 |
«НЕ ДЛЯ ЗАПИСИ»
|
|
|
|
Из всех выражений, которыми пользуются репортеры и их осведомители, самым запутанным и проблематичным, пожалуй, можно назвать понятие «не для записи». Я сам, бывало, произносил эту фразу, когда у меня брали интервью. Другие произносили ее, когда интервью у них брал я. «Можно сказать вам кое‑ что, но не для записи? »
Но знает ли кто‑ нибудь, что эта фраза означает на самом деле?
Я расскажу вам, чему учили меня самого, что я знаю по опыту и чему учу своих студентов. Понятие «разговор не для записи» означает одно: кто‑ то сейчас что‑ то вам расскажет, но использовать эти сведения в своей статье нельзя. И точка. На них нельзя ссылаться, как вы сделали бы в случае разговора под грифом «использовать без ссылки на источник». Нельзя обмолвиться, мол, «источник подтвердил…». Не‑ а. Нельзя – и все.
Часть споров возникает вокруг того, можно ли использовать полученные «не для записи» знания, найдя кого‑ нибудь другого, кто готов взять эти слова «на себя». К такой договоренности можно было бы применить термин «для справки». Человек, рассказавший вам что‑ то «не для записи», доверился вам, и, если вы согласны не использовать эти сведения, ваша профессиональная этика не должна позволить вам нарушить обещание. Если вы его нарушите, у вас потенциально могут возникнуть и неприятности с законом, о чем я расскажу чуть ниже.
А я еще раз повторюсь: использовать эти сведения запрещено.
Вы можете спросить, зачем кому‑ то сообщать журналисту нечто «не для записи»? Это замечательный вопрос. И к тому же зачем журналисту соглашаться выслушивать то, что никак нельзя применить в работе над статьей?
Я знаю некоторых журналистов, которые, стоит собеседнику сообщить о своем желании рассказать что‑ то «не для записи», тут же прерывают его словами: «Нет. Вы сейчас разговариваете с репортером. Если вы что‑ то говорите, я автоматически получаю право записывать и использовать эту информацию. Если не хотите, чтобы я ее использовал, не стоит мне ее сообщать».
|
|
|
Когда я работал над статьей в The New York Times, описывая ситуацию с гибелью культуры печатной прессы в Сан‑ Диего (в городе за три месяца из трех газет‑ конкурентов осталась только одна), мне довелось сидеть через стол от одного из главных редакторов, и он пытался донести до меня, что Сан‑ Диего не такой уж крупный город для подобной конкуренции.
Меня его аргументация не впечатлила, поэтому я начал на него давить и расспрашивать, почему, по его мнению, к Сан‑ Диего по‑ прежнему относятся как к какому‑ то глухому захолустью. Он начал сыпать банальностями об устройстве города, но я аккуратно прервал его:
– Вы рассказываете о том, что было десятилетия назад. Почему же он до сих пор производит впечатление города, который никто не принимает всерьез?
Он задержался на мне взглядом чуть дольше положенного и наконец сказал:
– Отложите в сторону ручку.
После чего он поведал мне такое о городских властях, что могло быть известно только инсайдеру. Это многое объясняло.
Затем он сказал:
– Теперь можете снова взять ручку.
Когда интервью окончилось, я снова вернулся к той самой изобличительной речи.
– Что из этого я могу использовать в статье? – спросил я.
– Ничего. Я все это рассказал только для того, чтобы вы поняли, почему этому городу не светит ничего хорошего.
Если бы я нарушил свое слово и воспользовался этими сведениями (даже не ссылаясь на источник), мой собеседник сразу бы все понял, и это означало бы конец наших отношений. Для меня он был кем‑ то вроде ментора, я ценил наши взаимоотношения и не хотел ими рисковать.
|
|
|
Но что, если человек бы мне не нравился и мне не было бы дела до того, в каких мы останемся отношениях? Можно ли в таком случае нарушать свое обещание? Конечно нет. Помните слоган, который можно набить как татуировку? Лучше остаться без материала, чем без доверия читателей. Вы журналист, и все, чем вы располагаете, – это доверие не только читателей, но и источников. Друзья – это не те, кому вы можете доверять только время от времени. То же самое можно сказать и об отношениях с вашими информаторами. Вам либо доверяют, либо нет. Я говорю отчасти как прагматик, но еще мне важно, чтобы мое слово имело какой‑ то вес. Если я сказал, что не буду использовать полученные сведения, я не буду этого делать.
Нарушение обещания может грозить серьезными неприятностями с законом. Вот какой случай произошел в 1980‑ х годах в Миннесоте. Дэн Коэн, руководитель предвыборного штаба кандидата на должность вице‑ губернатора штата от республиканской партии, решил скормить местным журналистам кое‑ какие компрометирующие сведения о кандидате от демократической партии. Но, прежде чем сделать это, он взял с них слово, что они не расскажут, откуда взяли эту информацию. К сожалению (я считаю, тут действительно есть о чем пожалеть), они согласились. А нужно было молча выйти из кабинета Дэна Коэна. «Компромат» оказался жидковат. Коэн рассказал им, что кандидат от демократической партии много лет назад был арестован один раз во время уличного протеста, а второй раз был пойман с поличным во время кражи швейных принадлежностей на сумму в шесть долларов. Некоторые репортеры решили, что из такой информации кашу не сваришь. Двое решили все‑ таки включить эти сведения в свои статьи, но издательствам показалось, что источник этой довольно неубедительной информации нужно раскрыть. Несмотря на возражения репортеров, издатели обнародовали имя Дэна Коэна как человека, распространяющего эту «грязь». Коэна уволили, и он подал в суд на обе газеты, вменив им в первую очередь нарушение устного договора. Дело дошло до Верховного суда штата, и Коэн выиграл.
И вот мы приближаемся к самой неприятной части вопроса. Если информатор хочет сказать что‑ то «не для записи», важно, когда он об этом сообщает. Если он дает вам великолепное интервью, полное конкретной информации, пафоса и цитат, способных выбить слезу из любого читателя, а потом говорит: «Все это, кстати, было не для записи», у вас возникает дилемма. Первый путь – ответить, как это сделал персонаж по имени Бен Шепард в разговоре с Билли Кузимано в фильме «Грязные игры». Кузимано сообщает Шепарду несколько важных деталей для статьи и в конце говорит:
|
|
|
– Больше я ничего не скажу. Все, что я сказал, не предназначено для печати.
– Э нет, так не пойдет, – отвечает Шепард. – Говорить «не для записи» можно только перед началом разговора.
– Кто это сказал?
– Таковы правила.
– То есть ты хочешь сказать, что у вашей братии еще и какие‑ то правила имеются, да? [72]
На самом деле правила именно таковы! Люди, у которых раньше никогда не брали интервью, могут не знать, что фразу «не для записи» произносят раньше, чем выдают собственно информацию. Поэтому вам необходимо мягко ввести их в курс дела и, возможно, попытаться договориться о том, что из сказанного все‑ таки можно использовать. Если люди без опыта общения со средствами массовой информации просят, чтобы сведения, которые они сообщили, не были использованы в печати, уже после завершения интервью, я пытаюсь быть более снисходительным. Я обговариваю особо важные моменты, которые, на мой взгляд, лучше опубликовать со ссылкой на источник, и объясняю, почему это важно. Если информатор на самом деле не хочет, чтобы какие‑ то факты были обнародованы, я пытаюсь его уговорить, но без фанатизма. Но в конце интервью я проговариваю, что в будущем, если вы соглашаетесь дать кому‑ то интервью, не нужно удивляться, что журналист автоматически ожидает, что сможет воспользоваться полученной в разговоре информацией.
Когда я чувствую, что собеседник со мной играет, пытается просчитать, говорить ли определенные вещи, и прикидывается дурачком, произнося фразы вроде: «Я не знал, что вы собираетесь воспользоваться чем‑ то из сказанного мной», я напоминаю, что собеседник явно заметил мой диктофон, видел, что я за ним записываю, ждал, пока я закончу писать, и только потом продолжал свой рассказ, и что я имею полное право воспользоваться полученными сведениями.
|
|
|
Политики, знаменитости и многие другие знают это правило, но это не означает, что они не пытаются им злоупотребить. Один конгрессмен как‑ то раз захотел «разыграть эту карту», когда я брал у него интервью для материала про ситуацию на границе США и Мексики. Я представился репортером, рассказал ему, над чем работаю, и между нами состоялся очень оживленный разговор. Однако, когда он подошел к концу и я поблагодарил его за уделенное мне время, конгрессмен сказал:
– Все вышесказанное, разумеется, было «не для записи».
– Нет, сэр, я на это не согласен, – парировал я. – Я сразу сказал, что я репортер, работаю над материалом для газеты и мне необходимо ваше мнение по интересующему меня вопросу. Все, что вы сказали, я имею право использовать в своей статье.
– Послушай, сынок. – (У меня что, правда такой молодой голос? ) – Я никогда не даю интервью «для прессы». Ты должен был об этом знать.
– Тогда не нужно было соглашаться на интервью, сэр.
В этот момент он начал волноваться.
– Послушай… Если ты используешь хоть слово из этого разговора, нашим отношениям конец, – сказал он.
Он что, решил, что мы с ним встречаемся?
– Это цена, которую я готов заплатить, господин конгрессмен, – ответил я.
И он повесил трубку.
Он думал, что сможет меня перехитрить, но я‑ то знал, что он все понимает. Разумеется, я опубликовал все, что мы обсудили, в своей статье. И больше ни слова от этого политика не слышал.
|
|
|
