда мне необходимо было отодвинуть в сторонку свое эго, когда я рисковал ему не понравиться. Потому что интервью – это не про меня. Потому что (зарубите себе на носу) интервью – это не про вас.

Президентом тогда был Джордж Буш‑ младший, и США вторглись на территорию Ирака под лживым предлогом, что Ирак был одной из стран, ответственных за теракт 11 сентября и собиравшихся использовать оружие массового поражения в Штатах. Не нужно было долго копать, чтобы доказать, что претензии администрации Буша были сфабрикованы.

Обо всем этом я решился поговорить с Мойерсом, и он разразился прекрасной и мощной тирадой о правительстве, которое лжет своему народу.

Потом я перешел к временам президентства Линдона Джонсона, вспомнив о предлоге, который США выдумали для начала более серьезного участия в войне во Вьетнаме. Этим предлогом был так называемый «инцидент» в Тонкинском заливе. «Инцидентом» называли историю о том, как американский военный корабль подвергся прямой атаке со стороны северовьетнамского флота. Эта атака дала американским военным основания ввести войска в Северный Вьетнам и начать бомбардировку. Историки выяснили, что на самом деле никакой «инцидент» в Тонкинском заливе не происходил. И вся история была просто выдумкой.

– Вы видите параллель между тем, как мы вступили во вьетнамскую и иракскую войны? – спросил я.

Мойерс дал очень вдумчивый ответ и не пытался защищаться. Он был готов к такому вопросу и не чувствовал себя обиженным.

Только из‑ за того, что он был для меня героем, я не мог сделать ему поблажку и не заговорить на такую важную тему. В конце интервью зал аплодировал стоя. И по‑ моему, первым тогда встал я.

Каким бы ярым поклонником своего собеседника вы ни были, не забывайте задавать себе следующие важнейшие вопросы: что вашей аудитории нужно знать об этом человеке? Что о нем / о ней необходимо знать миру? Направьте на это всю свою энергию. Скорее всего, после интервью вы не пойдете пропустить по стаканчику и поесть суши вместе. У вашего собеседника наверняка есть друзья и семья, с которыми он предпочтет провести время, после того как вы закончите. Будьте реалистами. Делайте свою работу.

Мне очень понравилось, как честно повела себя писательница Энн Пэтчетт после своего выступления на одном книжном событии, где я присутствовал. Она сказала толпе посетителей, что с радостью подпишет книжки, но не хотела бы тратить на это много времени.

– Прошу, не надо рассказывать мне, при каких обстоятельствах вы впервые прочли один из моих романов, или делиться своими мыслями о возможном сюжете моей следующей книги, – сказала она. – Мы не станем от этого ближе, так что побыстрее уступайте место следующему по очереди.

Некоторые буквально ужаснулись таким комментариям писательницы. Им показалось, что она нетактична, высокомерна или даже груба. Но я подумал, что Энн Пэтчетт буквально попала в десятку. Она сказала чистую правду. И нам нужно придерживаться такого же подхода, проводя интервью, даже если мы задаем вопросы человеку, которого уважаем и обожаем. Если мы сразу примем мысль о том, что собеседник ни при каком раскладе не станет нашим лучшим другом, тогда, возможно, нам удастся добиться от себя большей беспристрастности в разговоре.