 |
Ахульго. Эпилог экспедиции. Записки. 1844 и другие годы. Ставрополь и мое пребывание в этом городе в 1844 году. – Очерк событий, случившихся на Кавказе в это трехлетие
|
|
|
|
Записки. 1844 и другие годы
Ставрополь и мое пребывание в этом городе в 1844 году. – Очерк событий, случившихся на Кавказе в это трехлетие
Начинаю мой рассказ со Ставрополя, в котором я провел безвыездно три года, после прибытия моего на Кавказ.
Областной Ставрополь был менее населен и далеко хуже обстроен настоящего губернского[131]. Каменные двух‑ или трехэтажные дома, даже на большой улице, были на счету. Мощеных или шоссированных улиц не было. Тротуары были до того узки и неровны, что нужно было быть ловким ходоком и эквилибристом, чтобы в ночное время, а в особенности после дождя, не попасть в глубокую канаву, наполненную разными нечистотами, или не помять себе бока после падения.
В областном Ставрополе не было существующего ныне длинного бульвара, обсаженного высокими тополями, акациями и липами; в то время только верхняя часть бульвара до фонтана была засажена небольшими деревцами. Бабина же роща, нынешний красивый городской сад, была не местом приятного препровождения времени, а, скорее, притоном беглых и мошенников.
На Крестовой горе не возвышалось собора, красы Ставрополя; да и на самых покатостях этой горы, тогда изрытых ямами, – откуда добывались глина и песок, – не было настоящего парка.
Огромное пространство между домом командующего, войсками и госпиталем, на котором теперь возвышаются красивые каменные казенные и частные здания, в то время было пусто, и на нем осенью и зимою не раз случалось слышать вой волков, и даже встречаться с ними или по часам блуждать по этой огромной площади в туман и метель.
Но если областной Ставрополь был по наружности хуже настоящего губернского, зато в нем было более веселого и боевого разгула; даже торговая деятельность была в нем громаднее.
|
|
|
Будучи средоточием гражданского и военного управления Кавказа, в нем производились подряды на сотни тысяч рублей. Он был местом склада не только военных, продовольственных и боевых запасов, но и депо для купеческих товаров, как потребляемых жителями и войсками, так и отправляемых за Кавказ.
Кроме большого штаба и разных лиц, которыми генерал Граббе любил себя всегда окружать ради почета, Ставрополь наполнялся на несколько месяцев военною молодежью лучших и богатых фамилий, приезжавшею из Петербурга за чинами и крестами, щедро на нее сыпавшимися за кратковременные экспедиции.
Много денег тратилось на прихоти и фантазии сынков и племянничков наших аристократов, а, пожалуй, наших крезов‑ откупщиков. Большие барыши перепадали на долю торговцев азиатским оружием, седлами, сбруей, черкесками, папахами и даже чевяками.
Каждый из приезжающих аристократов создавал себе по нескольку азиатских туалетов.
И действительно чудны были костюмы многих из них, в особенности для верховой езды. А сколько раскупалось ковров, канаусу, бурсы, гулиш‑ мамы и других материй, нужных и ненужных, а единственно потому только, что они были азиатские.
Но более всех извлекал для себя пользы от такого посещения Ставрополя молодежью грек Ноитаки, содержатель гостиницы, хотя не единственной, но бесспорно самой лучшей в городе.
Музыка, пение, говор, стукотня бильярдных шаров, хлопанье пробок из шампанских бутылок, чоканье бокалами и крики «ура! » внутри гостиницы; езда биржевых дрожек и других экипажей – снаружи, почти не умолкали ни днем, ни ночью.
Подчас случались и скандальчики вроде того, что понтеры набросятся на шулера‑ банкомета и спровадят его подобру‑ поздорову за двери; или, в минуты вакхического увлечения, перебьют посуду и зеркала и переломают мебель. А это и на руку содержателю гостиницы, потому что он рассчитается с виновными, не только по‑ русски втридорога, а по‑ гречески вдесятерицу.
|
|
|
Моя служба на Кавказе, как офицера Генерального штаба, хотя началась в штабе и хотя я вертелся в сфере главного начальства и в кругу высшей военной молодежи – но первому я никем не был зарекомендован, с последнею же я не желал сближаться.
Не успел я прибыть в Ставрополь, как на меня была возложена обязанность старшего адъютанта. Такая должность всегда неохотно занималась офицерами Генерального штаба, потому что, кроме огромных письменных занятий, она лишала возможности участвовать в военных действиях. Это назначение было для меня крайне неприятно, но скрепя сердце я предался, если не с увлечением, то с старанием, моим новым занятиям. Из этого оказывается, что делить время с молодежью за картами и в вакхических удовольствиях мне не дозволяли не только мои средства, потому что я жил одним жалованьем, но и занятия.
Горько мне было, что мои мечты и фантазии, с которыми я ехал на Кавказ, на первом шагу не осуществились и что вместо боевой жизни пришлось по‑ прежнему сидеть над бумагами. Но, может быть, грусть моя и не была бы столь велика, если бы ближайшие мои начальники, с которыми мне приходилось делить мои служебные занятия, были другие, более доступные и с теплой душой, лица.
Старший из них, не оставивший по себе хорошей памяти впоследствии и по гражданской администрации, был надменен, горд, ленив, нетерпелив. Кроме природной гордости флигель‑ адъютант Александр Семенович Траскин кичился родством, хотя отдаленным, с одним из владык мира сего. Личность его происходила от непомерной толстоты, которая в особенности для него была тяжела во время лета, нетерпеливость его в докладах доходила до отвращения. Любя вообще хорошо пожить, а в особенности поесть (но только не со своими подчиненными), на что собственные средства были недостаточны, несмотря на это, он умел проживать более, нежели получал.
Совсем другим лицом являлся его помощник и мой непосредственный начальник. Трудолюбие, долготерпение, невозмутимое хладнокровие были главными отличительными его чертами. Сколько Александр Семенович Траскин был тучен и кубикообразен, настолько Иван Иванович Норденстам был тонок, строен, высок ростом и красив собою. Сколько первый любил пожить, пожуировать и поволочиться, настолько последний был расчетлив, серьезен и равнодушен к прекрасному полу… Но чтобы не прописаться, этим ограничиваю мою сравнительную характеристику Александра Семеновича Траскина с Иваном Ивановичем Норденстамом.
|
|
|
Однако, говоря о штабном начальстве Кавказской линии, не могу пройти молчанием о другом помощнике Александра Семеновича, тем более, что лицо, занимавшее это место, ворочало многими сложными денежными делами. Лев Иванович К‑ в, сошедший лет пятнадцать тому назад с военного поприща, а теперь сошедший и в могилу, походил во многом на своего главу штабной администрации. Он был также весьма толст, любил поесть и попить, хотя не столь гастрономически и утонченно, как Александр Семенович; при том был менее расточителен и любил копить деньгу, как выражался, на черный день и накопил ее столько, что купил очень порядочное имение и выстроил двухэтажный дом.
Лев Иванович избегал знакомства со ставропольской аристократией, в особенности семейной, но не чуждался холостых обедов и попоек. Более же всего он любил купечество, с которым, обделывая на сотни тысяч подряды, порядочно на их счет грел себе руки.
Оканчивая этим очерк личностей, влиявших на дела военной администрации и бывших моими ближайшими начальниками, во время прибытия моего на Кавказ, обращаюсь к описанию важных событий, совершившихся в 1841, 1842 и 1843 годах.
Мне очень хорошо известны были события, совершавшиеся в Чечне, Дагестане, на правом фланге Кавказской линии и в Черномории, потому что реляции и распоряжения, относящиеся до этих частей Кавказа, сосредоточивались в том управлении, в котором я служил. Что же касается Черноморской береговой линии, то и о ней имелись достаточные сведения.
Восстание чеченского населения и неудачная экспедиция генерала Галафеева[132], а равно возмущения не только отдельных аулов, но целых обществ в Дагестане, показывали, что наши дела на Восточном Кавказе, где прочно властвовал Шамиль, в конце 1840 года были крайне незавидные. При таком положении, прежнее число войск оказывалось недостаточным, а потому средства Чечни и Дагестана были усилены 14‑ ю пехотной дивизией.
|
|
|
Принимая во внимание это усиление Чечни и Дагестана, на 1841 год было составлено предположение для производства решительных наступательных действий. Две массы войск, сосредоточенных у Темир‑ Хан‑ Шуры и Внезапной, одновременно открыли военные действия.
Корпусный командир, генерал от инфантерии Головин, двинул от Темир‑ Хан‑ Шуры к Черкею, многолюдному и богатому аулу, игравшему во всех событиях Дагестана важную роль, и приступил к постройке Евгениевского укрепления, названного так по его имени. Генерал‑ адъютант Граббе, с другой массой войск, открыл действия в Аухе и Салатавии.
Пока наши войска действовали таким образом в продолжении лета, в горах было спокойно. С окончанием же Ауховской экспедиции и с отъездом корпусного командира в Тифлис, начались волнения в Дагестане. Кибит‑ Магома успел подговорить к восстанию жителей Андалаля. После долгих колебаний и жестоких настояний Шамиля, окончившихся избиением многих влиятельных лиц, восстала Андия и Гумбет. Если бы не энергические действия генерала Клюки фон Клугенау, то, может быть, и Авария к концу года не осталась бы за нами.
Чечня находилась в полном восстании. Только староюртовцы и брагунцы остались нам верны; все же прочие чеченские аулы, жившие между Тереком и Сунжею, ушли за эту последнюю реку. Огромные партии чеченцев тревожили не только кумыков и гарнизоны наших передовых укреплений, но и наши казачьи поселения на Тереке. Не в лучшем положении находились дела на правом фланге Кавказской линии и в Черномории. Общества черкесского и абазинского происхождения, хотя не могли действовать столь единодушно, как чеченцы и дагестанцы, потому что у них не было властителя, подобного Шамилю, несмотря на это, они сильно и часто беспокоили наши казачьи поселения.
На правом фланге более всех доставалось нашим станицам, по Кубани расположенным, от махошев, егерукаев, темиргоев, башильбаев, беглых кабардинцев, и в особенности от бесленеев, предводительствуемых их лихим князем Айтек‑ Каноковым.
Черномория часто тревожилась от набегов бжедухов и шапсугов. Но более нежели в печальном положении находилась Черноморская береговая линия, управляемая генералом Раевским, мечтателем, либералом, фразером как на словах, так и на бумаге, и не терпевшим подчинения.
|
|
|
Гарнизоны укреплений, расположенных по берегу моря у впадения реки: Пшады, Вулана, Джубы, Туапсе, Псесуапе, Шахе и Соче, умирали от цинги и лихорадок и гибли от пуль и шашек. Укрепления Лазаревское, Веньяминовское, Михайловское и Николаевское подверглись штурму горцев и были ими взяты; причем гарнизон Михайловского укрепления, во избежание позорного плена, взорвал себя на воздух вместе с ворвавшимся в него неприятелем. Экспедиция между Сочей и Адлером была неудачна и стоила нам больших потерь.
Крейсирование наших судов у неприязненных нам берегов не могло быть успешно, потому что суда, из опасения крушения, скорее должны были держаться открытого моря, нежели берегов. По этой причине сношения черкесов с турками, а равно торговля людьми и провоз контрабанды по‑ прежнему продолжались.
1842 год собственно в Дагестане начался весьма благоприятно для нас. Удачные и энергические действия снова назначенного туда командующим войсками генерала Фези были столь успешны, что к апрелю весь Дагестан был усмирен и влияние Шамиля подавлено. Но, с отозванием генерала Фези, по интригам, в Тифлис, спокойствие в горах нарушилось.
В мае вспыхнуло несколько месяцев тлевшее восстание в Казикумухском ханстве, до того нам преданном и покорном. Геройское сопротивление под Ричой трехсот наших храбрецов дало возможность разбросанным нашим войскам сосредоточиться, а разбитие полковником князем Аргутинским‑ Долгоруковым[133] сначала скопищ Ягьи‑ Хаджи и под Шуарклю в пяти верстах от Кумуха, а потом и самого Шамиля под Колюли, восстановили спокойствие в Казикумухе и вообще в южном Дагестане.
Одновременно с таким успешным ходом дела в южном Дагестане совершилась кровавая катастрофа в Ичкеринском лесу с нашим отрядом, долженствовавшим, согласно общим предположениям, действовать наступательно на Дарго и далее в Андию и Гумбет, на соединение с войсками Дагестана.
Начальствование над этим отрядом возложено было на генерал‑ адъютанта Граббе, человека с большой энергией, рыцарской храбрости, решительного и предприимчивого, но, как оказалось на самом деле, мало знакомого с местностью, на которой ему пришлось действовать, и пренебрегшего тем неприятелем, с которым ему пришлось иметь дело.
Эту непродолжительную, но кровавую и возвеличившую славу нашего противника экспедицию очертим с некоторою подробностью.
Сосредоточенные под укреплением Герзель‑ аул двенадцать батальонов, двадцать четыре орудия и три с половиною сотни казаков 30‑ го мая двинулись вверх по левому берегу Аксая, с огромным обозом, нагруженным продовольствием и боевыми запасами, донельзя замедлившим и стеснявшим движение отряда, в особенности того времени, когда пошел дождь, и бывшим одной из главных причин нашего поражения.
Весть о вторжении русских быстро распространилась в горах, и на помощь ичкеринцам, храбро сопротивлявшимся, под начальством своего наиба Шуаиба‑ муллы в продолжении первых двух дней, прибыли жители большой Чечни, ауховцы, андийцы и гумбетовцы, – и 1 июня, когда пройдено было не более двадцати верст от Герзель‑ аула, отряд был окружен густыми толпами неприятеля.
Со всех сторон кипел бой; в особенности он был упорен и кровопролитен в авангарде и в правом прикрытии, где кабардинцам пришлось брать многие завалы; один же из них, устроенный на урочище Кажалык, был завален нашими и неприятельскими трупами. Потеря с нашей стороны была огромна: она простиралась до шестисот человек убитых и раненых. Сверх того, сильно пострадала артиллерия в материальном отношении; а под орудиями много было перебито лошадей. Между тем до Дарго едва была пройдена половина пути, а местность становилась все гористее и пересеченнее. Чего стоил бы один переход через крутой и глубокий овраг перед Шуани?
Гордость и самолюбие Граббе были сильно задеты и потрясены. Долго колебался и много перестрадал он в ночь с 1‑ го на 2‑ е июня, чтобы решиться на отступление. Наконец необходимость и благоразумие взяли вверх.
2 июня отряд предпринял обратное движение посреди страшного боя, кипевшего со всех сторон, особенно же кровопролитного и упорного в арьергарде, где и в этот день, как и в предыдущий, был героем Лабынцев[134], с Кабардинским полком, которым он командовал до 1840 года. Неприятель, пользуясь общим замешательством, успел было захватить шесть орудий; но подполковник Траскин (командир батальона) со своими кабардинцами отбил их обратно и пал, пораженный несколькими пулями.
Этот день был самый ужасный: дорога загромождалась трупами людей, лошадей и изломанными повозками; неприятель наседал с неистовством; все части расстроились от потери своих начальников. Решено было стянуть войска в боевой порядок и ждать приближения ночи, когда неприятель по обыкновению расходился на ночлег по ближайшим аулам и хуторам.
Как только смерклось, отряд, побросав все тяжести, в глубокой тишине начал продолжать отступление. С наступлением дня, хотя бой возобновился, но он уже не был так упорен и кровожаден, как накануне.
4 июня отряд, совершенно расстроенный и деморализованный, начиная со своего главного начальника, с потерею 490 убитых и 1300 раненых, расположился уныло под стенами Герзель‑ аула, из которого он выступил торжественно и победоносно пять дней тому назад.
Все горы торжествовали столь огромное и небывалое до того в летописях Кавказа поражение. Шамиль, забыв неудачи свои в Казикумухе, из которого он только что прибыл в Дарго, снова очнулся и стал набирать скопища, с намерением напасть на Аварию.
Но и Граббе, желая озарить свою славу, помраченную Ичкеринским лесом, а также побуждаемый военным министром князем Чернышевым, объезжавшим в то время Кавказ, предпринял наступательное движение из Темир‑ Хан‑ Шуры на Андийское Койсу к Игали и Тлоху.
Отряд состоял из одиннадцати батальонов, двадцати трех орудий и трех сотен казаков и милиции, исключительно принадлежащих Дагестану. Однако и эта экспедиция была мало успешна и ограничилась взятием и истреблением мятежного аула Игали, стойко защищаемого мюридами, присланными Шамилем на помощь жителям, и разработкой дороги в Аварию.
Таким образом, несмотря на огромные средства, главная цель экспедиции 1842 года не только не была достигнута и не содействовала к поколебанию могущества Шамиля, а напротив усилила его влияние, поселив в горцах глубокую доверенность к его уму и счастью. Потери неприятеля далеко уступали нашим в числительности, даже не исключая Казикумуха, где главная масса убитых состояла из жителей этого ханства, которых Шамиль не имел причины беречь.
Милиционер грузинской дружины. Рис. Т. Горшельта.
С 1842 года неприятель имел полную возможность оценить затруднения, встречаемые нами при действиях в Чечне и Дагестане, между тем как ему представлялось беспрепятственно тревожить нас со всех сторон. До тех пор в горах еще сохранилась уверенность в непобедимости русских. Неудача же 1842 года, к несчастью, поколебала и это убеждение. Дерзость неприятеля возросла до того, что он снова стал мечтать об изгнании нас с Кавказа, подобно тому, как это было в лучшие времена Кази‑ муллы.
Наши дела не улучшились против прошлогоднего и на западном Кавказе. Закубанцы сделались как будто бы еще предприимчивее. Они начали нападать смелее и безнаказаннее на станицы и укрепления. Так подверглись нападению станицы Васюринская, Татаринская и Темнолесская. Было покушение на Абин, и даже Екатеринодар был однажды в опасности. Тревоги и хищничества по Кубани были почти повсеместные и ежедневные. Впрочем, в этом году сделан был положительный шаг вперед; началось устройство и заселение Лабинской линии. Первыми станциями были Засовская, Владимирская и Лабинская.
На Черноморской береговой линии, хотя наши укрепления не подвергались нападению неприятеля, но гарнизоны по‑ прежнему были заперты в своих укреплениях и по‑ прежнему страдали и умирали от болезней, преимущественно же от цинги и лихорадок.
1843 год начинаю с рассмотрения перемен, происшедших с главными лицами в управлении.
Охотник Кабардинского полка. Рис. Т. Горшельта.
Место корпусного командира Головина заступил генерал‑ адъютант Нейдгардт, бывший генерал‑ квартирмейстер. Бесспорно, он был человек очень образованный, умный, честный и благородный, но не годился для управления Кавказом по мелочному педантизму и незнанию того края, куда он назначался главою. Даже дикая природа Кавказа на него производила неприятное впечатление.
Е. А. Головин по монашеским наклонностям скорей был способен управлять митрополией, нежели быть правителем такого обширного и разнообразного края, как Кавказ. А. И. Нейдгардт привык более управлять войсками в лагерях, на парадах и маневрах; притом был стар и физически немощен. Он настолько был благоразумен и умен, что, сознаваясь в своей неспособности и слабости, отказывался от назначения на Кавказ; но воля царя превысила его нежелание.
Командующим войсками на Кавказской линии и в Черномории, вместо генерал‑ адъютанта Граббе, стал генерал‑ лейтенант Гурко, начавший службу колонновожатым и поступивший на Кавказ из начальников дивизии гвардейского корпуса. Владимир Осипович считался весьма образованным, начитанным и сведущим генералом, но мало знакомым с неприятелем и страною, где ему пришлось действовать. Будучи от природы нерешителен, он часто действовал непростительно осторожно, не только как военачальник, но и как администратор.
Владимир Осипович обладал многими достойными качествами как человек. Он был безгранично добр, приветлив, ласков и обходителен; никогда не раздражался и не выходил из себя; говорил всегда плавно и с расстановкой, и не терял хладнокровия в самые опасные и критические минуты.
Вместе с переменой корпусного командира и командующего войсками на Кавказской линии произошли изменения и штабного начальства. Александр Семенович Т. был назначен в Тифлис начальником корпусного штаба, которым до того был Павел Евстафьевич Коцебу, а Иван Иванович Н. заступил его место в Ставрополе.
Рассказ о военных событиях 1843 года начинаю не с Чечни или Дагестана, как я до сего времени делал, а с правого фланга Кавказской линии.
Действия на этом фланге открыл генерал Гурко наступлением отряда, собранного на левой стороне Кубани против станицы Невинномыской и состоявшего из шести батальонов, двенадцати орудий и восьми сотен, вверх по Большому Зеленчуку.
При слиянии двух небольших речек Бежгона и Кефара, из которых составляется Большой Зеленчук, заложено было укрепление Надежинское, с тою целью, чтобы заставить гнездившихся в окрестных аулах башильбаев и беглых кабардинцев принести покорность или удалиться за Уруп и Лабу. Одновременно с построением укрепления Надежинского другими небольшими отрядами возводились посты Шелоховский и Подольский на Лабе и устраивались станицы Вознесенская и Урупская.
Все это совершалось с частыми перестрелками, и было несколько жарких дел, стоивших нам значительной потери. Особенно замечательны были дела на Теченях как по огромности скопища закубанцев, так и по упорству, с которым они дрались.
Кроме этих сосредоточенных действий между верховьями Большого Зеленчука и Большой Лабы, на всем прочем закубанском пространстве, за исключением тревог от появления небольших партий, не случилось ничего заслуживающего внимания.
Восточный Кавказ, где Шамиль до августа хотя не предпринимал ничего решительного, нельзя сказать, чтобы был покоен от частых тревог, производимых в особенности чеченцами. Разъезжая значительными партиями вокруг наших передовых укреплений: Грозной, Назрана, Заканюрта, Умаханюрта, Герзель‑ аула и Внезапной, чеченцы нападали на скот, выгоняемый на пастьбу, на косцов и на фуражиров, на колонны, посылаемые в лес за дровами и конвоирующие проезжающих и транспорты, или так называемые оказии. Зачастую тревожили своих единоверцев кумыков, брагунцев, староюртовцев не столько ради добычи, сколько в наказание за преданность их к нам и из желания восстановить их против нас и заставить удалиться за Сунжу. Переплывали даже за Терек, где не только хищнически нападали на проезжающих и захватывали в плен казачек, но и делали нападения на станицы, хотя, правда, не всегда успешные. Так, их нападению подверглись Парабочева, Николаевская слободка и станица Калиновская.
В конце августа, после обычных молитв за успех предприятия, Шамиль выехал из Дарго в салатавское селение Далым, куда стягивались конные и пешие чеченцы и жители других сопредельных с ними обществ. Такие же сборы производились и в Дагестане. Общая численность всех скопищ должна была простираться свыше 10 тысяч конных и пеших.
Пока продолжались сборы, Шамиль распускал слухи о назначении далымовских скопищ для действия против Кумыкской плоскости и Кизляра; сборы же Дагестана предназначал против Шамхальства и Казикумуха. Но такие слухи были фальшивы. Настоящий же план Шамиля заключался в нечаянном нападении на Унцукуль[135], который он собирался наказать за выдачу в прошлом году его мюридов и вообще за преданность нам.
28 августа Шамиль со всеми скопищами Чечни и Дагестана был уже под Унцукулем, а на четвертые сутки этот преданный нам аул, включавший свыше восьмисот дворов, после отчаянной и храброй защиты, был во власти Шамиля и обращен в груду пепла и развалин.
Но торжество имама заключалось не в одном взятии Унцукуля, а в совершенном истреблении семи рот мингрельских и апшеронских, как шедших на выручку этого аула под начальством подполковника Веселицкого, так и составлявших гарнизон самого аула, а также в овладении четырьмя полевыми орудиями и одной мортиркой. Правда, это приобретение слишком дорого обошлось неприятелю.
За взятием Унцукуля в продолжение двенадцати дней следуют для нас ряд неудач, а для Шамиля – ряд побед. Он быстро занимает селение Харачи, малодушно оставленное майором Косовичем, тут же разбивает на голову Апшеронский батальон под начальством майора Зайцева, высланный из Цатаныха генералом Клугенау и безостановочно овладевает Моксокской башней и Балаканским укреплением. Вслед затем берет Цатаных, Ахальчи и Гоцатль, гарнизоны которых, состоящие из трех рот, или пали в бою, храбро защищая вверенные им пункты, или попались в плен.
С овладением Балаканами и Гоцатлем командующий войсками Клюки фон Клугенау, действовавший до сего времени крайне разъединенно, неблагоразумно и нерешительно, оказывается отрезанным от Темир‑ Хан‑ Шуры и вообще от шамхальских владений.
Запершись с четырьма батальонами и десятью орудиями в Хунзахе, главном и единственном ауле, оставшемся в наших руках от всей Аварии, перешедшей на сторону Шамиля, генерал Клугенау решается ждать обещанной ему помощи не столько с Кавказской линии, сколько из Южного Дагестана, откуда спешил князь Аргутинский‑ Долгоруков с Самурским отрядом, величина которого состояла из пяти батальонов, десяти орудий и двух тысяч милиции.
Разбив Кибит‑ Магому у селения Руджа и Хаджи‑ Мурада на Гоцатлинских высотах, князь Аргутинский 14 сентября вступает в Аварию, соединяется с Клугенау и встречается с Шамилем у Тануса, но не успевает поразить его, потому что имам уклоняется от боя и оставляет опустошенную им Аварию.
30 сентября, после неудачного покушения овладеть Андреевой, храбро защищаемой горстью кабардинцев, под начальством полковника Козловского[136], Шамиль распускает свои скопища, но, как увидим, ненадолго.
Несмотря на такие быстрые успехи неприятеля, со стороны главного тифлисского начальства не было предпринято никаких энергических мер, а напротив, исходящие оттуда распоряжения были крайне нерешительны. Вместо того, чтобы если не самому корпусному командиру прибыть в Дагестан, то послать туда полновластное лицо, знакомое с краем, был назначен вовсе не знающий Дагестана генерал Гурко. Вместо того, чтобы двинуть туда как наипоспешнее все свободные войска и строго предписать не раздроблять их, посланные туда с Кавказской линии пехота и казаки двигались до того медленно, что прибыли в Темир‑ Хан‑ Шуру в то время, когда Шамиль снова открыл военные действия.
Генерал Гурко, по прибытии в Дагестан, первоначально намерен был действовать более сосредоточенно и не разбрасывал войска по разным пунктам небольшими частями. Поэтому предположено было оставить Хунзах со всею опустошенною Аварией. Но генерал Клугенау, а в особенности руководивший им Генерального штаба подполковник Пассек настаивали на противном и убедили нерешительного и мало знакомого с краем генерала Гурко отступиться от благоразумного своего плана. Владимир Осипович тем более должен был согласиться на это, что и из Тифлиса от генерал‑ адъютанта Нейдгардта предписывалось не оставлять Аварию до весны будущего года, когда прибытие новых войск позволит перейти в Дагестане к решительным действиям.
Такие распоряжения повели к тому, что через два месяца мы должны были не только бросить Аварию, но едва не потеряли всего Прикаспийского края.
В последних числах октября, когда Шамиль снова открыл наступательные действия против Дагестана, наши войска были расположены там таким образом: в Хунзахе, под начальством подполковника Пассека четыре с половиною батальона и шесть горных орудий; в Гергебиле и Балаканах – по одному батальону; в Зырянах, Ирганае и Бурундук‑ Кале – один батальон; остальные затем войска были сосредоточены у Темир‑ Хан‑ Шуры и расположены по Сулакской линии.
Обозрим новый ряд побед неприятеля и новый ряд наших неудач.
30 октября Шамиль с огромным скопищем окружает слабо укрепленный Гергебиль и после двенадцатидневной, мужественной и храброй защиты его тремя ротами Тифлисского полка берет этот аул, в виду наших войск, пришедших по Аймякинскому ущелью из Темир‑ Хан‑ Шуры. С овладением Гергебилем Шамиль приобретает возможность действовать одновременно в Аварии, Даргинском округе и далее в южном Дагестане, Мехтулинском ханстве и Шамхальских владениях. Опустошенная Авария не могла его интересовать, а иметь дело с сильным хунзахским гарнизоном не входило в настоящий его план. Южный Дагестан был далек, тогда как Мехтула и Шамхальство находились перед глазами, на них‑ то Шамиль и низвергается со всеми своими полчищами.
В первых числах ноября все прибрежье Каспийского моря было в полном восстании и наводнилось скопищами всего Дагестана и мюридами, главные массы которых находились в Больших Казанищах, Муселим‑ ауле, Кафыр‑ Кумыке и других ближайших к Темир‑ Хан‑ Шуре шамхальских аулах.
Таким образом, Темир‑ Хан‑ Шура – средоточие управления Дагестаном и в которой находился главный резерв, будучи окружена неприятельскими скопищами, очутилась в блокадном состоянии.
В таком же положении находились и все другие пункты и укрепления, занятые нашими войсками. Хунзахский отряд с 17 ноября, когда подполковник Пассек, после долгого упорства наконец принужден был покинуть Аварию, не имея продовольствия, был окружен неприятелем и находился в безвыходном положении в Зырянах. Евгеньевскому укреплению грозила опасность не только из‑ за Сулака от черкеевцев, но и от скопищ Шамиля. Слабо укрепленное и вооруженное Низовое укрепление, дважды атакованное неприятелем, если и устояло, то обязано непоколебимому мужеству и храбрости гарнизона. Сообщение с Казиюртом и вообще с Сулакской линией тоже было прервано.
В таком печальном положении находился Прикаспийский край до половины декабря, когда начальник лесного фланга Кавказской линии, генерал‑ майор Фрейтаг, явился спасителем.
Сначала освобождает от неминуемой гибели Низовое укрепление, а после боя под Казанищами с Шамилем рассееваются и полчища имама и тем освобождается Темир‑ Хан‑ Шура от тесной блокады. С этого же времени явилась возможность спасения отряда подполковника Пассека, запертого в Зырянах и погибавшего не только от вражеских пуль или ядер, но от болезней и голода, для чего была двинута часть войск из Темир‑ Хан‑ Шуры. И 17 декабря остатки хунзахского отряда были спасены; Авария же, стоившая нам стольких усилий и жертв, была оставлена и уже не занималась до окончательного покорения восточного Кавказа.
В заключение этой главы скажу, что на восточном Кавказе к концу 1843 года мы владели только: Дербентским и Самурским округами, Мехтулинским ханством, Шамхальством, Кумыкскою плоскостью и пространством между Сунжею и Тереком. Но и эти владения наши были весьма ненадежны, потому что жители утратили веру в наше могущество и не могли быть уверены в нашей защите от неприятеля, часто спускавшегося с гор и нападавшего на скот и аулы. В строгом смысле мы владели только теми пунктами, где находились наши войска и укрепления.
В таком положении находился восточный Кавказ, когда с открытием на нем военных действий в 1844 году, мне пришлось в них лично участвовать и к описанию которых я и приступаю.
|
|
|
