Движение Чеченского отряда через Салатавию. – Встреча с Шамилем у Бортуная. – Занятие Черкея и истребление этого аула.

Под Салатавией разумелось и разумеется гористое пространство между Сулаком, от Чирюрта до Ашильты, хребтами Мичикаль и Соук‑ Булак, отделяющими ее от Андии и Гумбета, и отрогом, отходящим у верховьев Акташа от Андийского хребта, и сначала составляющего правый берег этой реки, а потом круто упирающегося в Сулак между Чирюртом и Миатлы.

Салатавия получила свое название от горы Салатау, которою оканчивается хребет Соук‑ Булак над Сулаком между Миатлами и Евгеньевским.

Население Салатавии принадлежит к лезгинскому племени, которых мы, русские, называем так же, как и прочих жителей Дагестана, «тавлинцами», переиначенные нами из «таули» значит «горец», как и называют сами себя лезгины и их соседи.

Салатавия сделалась нам более известна с 1839 года, когда генерал Граббе, выступив с чеченским отрядом из Внезапной, двинулся в Гумбет и далее в Ахульго через аулы: Болтугай, Зурамакент, Инчхэ, Кастала, Хубары и Бортунай. Спустя 2 года этим же путем двигался генерал Головин, повернув от Бортуная на Гертме и Черкей. Спустя еще 3 года по этим опустошенным местам пришлось действовать и нашему отряду.

Только разница была в предшествовавших и наших действиях. Те были грозны и быстры, когда как наши – медленны и методичны.

Чеченский отряд, выступив 10 июня из Внезапной в составе 15½ батальонов, 24 орудий и 6 сотен казаков, следовало до Чипчака на расстоянии шестнадцати верст в пределах Кумыкской плоскости.

Спустившись с Чипчака к Сулаку по крутому спуску и пройдя еще несколько верст по левому берегу этой реки, отряд расположился лагерем у разоренного аула Болтугая, и нужно добавить, скоро и без всяких мудрствований со стороны начальства, от которого зависело это расположение. Впрочем, нечего было и мудрствовать, потому что равное место, занятое лагерем, примыкало с левой стороны к Сулаку, а спереди и справа было окружено на дальний ружейный выстрел отвесными скалами, изредка поросшими лесом.

Правда, и здесь предполагалось перемещать некоторые части, уже разбившие палатки только потому, что недоставало места в фасах четырехугольника одному или двум батальонам, бывшим в арьергарде. Однако, к счастью, это уладилось безропотно со стороны войск тем, что предложено было поместить эти части внутри лагеря, в виде резерва и прикрытия Главной квартиры на случай тревоги.

Следующий ночлег, согласно маршруту, составленному в Внезапной, назначен был в Зурамакент, отстоящий от Болтугая не далее 6 верст.

Имея в виду столь недалекий переход, решено было ареопагом, состоящим из председателя, корпусного командира, и членов – Гурко, Бутурлина, Герасимова и непосредственного моего начальника, Ивана Ивановича Норденстама, – сделав утром фуражировку, выступить в 3 часа пополудни. Но ареопаг упустил из виду, что в горах самое непредвиденное и ничтожное обстоятельство может сильно замедлить движение. Так случилось и в настоящий случай.

Кроме крутого подъема в полуверсте от Болтугая на высокую гору и такого же спуска к Зурамакенту, а равно неумения артиллерийских и подъемных лошадей, принадлежащих войскам пятого пехотного корпуса, ходить по горам, – завыл ветер, набежали густые облака, и небо разразилось страшным ливнем и грозой.

Вот в каком положении находился отряд, когда вскоре после разразившейся грозы наступила непроницаемая темнота. Вся кавалерия, пять батальонов и десять орудий окружали палатки главного и чеченского штабов, имея впереди себя на лесистых высотах караулы. Шесть батальонов, восемь орудий и обоз, растянутые от Болтугая до Зурамакента, остались там, где их застигла темнота, потому что продолжать следование по узкой, проложенной извилинами над страшной пропастью, дороге и еще более испорченной проливным дождем было совершенно невозможно. Притом нельзя было удостоверяться, в каком состоянии находился мост, переброшенный над расщелиной на вершине горы. Остальные затем четыре с половиною батальона и шесть орудий, составлявшие арьергард, оставались на позиции у Болтугая.

Такое разобщенное положение отряда до того встревожило и озадачило нашего корпусного командира, что он не раздевался и не ложился целую ночь. Ему вообразилось, что не только салатавцы, но даже Шамиль сделает на нас с рассветом нападение. То и дело посылались разные лица поверять передовые посты, расположенные на трудно доступных высотах, что по темноте нелегко было исполнять.

В таком же напряженном состоянии провели ночь и войска, находящиеся в Зурамакенте. Кавалерия не разнуздывала, а артиллерия не распрягала своих лошадей; пехота дремала с ружьями в руках; даже не все вьючные лошади были облегчены от своей тяжелой ноши, а тем более расседланы.

Не только рассвет, но и тихий восход яркого солнца не успокоил нервного расстройства Александра Ивановича… Старик, заложа руки назад, молча продолжал ходить взад и вперед возле своей палатки, по временам с беспокойством, то оглядывая окрестные лесистые высоты, то вперяя свой тревожный взгляд в вершину горы, по которой двигались наши войска, казавшиеся Гулливеровыми пигмеями.

Только к полудню окончилось, и притом без особенных приключений, сосредоточение всего отряда на Зурамакентской поляне, а как оно стоило больших беспокойств и треволнений для начальства и требовало отдыха и успокоения, то дальнейшее наступление было отложено до следующего дня.

Дневка на Зурамакентской поляне, где до 1839 года находился небольшой аул, известный своими садами, в особенности же превосходными виноградниками, была великолепная. Палатки нашего штаба были разбиты под обремененными плодами яблонями и грушами или развесистыми грецкими орешниками. Вода и лес под боком, только вода в Сулаке немного мутна, да по глубине и быстроте течения этой реки она неудобна для купания. Правда, был недостаток в траве, потому что кругом отвесные скалы, лишенные всякой растительности, или горы, покрытые каштаном, чинаром, дубом, ясенью, кленом, кизилом и боярышником.

Впереди нашей позиции, между лесистыми горами, просвечивалось ущелье, по которому вилась, журча по камням, небольшая речка и проходила дорога в глубь Салатавии. С башни, построенной на правом берегу Сулака и называемой Миатлинской, по имени бывшего тут аула, это ущелье наблюдалось небольшим гарнизоном и обстреливалось орудием, вместе с тем извещающим своими выстрелами и о появлении неприятеля.

На другой день, с рассветом, наш отряд выступил далее по этому ущелью. Мне приказано было находиться при генерале Лабынцеве, начальству которого поручено было правое прикрытие, состоящее из двух батальонов кабардинцев и двух батальонов замосцев, при четырех горных орудиях.

Эти войска, ведомые опытным генералом, и притом по местности, знакомой с 1839 года, занимая с быстротой одну высоту после другой и тесня перед собой неприятеля, достигли наконец самого возвышенного гребня. Двигаясь вдоль этого гребня, не только можно было видеть действия нашего отряда, но с удобством следить за неприятелем и наказать его за покушение преградить нам путь.

Однако, к сожалению, неприятель этого не сделал, а ограничился одной только жаркой перестрелкой, продолжавшейся во все время следования нашего по горам на протяжении восьми‑ десяти верст, несмотря на то, что в двух местах им были устроены завалы, нами уничтоженные. Ничего особенного не случилось и в прочих частях отряда.

К полудню отряд расположился лагерем, при слиянии небольших речек Ax‑ су и Татлы‑ су, на обширной и живописной поляне. Мы были окружены лесистыми, но менее высокими и более отлогими горами, сравнительно с Зурамакентскими.

Фруктовые деревья, виноградники и ямы, заросшие высоким бурьяном, где были сакли, заявляли о существовании на этом месте жилья, – и притом давно оставленного. И действительно, до 1839 года здесь находились не в дальнем расстоянии один от другого аулы Кастала и Инчхэ.

Наоборот, множество балаганов, а равно большие пространства только что скошенной и вытоптанной травы доказывали пребывание, и притом недавнее, огромного числа людей и лошадей. Это был стан Шамиля, оставленный накануне нашего прихода.

После беспокойного ночлега, по причине частых тревог, деланных с разных сторон неприятелем, отряд выступил далее.

Частые завалы доказывали о намерении Шамиля сопротивляться, однако все ограничилось живой перестрелкой, как во время следования к Хубарам, так и занятия высот, на которых находился этот разоренный в 1840 году аул.

На живописных Хубарских высотах, обильных травой, лесом, ключевой водой, и с которых виднелись Аух и Кумыкская плоскость, множество балаганов и большое пространство скошенной травы доказывали и здесь недавнее пребывание неприятеля. И действительно, Шамиль со своими скопищами оставил Хубарские высоты почти одновременно с приходом туда нашего отряда и на этот раз ненадолго скрылся от нас.

Не успели мы пройти от Хубар и четырех верст, как осязательно почувствовали присутствие Шамиля: несколько ядер и гранат, пролетевших и разорвавшихся над нашими головами, были ясным тому доказательством. Встревожился корпусной командир, засуетился весь ареопаг, а с ним и весь штаб; оживились войска, утомленные методически скучным походом.

– Ну, слава Богу, что ты, Шамиль Иванович, опомнился, а то без тебя нам скучненько и тяжеленько было идти, – говорили кабардинцы, покручивая усы и осматривая ружья, хотя, правда, плохие кремневые, но острые штыками.

С громкими песнями, бубнами и плясунами прошел отряд под выстрелами неприятеля и в виду его расположился лагерем.

Шамиль с пятью орудиями и ополчением, простиравшимся свыше 6 тысяч конных и пеших тавлинцев, занял позицию за лесистым, чрезвычайно глубоким и крутым оврагом, по дну которого журчала речка Теренгул, передавшая и ему свое название.

Несмотря на такое труднодоступное препятствие, левая сторона Теренгульского оврага была увенчана больших размеров бруствером, из‑ за амбразур которого выглядывало пять орудий.

Этот окоп устроили пленные или добровольно находившиеся у неприятеля поляки, под руководством начальника артиллерии и казначея Шамиля Ягьи‑ Хаджи, слывшего в горах за искусного инженера.

Из стана Шамиля путь отступления лежал через Бортунай на Суук‑ Булак в Гумбет – через перевал Кырк, и в Андию – через Мичикале. Этот путь, известный с 1839 года, считался весьма трудным, но был возможен для перехода легкой артиллерии. Можно было отступить в Андию и через аул Гуне. Следовательно, с занятием Бортуная и Гуне нашими войсками, посланными в обход ночью, неприятель, будучи отрезан от Гумбета и Андии, или должен был пробиваться с огромными для себя потерями, или, бросив свою артиллерию, рассеяться по горам и лесам. Но если бы мы не успели отрезать Шамилю пути отступления, то, занимая фланговую позицию, могли бы нанести ему огромные потери действием нашей артиллерии, а кавалерией – настойчиво его преследовать.

Такой план был возможен, потому что он был приведен в исполнение, но только несвоевременно и нерешительно. Вот если бы шесть батальонов, вся кавалерия и восемь орудий, выступившие из лагеря под начальством генерала Клюки фон Клугенау с рассветом, были двинуты в обход на Бортунай ночью, то Шамилю не так легко было бы отступить за Соук‑ Булак.

А такое предположение имелось в виду, потому что сделаны были все распоряжения к выступлению обходной колонны в полночь. Инициатива этого, кажется, принадлежала генералу Лидерсу, и она была вполне достойна его боевых способностей. Кто же из ареопагитов подал противную мысль, положительно не знаю.

Прежде чем приступлю к описанию маневров следующего дня, употребленных нами к выжитию Шамиля из его крепкой Теренгульской позиции, упомяну о прибытии в наш отряд командира 5‑ го пехотного корпуса.

Одновременно с нашим выступлением из Амир‑ Аджиюрта предложено было генералу Лидерсу, находившемуся в Темир‑ Хан‑ Шуре, озаботиться восстановлением переправы через Сулак у Евгеньевского укрепления. Это нелегко было исполнить как по естественным препятствиям, так в виду большого и воинственного Черкеевского аула; а потому, не желая подвергать ответственности кого‑ либо из подчиненных, Александр Николаевич принял на себя исполнение этой трудной операции, тем более, что ему безотлагательно было нужно переговорить с генералом Нейдгардом.

Несмотря на огромные затруднения, противопоставленные природой и неприятелем, переправа была совершена через Сулак у Ашильты, что ниже Черкея в пяти верстах, с весьма незначительной потерей нескольких храбрых, погибших от пуль и утонувших в Сулакской пучине.

По совершении этой переправы, для отважного Александра Николаевича уже не считалось опасным проехать двадцативерстное расстояние, разделявшее его от генерала Нейдгарда, что он и исполнил с двумя батальонами, четырьмя орудиями и наличной кавалерией. Но Александр Иванович счел такой поступок своего собрата крайне неблагоразумным, и по этому случаю будто бы между тезками был крупный разговор. Ареопагиты же, желая и в этом случае подделаться под своего председателя, когда речь заходила о Лидерсе, всегда с саркастической улыбкой уподобляли его или неистовому Роланду, или бесстрашному Баярду.

Что же касается большинства, то явный перевес был на стороне Александра Николаевича. Даже солдатики, стоявшие толпою, вот как об нем рассуждали в то время, когда он, подъехав к ставке Александра Ивановича, слезал с лошади.

– Кто этот генерал? – спрашивали кавказцы.

– Это наш корпусный, генерал Лидриц, – отвечали люблинцы и замосцы.

– Молодец же ваш корпусный, жаль только, что он не наш, – отвечали на это кабардинцы и куринцы, отделяясь из толпы.

Но оставим и мы в покое Александра Николаевича, а последуем за дальнейшими действиями чеченского отряда.

Согласно диспозиции, отданной около полуночи, в десять часов утра 16 июня войска Чеченского отряда действовали против неприятеля, поспешно отступавшего с Теренгульской позиции на Соук‑ Булак, на двух, хотя видимых, но отдельных пунктах.

На Теренгуле, возле лагеря, одновременно с тем, как четырнадцать орудий, преимущественно батарейных, посылали вдогонку свои выстрелы одиночным всадникам и громили неприятельские укрепления, шесть батальонов с четырьмя горными орудиями поднимались на противоположную крутую покатость оврага. Спешили они туда в поте лица, не с тем, чтобы помериться с неприятелем, а для того, чтобы разве взглянуть на оставленные им укрепления.

На другом пункте, удаленном верст на шесть от лагеря, такое же число батальонов спешило в гору, довольно пологую, но длинную, в надежде если не отрезать неприятелю путь отступления на Соук‑ Булак, то ударить ему во фланг. Но Шамиль, отправив орудия вперед и повернув свое ополчение вправо, предупредил и здесь нашу пехоту. Кавалерия же, предводительствуемая генералом Безобразовым^[147] и состоящая из казаков и милиционеров, не видя позади себя пехоты, действовала крайне нерешительно, ограничась несколькими выстрелами из казачьих конно‑ артиллерийских орудий.

Таким образом кончилась встреча наших войск с Шамилем на Бортунайских высотах.

Вникая со всею подробностью в сущность описанных мною действий, нужно сказать, что неуспех наш произошел не от одной только неизъяснимой нерешительности главного начальства. Допустим, что нерешительность была причиной отмены выступления обходной колонны к Соук‑ Булаку ночью; но в таком случае, зачем мы так неизъяснимо медленно действовали днем?

Не упоминая о колонне генерала Клюки фон Клугенау, действовавшей, как мы видели, медленно и нерешительно, обратимся к главной массе отряда. С 7 часов начинают выдвигаться войска из лагеря к Теренгульскому оврагу, в 8 часов артиллерия открывает канонаду из четырнадцати орудий, и только в 8 ч. 30 мин. колонна, назначенная для перехода через овраг, начинает в него спускаться. Неужели целью такой медлительности было то, чтобы, заняв неприятеля с фронта, дать возможность обходной колонне совершить незаметнее свое назначение? Если это действительно было так, то мы крайне ошиблись, считая до такой степени глупым нашего противника.

По отступлении Шамиля за Соук‑ Булак, командир отдельного Кавказского корпуса предполагал, что он – победитель своего противника – отправился с большим эскортом в Темир‑ Хан‑ Шуру, в сопровождении генерала Лидерса и огромного штаба. Чеченский же отряд расположился лагерем в нескольких верстах от Теренгула, на высотах Ибрагим‑ Дада, на которых и простоял в бездействии две недели.

Только один раз нарушились обиходные занятия войск этого отряда, состоящие в посылке на фуражировки и за дровами, движением особой колонны к Зубуту – небольшому аулу, находящемуся на Сулаке против нашего лагеря. Лазутчики дали знать, что Салатавский наиб вознамерился переселить жителей этого аула в горы. Но это дерзкое намерение в виду нашего отряда не состоялось и ограничилось незначительной перестрелкой, причем с нашей стороны два‑ три человека были ранены.

Что касается служебных моих занятий, совместно с другими офицерами Генерального штаба, то они преимущественно состояли в ежедневной поверке денных пикетов, расставленных по горам, и ночных секретов, располагаемых вокруг лагеря. Не знаю почему, но вероятно, под обаянием прошлого, все думалось о Шамиле, о котором, после ухода его за Соук‑ Булака, не было ни слуху ни духу.

С высот Ибрагим‑ Дада Чеченский отряд двинулся через разоренный еще в 1841 году аул Гертме к Черкею.

Более шести верст мы следовали все год гору, и хотя по обеим сторонам дороги во множестве засеянные поля доказывали близкое и большое население, но впереди себя кроме бело‑ желтых, песчано‑ известковых гор ничего не видели. Вот вошли в ущелье, обставленное такими же горами, составляющими левый берег Сулака; кажется, и самая эта река должна быть недалеко, а жилья все не видно. Только начались расположенные террасами по правую сторону сады.

Взгляните, какие великолепные виноградники и сколько фруктовых деревьев с рдеющими на них черешнями, абрикосами и несозрелыми персиками, грушами и яблоками!

Посмотрите на эти развесистые вековые ореховые и каштановые деревья. И где же все это взращено? На террасах, устроенных в бесплодной скале, где и былинка не росла до того времени, пока не коснулась к ней рука человеческая и не оживила ее водопроводами.

Вот ручей и фонтан жизни прекрасных черкеевских садов. А вот скученные, сложенные из камня и лепящиеся одно над другим жилья создателей фонтана и садов.

Из прежних жильцов остались только тощие собаки и кошки, да скрывающиеся в норах и между камнями тарантулы, скорпионы и фаланги, людей же нет. Они скрываются вместе с волками и шакалами по окрестным горам и лесам. На место же людей‑ создателей явились люди‑ разрушители. За что же постигло созидателей такое страшное несчастье?

Черкеевцы наказываются так жестоко за свое вероломство и непостоянство, неоднократно выраженные в нарушении своего слова и обещаний. Их политика была двойственна с того времени, когда по военным обстоятельствам мы заставили их признавать нашу власть и покоряться нам.

Так, при Кази‑ мулле черкеевцы восстают против нас; но, устрашенные смертью своего первого имама, а в особенности после построения в 1834 году Темир‑ Хан‑ Шуры, снова являются покорными, какими они остаются, по крайней мере по наружности, до 1840 года.

В этом году черкеевцы делаются уже явными нашими врагами, потому что не только силой противодействуют пройти генералу Клюки фон Клугенау через свой аул с транспортом военных запасов в Салатавию, в главный отряд, но и овладевают двумя орудиями, которые только тогда с покорностью возвращаются, когда сила грозит разрушением их аула.

Не проходит и года, как новое неповиновение черкеевцев заставляет генерала Головина двинуться на Сулак и построить против непокорного аула укрепление, названное по его имени – Евгеньевским. Однако и это не помогает и не заставляет опомниться черкеевцев.

В 1843 году, при общем восстании Дагестана, возбужденного Шамилем, черкеевцы разрушают мост на Сулаке, несмотря на то, что на их обязанности лежало охранение этой единственной и важной переправы, и тем подвергают себя новой и справедливой опале. Это‑ то и было причиной истребления их богатого и населенного аула, начавшегося бомбардированием из орудий Евгеньевского укрепления и окончившегося разрушением сакель и истреблением садов в 1844 году частью войск Чеченского отряда.

Такая двойственность черкеевцев и вероломство в их действиях происходили сколько от демократического их образа укрепления, столько же от неясного понимания нашей силы и большой веры в недоступность их аула.

У черкеевцев, как и у других горцев, не было единства в идеях и действиях, потому что не было главы власти, которая обуздывала бы своеволие; а такое единство по многолюдству их аула было им в особенности необходимо.

По этой причине все восстания черкеевцев, как затеваемые буйной молодежью, были случайные, противные желаниям большинства, к которому принадлежало благоразумие и старость.

– Зачем идут к нам русские? Кто их просил, вероятно, не наши старики? Покажем им, что мы их не боимся, а напротив, заставим нас бояться!

Так кричала черкеевская молодежь, открыв убийственный огонь по двум батальонам апшеронцев, вступавших в 1840 году в их аул, тем более, что о таком движении наших войск через Черкей были предварены его жители. Следствием такого вероломного поступка черкеевской молодежи было поспешное и беспорядочное отступление за Сулак апшеронцев с значительною потерею в людях и оставлением в ауле двух орудий. Но старики черкеевские, не обрадованные, а напротив, устрашенные таким неожиданным трофеем, поспешили явиться с повинной и орудиями в отряд к генералу Граббе на Хубарские высоты.

Постоянные подстрекательства Шамиля к явному восстанию против нас усиливали несогласия и неурядицы между черкеевцами. Еще в 1842 году, когда дошла до них весть о претерпенном нами поражении в лесах Ичкерии, черкеевская молодежь зашумела пуще прежнего.

– Уничтожим мост и разрушим башню на Сулаке, а аул окружим завалами, и тогда русские не пожалуют к нам вторично. Если же они придут к нам, то и мы их побьем, как везде их бьет наш благословенный имам!

Так бушевала черкеевская молодежь, и много труда и усилий стоило старикам, чтобы унять ее на этот раз. Но после успехов Шамиля в 1843 году в Аварии черкеевцы привели в исполнение то, что они хотели сделать после поражения нашего в Ичкерии. Мост на Сулаке уничтожен. Три башни, как находившиеся у моста, так и на противоположном конце аула, разрушены; слабому же гарнизону дана свобода отступить в укрепление Евгеньевское.

С уничтожением моста на Сулаке доступ к Черкею со стороны Темир‑ Хан‑ Шуры сделался совершенно невозможен, потому что бродов на этой реке не существует, а переправляться вплавь нельзя по отвесным берегам и быстроте ее течения, в особенности на том месте, где находился разрушенный мост. Здесь Сулак со страшным ревом прорывается между высокими плитняковыми скалами, удаленными одна от другой самое большее на три сажени.

Из этого оказывается, что расчет черкеевцев с этой стороны был верен. Притом командующему войсками в Северном Дагестане было не до Черкея; его занимали более важные события. Дело шло о сохранении Аварии. Да и самая Темир‑ Хан‑ Шура находилась в опасности.

Но черкеевцы не обратили внимания на более близкую опасность: на ядра и гранаты укрепления Евгеньевского, которые ни днем, ни ночью не давали им покоя, производя разрушения в их жилье.

О наказании же в будущем со стороны Гертме, которое их постигло почти через год, они в то время не думали потому, что после поражений, понесенных нами в последние годы, считали власть нашу совершенно уничтоженною. Впрочем, так думали не одни черкеевцы, а все горцы.

 

К. К. Бенкендорф ^[148]

⇐ Предыдущая26272829303132333435Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: