Переезд за Терек. – Методическое движение отряда по Кумыкской плоскости. – Ермоловская Внезапная во время блокады Кази‑муллою. – Настоящая Внезапная. – О кумыках.

По возвращении из Грозной мне пришлось опять скучать от безделья около десяти дней в Червленной и притом слушать брань моей новой, морщинистой хозяйки.

– Переведись твое коренье, чертово зелье, – ворчала она, когда я по вечерам, куря трубку или сигару, выходил из избы, чтобы посидеть на крыльце или завалине.

Однажды я спросил у нее нарочно, что значат эти слова и к кому они относятся.

– Тебя, нехристь, потому так величаю, что куришь эту поганую траву, – отвечала она, со злобой указывая на трубку.

– А если я перестану курить, то полюбишь меня, хозяюшка, – отвечал я полушутя.

– Отойди, варвар, а не то ударю, – отвечала она, подняв кулак и грозно сверкая глазами.

Вишь, злючка какая, подумал я, и с тех пор для меня было особенным удовольствием сердить ее, и я нарочно выкуривал лишнюю трубку или сигару в ее присутствии. Ведь, припомни, читатель, что это происходило в мои молодые лета и притом в минуты мучительного безделья и скуки.

Иногда отправлялся я один или с товарищами в сады побалагурить и пошалить с молодыми казачками, усердно там работавшими над виноградниками, и чтобы посмотреть на Терек, который по‑ прежнему не унимался и бушевал. Такие прогулки предпринимались обыкновенно под вечер, когда спадал жар, доходивший до 25 градусов. Проводить же время в садах в жаркий день не составляло удовольствия, потому что не было тенистых деревьев; виноград же только что начинал виться по таркалам. В станице и того было хуже – страшная духота и зловоние от испарений, поднимающихся из вечно грязных переулков.

По этим причинам большую часть дня приходилось проводить, переваливаясь с боку на бок на своей походной кровати, в костюме гоголевского Ивана Ивановича, и молить Бога о том, чтобы поскорей оставить Червленную. Наконец наступило это время.

В последних числах мая генерал‑ адъютант Нейдгардт с генералом Гурко переехали в Щедрин, а за ними перебрались туда же штабы главный и чеченского отряда, а с ними переехал и я двадцативерстное расстояние на почтовых казачьих лошадях.

В станице Щедринской, ничем не отличавшейся от Червленной, мы пробыли около недели. Об этой новой остановке рассуждали различно. Меньшинство, состоящее из более умеренных или, правильнее сказать, политичных чинов штаба, свалило вину на Петербург, замедлявший некоторыми окончательными ответами и разрешениями. Но большинство этому не верило, положительно приписывая такую медленность нерешительности корпусного командира, вовсе незнакомого с образом ведения здешней войны и которого, видимо, смущала грандиозная кавказская природа.

Пребывание мое в Щедрине разнообразилось служебными поездками, между прочим и в отряд, расположенный на правом берегу Терека у Амир‑ Аджиюрта и состоящий из десяти батальонов навагинцев, тенгинцев, замосцев и любинцев, двадцати пеших, конных и горных орудий и шести сотен казаков.

Все эти войска состояли под временным начальством генерала Полтинина, который во время командования своего Навагинским полком обратил на себя внимание как своими оригинальными выходками, так храбростью и ранами. Про него рассказывалось много анекдотов вроде таких, что кто‑ то из великих мира сего спросил у него: «Сколько он раз ранен? » и он, не запинаясь, отвечал: «Семь раз ранен и контужен, но ни разу не сконфужен».

Навагинский полк, которым довольно долго командовал Полтинин, не слыл на Кавказе за боевой полк единственно по той причине, что он имел несчастье чаще подвергаться неудачам, сравнительно с другими полками. Сам же Николай Петрович не слыл за распорядительного генерала, и ему в первый раз пришлось заведовать отдельным отрядом. Но и это временное командование обошлось для него не вполне удачно, как можно убедиться из следующего происшествия, доказывающего молодчество и удальство чеченцев.

Как уже известно, на правом берегу Терека у Амир‑ Аджиюрта, с начала апреля, для приготовления сухарей, сосредоточены были пять батальонов навагинцев и тенгинцев. Эти войска при восьми орудиях, будучи расположены лагерем в одну линию тылом к Тереку, имели на правом фланге прилегающий к Умаханюрту лес, связывающийся с лесом, растущим по Качкалыковскому хребту и Сунже.

Чеченцы, беспрепятственно следившие из этого леса (оставленного с нашей стороны без наблюдения) за нашими действиями, нападают на артиллерийских и подъемных лошадей, пасшихся впереди лагеря в то время, когда отряд, приготовляясь к инспекторскому смотру, чистил ружья и амуницию. Это нападение, исполненное несколькими сотнями джигитов, было столь неожиданно, что когда генерал Полтинин со своими навагинцами собрался в погоню за неприятелем, то на месте пастьбы, кроме нескольких изрубленных и израненных ездовых, не осталось ни одной лошади. Только отдаленный, движущийся по направлению к Качкалыковскому хребту, столб пыли указывал на чеченцев, быстро скакавших за лошадьми, запуганными выстрелами и гиканьем.

Но как в нашем мире всему есть конец, то наступил конец и нашему пребыванию на Тереке. 10 июня, переправившись рано утром у Амир‑ Аджиюрта на пароме через эту, по‑ прежнему бушевавшую, реку, мы двинулись с отрядом на Таш‑ Кичу.

Переход был невелик – в восемнадцать только верст, но войска расположились на ночлег у Таш‑ Кичу, этого небольшого укрепления, построенного Ермоловым, с сумерками. Такая медленность в движении произошла от слишком большого и неуместного методизма. Требовалось, чтобы при переходе через мосты и гати отряд стягивался, а так как на Кумыкской плоскости бездна канав, проведенных для орошения полей, то и приходилось авангарду беспрестанно останавливаться. Притом много было возни при расположении отряда на ночлег. Приказано было расположить его правильным четырехугольником, тогда как не было для этого места. Такие педантические распоряжения были совершенно бесполезны и до крайности утомительны для войск, тем более, что был очень жаркий день.

Переход от Таш‑ Кичу до Внезапной в двадцать пять верст совершен был еще с большими предосторожностями, как будто бы мы двигались в виду неприятеля, тогда как о нем не было и слуху; притом на Кумыкской плоскости жили преданные нам кумыки.

Сколько было хлопот для меня и других офицеров генерального штаба, чтобы обеспечить переправы на Яман‑ су и Ярык‑ су, а также следование отряда через лесистое пространство между Аман‑ су и Акташем и по крутому спуску к этой реке. Платье мое было изорвано в нескольких местах, лошадь моя искалечена колючкой или дерезой. Сильно пострадали от этого, в изобилии растущего кустарника обувь и платье нижних чинов, следовавших в боковых прикрытиях.

Немало хлопот было и при расстановке лагеря на правом берегу Акташа, возле деревни Андреевой.

– Нужно расположить войска как можно правильнее и притом сообразно с местностью. Ведь здесь будет дневка, а может быть, простоим суток двое и более. Вероятно, Александр Иванович, осматривая окрестности, заедет и в лагерь. Нужно, чтобы в нем все было в порядке.

Так рассуждало начальство штабов главного и чеченского отрядов, окруженное офицерами Генерального штаба. Между тем войска с нетерпением ожидали указания тех мест, на которых, расположившись, могли бы приступить к разбитию своих палаток и варению пищи. «Вот, подумаешь, настало какое тяжелое время.

Идешь по своей земле и думаешь, что по неприятельской, так цепи строго держи. Вот сколько времени пришли, не расставляют лагерей; кажись, можно было бы и палатки разбить, и кашицу сварить. А тут ранец сильно жмет – не то что наши мягкие мешки».

Так рассуждали между собою старые кавказские усачи, стоя опершись на ружья, в ожидании, когда мы, офицеры Генерального штаба, укажем им места для ночлега. И совестно было подъезжать к этим усачам‑ кавалерам, понимая и сочувствия их правому неудовольствию, происходящему от неуместного педантизма.

Пользуясь двухдневным отдыхом, я с некоторыми из моих штабных товарищей, в сопровождении достаточного эскорта, осмотрел окрестности Внезапной. Ездил на Чумлы, где был расположен Кази‑ мулла в 1831 году, во время восемнадцатидневной блокады старой Внезапной. Осматривал место прежней ермоловской крепости, прославленной мужественной защитой ее во время этой блокады. Был на Воровской балке, где происходил кровавый бой скопищ Кази‑ муллы с батальоном 40‑ го егерского полка, ведомым полковником Шуйским на спасение Внезапной. И тогда же у меня явилось желание собрать подробности о геройских подвигах и самоотвержении защитников этой крепости. И, к полной радости моей, я достиг этого, собрав сведения не столько из архивных и письменных документов, сколько из рассказов современников и участников.

Читатель не осудит меня, если я обращусь к прошлому времени, не касающемуся в прямом смысле моих записок. Надеюсь, что это отступление не будет для него безынтересно.

Кази‑ мулла, уроженец Гимры, первый имам и проповедник в горах Дагестана мюридизма и газавата или войны против гяуров, после неудач, встреченных им под Дербентом и Бурной, с полчищами свыше 10 тысяч конных и пеших тавлинцев, шамхальцев и только что восставших против нас кумыков, 7 июня 1831 года, приступает к блокаде Внезапной.

Эта крепость, построенная генералом Ермоловым в 1819 году, находилась на нагорном левом берегу Акташа, в полуверсте от самого русла этой реки, и, как большая часть укреплений на Кавказ, имела четырехугольную фигуру, обнесенную земляным валом, обложенным колючкою и рвом, слабых профилей.

Из крепости вилась, по крутому берегу Акташа, дорога к блокгаузу, обеспечивающему воду. Далее эта дорога вела через реку в деревню Андреево, находящуюся на противоположном берегу.

Гарнизон Внезапной в день начала блокады состоял из четырех рот^[146], и численность его не превышала 650 штыков. Воинским начальником был подполковник Ковалев.

Кроме этих войск, нескольких офицерских и солдатских жен, а также маркитантов, других жителей не было. Все живущее во Внезапной помещалось в турлучных строениях и землянках. Вооружение крепости состояло из одиннадцати разной величины и конструкции пушек и единорогов.

Вот окрестности ермоловской Внезапной. С фасада, обращенного к Акташу, открывалось широкое ложе этой реки, пробегающей несколькими протоками по белеющим камням известкового свойства. За Акташем, прямо против крепости, пестрелась со своими земляными крышами, белыми трубами и такими же турлучными стенами, деревня Андреево, растянутая более чем на версту. Далее зеленелись Дылымские высоты, получившие это название от аула, позади их находящегося. Направо от фаса, обращенного к Акташу, виднелось живописное ущелье этой реки, поросшее лиственным лесом, с белеющимися саклями Ауховского аула Акташ‑ ауха. Налево та же река с обрывистыми лесистыми своими берегами, а вдали дымящиеся аулы: Темир‑ аул, Костек и Султан‑ Янгиюрт. К северному фасу примыкал лес и густой кустарник, состоящий, преимущественно из колючего терна, боярышника и кизила.

Сообщение Внезапной с Терекской линией производилось по той же дороге, по которой следовали мы в 1844 году, а именно: из Амир‑ Аджиюрта на Аксай‑ Баташюрт и Хасавюрт.

Первым делом Кази‑ муллы, по прибытии к Внезапной со своими огромными полчищами, было отрезать гарнизон этой крепости от Акташа и лишить его всякой помощи с Терека. Для достижения этого были назначены две трети всего бывшего с ним ополчения. На остальную же треть было возложено, под защитою леса и кустов, постоянно тревожить гарнизон крепости.

С занятием блокгауза и дороги, ведущей к нему, а также с устройством завалов в Воровской балке, находящейся на дороге из Внезапной в Хасавюрт, Кази‑ мулла был вполне убежден, что крепость принадлежит ему.

Хотя с занятием блокгауза и дороги, ведущей к Акташу, гарнизон действительно был отрезан от воды в первый же день блокады; но он обманулся во втором своем предположении, несмотря на то, что и в этом случае расчет его был верен, судя по малочисленности войск, находившихся в то время на левом фланге. Кази‑ мулла позабыл главное – что он имел дело с русскими войсками.

Однако же верно то, что в описываемый период левый фланг был весьма слаб войсками. Кроме внезапненского гарнизона находились: две роты – в Таш‑ Кичу, одна, – в Амир‑ Аджи юрте, один батальон – в Червленной, одна рота – в укреплении Горячеводском и полтора батальона – в Грозной. Кавалерия кроме моздокских, гребенских и семейно‑ кизлярских казаков, едва могущих содержать кордон по Тереку, – другой не было. Подвижная артиллерия состояла только из десяти орудий.

Ослабить Таш‑ Кичу нельзя было, потому что на гарнизоне этого укрепления держалась верность сильно колеблющихся аксаевцев. Грозненский гарнизон также не мог быть уменьшен, по той причине, что чеченцы разъезжали сильными партиями в виду крепости. Следовательно, только и можно было двинуть на выручку блокированной Внезапной батальон 40‑ го егерского полка, расположенный в станице Червленной.

1 июня – на четвертый день блокады Внезапной – этот батальон в составе с небольшим семисот штыков, при четырех орудиях, выступил из Червленной под начальством своего командира, полковника Шумского.

В Таш‑ Кичу были узнаны все подробности о действиях и распоряжениях неприятеля. Положение было крайне затруднительное. Горсть русских должна была преодолеть сильного неприятеля и устроенные им препятствия.

Полковник Шумский перед выступления из Таш‑ Кичу обратился к своему батальону со следующими словами: «Братцы! Сегодня нам предстоит много дела. Кроме частых завалов, устроенных по дороге во Внезапную, мы должны пробиться через неприятеля, несравненно нас сильнейшего. Нас немного, но зато с нами четыре пушки. На квартирах за невычищенный штык вас наказывали; сегодня же чем более штыков будет обагрено кровью неприятеля, тем радостнее будет для меня, тем будет славнее для вас. Умрем, но победим! »

Громкое, радостное «ура! » было ответом на слова храброго и любимого начальника.

– Итак, с Богом и с молитвой вперед, братцы. Нас ждут товарищи, уже не пившие трое суток.

И батальон в четыре часа утра 12 июня выступил из Таш‑ Кичу, будя своими песнями аксаевских жителей, испуганно выглядывавших из окон своих сакель и изумленно провожавших наших героев, столь весело шедших на явную смерть.

Чистое, ясное, безоблачное небо предвещало знойный день. Переход предстоял не менее 25 верст.

До Хасавюрта неприятеля не было видно. С переправой же через Ярык‑ су у этого аула густые толпы неприятельской кавалерии показались в виду колонны и, смело джигитуя, открыли по ней ружейный огонь; но наши храбрецы в безмолвии двигались вперед. Им нельзя было терять свои заряды по одиночным всадникам.

Таким образом провожал конный неприятель наших воинов до Воровской балки, так сказать, наводненной пешими его толпами. Сотни винтовок, ярко освещаемых лучами полуденного солнца, высовывались из‑ за канав, которыми в несколько рядов перерезан был спуск в балку. Ряды папах пестрелись в боковых завалах, устроенных на подошве балки. За каждым кустом, на каждом дереве скрывались и сидели по нескольку человек.

Так была укреплена и занята неприятелем Воровская балка, когда подошел к ней полковник Шумский со своим батальоном, встреченным убийственным залпом из ружей. Ответом на это был батальонный огонь пехоты и картечные выстрелы из четырех орудий. Неприятель не выдержал этого огня и начал поспешно оставлять передние канавы и боковые завалы.

Пользуясь этим замешательством, полковник Шумский двинул вперед две роты. После кровавой рукопашной схватки неприятель был выбит из задних канав и, поражаемый картечью, отступил к прочим своим толпам, двигавшимся по южной вершине балки. Это были тавлинцы, ведомые на бой известным своею храбростью в горах Оздемиром.

Мигом были сделаны переезды через канавы, и уже наши две роты с двумя орудиями переходили подошву балки, как были встречены тавлинцами, с гиком бросившимися на них с длинными кинжалами. Картечь хотя поколебала, но не остановила тавлинцев. Засверкали штыки в руках егерей, и они ринулись в толпу неприятеля.

Минутами должно было считать этот кровавый бой. Уже много пало бездыханных тавлинских трупов, уже много не досчитывалось и в наших рядах. Здесь пал геройски после пятой раны, закаленный в боях штабс‑ капитан Смирнов. Тут же был убит юный царский слуга, прапорщик Танской. Еще трудно было определить, на чьей стороне будет перевес. Наконец егеря, подавляемые силою, начали отступать. Неприятель уже обегал наши орудия, как в этот решительный момент ударившие во фланг шестьдесят егерей, поведенные самим полковником Шумским, изменили ход дела: тавлинцы дрогнули и обратили тыл, оставя на месте боя груды тел убитых своих товарищей.

Единовременно с этим не менее упорный бой вели и другие две роты с неприятельскими толпами, скрыто пробравшимися по подошве балки и ударившими во фланг. Передние завалы, обагренные кровью и заваленные трупами убитых, уже в третий раз были заняты храбрыми егерями. Заметно уменьшились их ряды. Любимый их ротный командир, капитан Кирьяков, был убит. Взводный командир, подпоручик Толпыга, был тяжело ранен, но не оставлял своего места. Его же примеру следовали и все раненые егеря. Никто из них и не думал оставлять товарищей в столь опасные минуты.

Неприятель снова загикал. Новый удар шашек и штыков и новые жертвы обагрили землю своею кровью. Но этот удар был последний. Неприятель отступил, поражаемый картечью. А это дало возможность Шуйскому ударить на тавлинцев, с остатками этих двух рот, и тем довершить бой в нашу пользу.

Потеря наша в этом кровавом деле состояла: кроме поименованных офицеров, из 87 убитых нижних чинов; раненых же было более 200 человек, в том числе четыре офицера. Потеря неприятеля превышала нашу более чем в четыре раза.

Теперь обратимся к тому, что происходило во Внезапной в то время, когда храбрый батальон 40‑ го егерского полка дрался с неприятелем в Воровской балке.

Осажденные, убедясь по первым выстрелам об идущей к ним помощи и пользуясь отсутствием большей половины неприятеля, произвели вылазку к Акташу за водой, в которой уже третий день имелся совершенный недостаток. В этот раз действия гарнизона были успешнее, чем в две прежние вылазки. Две роты не только успели пробиться к Акташу и набрать воды, но и возвратились обратно без особенной потери.

Сделав это, другие две роты были двинуты из крепости к Воровской балке. На третьей версте произошло соединение, и в три часа пополудни полковник Шуйский со своим батальоном вступил в крепость.

Велика была радость войск, как составлявших гарнизон, так и пришедших на помощь. Товарищеским обниманиям и горячим рассказам о совершенных подвигах, по‑ видимому, не было конца. Господствовавшее в продолжении трех суток безмолвие, нарушаемое только выстрелами, заменилось всеобщим говором и суетливой деятельностью.

Однако недолго продолжалось это радостное увлечение. Гости, томимые жаждою от похода, двухчасового кровопролитного боя и июньского зноя, попросили воды. Им отдана вся имеющаяся в крепости вода, но ее оказалось недостаточно. Нужно было опять драться, и вода снова была добыта без больших жертв.

16 июня опять оказался совершенный недостаток в воде. Несколько раз делались ночные вылазки к Акташу, но сильный и бдительный неприятель не допускал наших войск до этой реки.

19 июня перед рассветом полковник Шумский сам выступил с пятью ротами к Акташу, но после жаркого боя, стоившего и нам и неприятелю огромной потери, вода добыта была в самом ограниченном количестве.

Знойный жар, простиравшийся на солнце до 35 градусов, увеличивал отчаянное положение гарнизона. Хотя бы прохладный ветерок подул и освежил спертый и зараженный воздух крепости. Хотя бы тучка набежала и оросила запекшиеся уста храбрых воинов.

Наконец, 21‑ го числа, на великую радость осажденных, подул западный ветер, сначала легкий, а потом порывистый. Набежали тучи, и небо разразилось сильным нежданным и вместе с тем столь ожидаемым дождем. Вся крепость огласилась криками неизъяснимой радости, и все в ней ожило и засуетилось. Дождь, ливмя шедший более часа, дал возможность гарнизону не только освежиться и утолить жажду, но и запастись водою суток на двое.

Между тем, Кази‑ мулла, недовольный отказом на дважды сделанное предложение о сдаче крепости, на которое ему отвечалось пальбой из орудий, а также желая прекратить ропот и неудовольствия, возникшие в его стане, решился взять Внезапную штурмом.

22 июня, перед рассветом, часовые услышали шорох ползущих и идущих людей. Ружейные выстрелы, соединенные с криками, мгновенно поставили на ноги бдительный гарнизон. Несмотря на всю поспешность, с которой осажденные заняли определенные им места, несмотря на сильный картечный и ружейный огонь, неприятель со всех сторон успел окружить крепость густыми массами, и уже передовые толпы были во рву и на валу. Штык и шашка опять пошли в дело. Но недолго продолжался бой. Опрокинутый неприятель не решался повторить штурм, и восходящее солнце озарилось кровавой картиной. Много жертв осветилось его лучами.

 

Нападение горцев на фуражиров. Рис. М. Зичи.

 

Несмотря на такую неудачу и усилившийся ропот, Кази‑ мулла продолжал упорствовать и убеждать себя, что Внезапная не устоит и покорится. Но он не знал, что были сделаны все приготовления к взрыву крепости и что во время штурма к пороховому погребу был приставлен унтер‑ офицер с зажженным фитилем, чтобы поджечь пятьдесят пудов пороха в ту минуту, когда неприятель овладеет крепостью.

Однако Провидению не угодно было подвергать дальнейшему томлению и испытанию храбрых защитников. 24 июня Кази‑ мулла получил известие, что командующий в то время войсками на Кавказской линии генерал Эммануэль спешит с отрядом к осажденной крепости и что уже находится в Таш‑ Кичу. По этому случаю, он снял ночью блокаду Внезапной и отступил к Акташ‑ ауху, где и имел дело с вновь прибывшими войсками.

В продолжение восемнадцатидневной славной защиты ермоловской Внезапной вся потеря наша состояла: из 158 убитых, более 400 раненых: и до 100 человек, умерших от болезней и лишений.

Мир праху вашему, переселившиеся в царство небесное. Честь и слава храбрым воинам, оставшимся в живых!

 

Вылазка за водой. Рис. М. Зичи.

 

Если не ошибаюсь, то в конце того же 1831 года ермоловская Внезапная была перенесена на то самое место, где она находилась в 1844 году, когда я с нею познакомился, и где и по настоящее время находится.

Прежняя Внезапная возвышалась над Андреевой, грозно следила за всеми действиями вероломных ее жителей и в случае измены могла подвергнуть эту большую деревню бомбардированию и разрушению.

Такое возвышенное положение старой Внезапной, удалявшее ее более чем на полверсты от воды, ставило гарнизон этой крепости в такое же отчаянное положение, в котором он находился во время описанной блокады Кази‑ муллою. Притом то же возвышенное положение препятствовало ей обстреливать ущелье Акташа.

Между тем настоящая Внезапная, будучи построена над обрывистым правым берегом Акташа, но имея воду от себя только в нескольких саженях, не могла встречать в ней недостатка. Сверх того, она могла с удобством обстреливать как верхнюю часть ущелья, обращенного к Ауху, так в случае надобности действовать против Андреевой, от которой она отстояла сажен на полтораста.

Что же касается фигуры, величины и вооружения, то новая Внезапная не отличалась от прежней. Только небольшой красивенький форштат, а также более деятельная и веселая жизнь в новой крепости доказывали, что в составе ее гарнизона произошла перемена. И такая перемена совершилась с нею с того времени, когда она сделалась штаб‑ квартирой Кабардинского полка. А этот боевой полк был переведен из Кабарды на Кумыкскую плоскость в конце 1842 года.

Однако как бы весело ни жил внезапненский гарнизон, а такого веселья и многолюдства он не слыхал и не ведал, как со времени прибытия в крепость чеченского отряда во главе с корпусным командиром генерал‑ адъютантом Нейдгардтом, окруженным многочисленным штабом и конвоем. Число одних генералов, князей, графов, адъютантов и других штабных чинов равнялось комплектной роте.

Да и сами кабардинцы не видели себя в таком сборе. Ведь кроме двух рот все на лицо. Вот лагерь между крепостью и Андреевой тех трех с половиною батальонов кабардинцев, которые поступили в состав чеченского отряда.

Любо‑ дорого было смотреть на закаленных в походах и трудах кавказской боевой жизни усачей‑ кабардинцев, когда они, выстроенные впереди своих палаток, приветствовала громким «ура! » подъехавшего к ним корпусного командира. Даже задумчивое и озабоченное лицо Александра Ивановича просветлело от их молодецкого вида и приветствия, и как будто бы он в то время думал: «С такими молодцами и в горах не пропадешь».

Тут же находились бывший и настоящий командиры Кабардинского полка: генерал‑ майор Лабынцов и полковник Козловский, не замечательные по своей наружности, не обращавшие на себя внимания ни по воспитанию и образованию, но зато приобретшие известность за свою мужественную неустрашимость и опытность в Кавказской войне. И тот и другой много пережили опасностей и всегда с честью выводили из них своих кабардинцев, за что нижние чины если не любили, то уважали своих храбрых командиров.

Глава оказывается довольно длинною, а только мимоходом упомянуто о деревне Андреево, вокруг которой не я один, а целый отряд, вертится третьи сутки; о кумыках же, землю которых мы попираем седьмые сутки, и того менее сказано.

Между прочим, как видно из заглавия этой главы, я имел в виду сказать что‑ нибудь об этом народе, не касаясь отдельно ни Андреево, ни других аулов, к чему теперь и приступаю.

Сколько известно, кумыки с шамхальцами одного начала и судя по языку – татарского происхождения.

По историческим фактам мне неизвестно, была ли заселена первоначально Кумыкская плоскость или шамхальские владения. По преданиям же оказывается, что Кумыкская плоскость, т. е. почти квадратное пространство, ограниченное Каспийским морем, Сулаком, Качкалыковским хребтом и Тереком, поступила в удел «чанки» или побочного сына одного из шамхальских владетелей.

Как бы то ни было, но кумыки делаются нам известными в царствование Алексея Михайловича, со времен похода русских в Дагестан под начальством воевод Бутурлина и Хворостинина. Со времен же Петра Великого кумыкские князья ищут нашего покровительства и даже считаются нашими подданными. Доказательством этого служит отказ Петра I на требования андреевских князей на право владения землею в окрестностях деревни Андреево, выраженный в следующей резолюции: «Не могу согласиться, понеже та земля исстари принадлежит гребенским казакам».

Кумыки, сколько известно, отличались миролюбивыми наклонностями, и, если бы не соседство столь воинственно хищнического народа, как чеченцы, то тишина и спокойствие не нарушались бы между ними.

Их любимым занятием было земледелие, чему в особенности способствовала и та местность, на которой они поселились, как богатая и изобильная водою. Сулак, Акташ, Ярык‑ су, Яман‑ су и Аксай до такой степени обильны водою, что канавы, проводимые из них, вполне достаточны для орошения их полей, обрабатываемых под «чалтык» или сорочинское пшено, просо, кукурузу, пшеницу и марену. Достаточно было и покосных мест для прокормления лошадей, рогатого скота и овец. Не было недостатка и в лесе, окружающем Кумыкскую плоскость с юго‑ запада и севера.

Кумыки по миролюбивому своему характеру не выражали своего явного неудовольствия и тогда, когда начали их стеснять в поземельной собственности: с одной стороны чеченцы, селившиеся по Качалыковскому хребту, с другой стороны мы, русские – строившие наши крепости и поселения. Кумыки продолжали миролюбиво заниматься обработкой своих полей, не обращая особенного внимания на треволнения, происходившие в горах при Кази‑ мулле и Шамиле, и только по необходимости покорялись сильнейшему, как это случилось с ними в 1831 году, при появлении на Кумыкской плоскости Кази‑ муллы.

Кумыки управлялись тремя княжескими фамилиями: Хасаевыми из кабардинского рода (по женскому колену) Бековичей, Казаналиповыми и Хамзиными. Из них первые жили в Аксае, вторые – в Андреево, а последние – в Костеке. Эти три аула по местожительству в них князей считались первостепенными и многолюдными.

За князьями следовали «узденя», жившие в одних с ними аулах или отдельно, как, например, Темировы, по имени которых и то место, в котором они жили, называлось Темир‑ аулом.

За узденями следовал самый многочисленный класс «свободного кумыкского народа», обязанный за право владения землею, исключительно принадлежащею князьям, отбывать разного рода повинности или платить десятинную подать. На этих основаниях существовали Баташюрт и Энгельюрт, заселенные одними чеченцами.

Если не ошибаюсь, то и узденя обязаны были некоторою повинностью: так, например, сопутствовать князьям в их поездках, в известных случаях посылать баранов.

У кумыкских князей и узденей имелся класс рабов обоего пола, называвшихся «кулами». Они состояли, как и у чеченцев лаи, из пленных, захваченных в былое время и переходивших из рода в род.

На кулах хотя лежала самая тяжелая домашняя работа и хотя они составляли неотъемлемую принадлежность владельца, но все‑ таки жизнь их была не в пример легче прозябания чеченского лая. Это происходило от более доброго и человеколюбивого направления характера кумыков.

Кумыки – строгие мусульмане, чтут Коран и исполняют с точностью в нем предписанное. Не только эфенди и муллы, но князья и узденя знают изустно Коран и читают если не по‑ арабски, то по‑ татарски. Между ними много хаджей, то есть ходивших на поклонение гробу Магомета.

 

 

⇐ Предыдущая25262728293031323334Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: