 |
Рассказ второй. Предатель
|
|
|
|
Рассказ второй
Предатель
Я у всех прошу пощады.
Но доносчиков не надо,
Не у них прошу пощады…
Фр. Вийон
В начале октября 1857 года секретнейшие бумаги III отделения пополнились небольшим письмецом на французском языке. Отправитель – Герцен. Из Путнея, 1 октября 1857 года. Получатель: господин Генрик Михаловский, эсквайр; через г. Трюбнера, 60, Патерностер роу, Лондонское Сити.
«Милостивый государь, верните нам первый листик наборной рукописи, я послал его к вам лишь с тем, чтобы показать ошибки. Ради бога, поторопитесь с наборной рукописью – и отправляйте по мере того, как будете писать.
„Аугсбургская газета“ поместила длинную статью о сочинении Корфа – наша брошюра с текстом Доклада произведет в России фурор – это неплохо; скажите об этом и Трюбнеру, нужно объявить теперь в немецких газетах, что мы готовим дозу Антикорфики… Я отправляю г. Трюбнеру несколько книг. Прошу вас, составьте счета… Я прибавлю 12 экземпляров „Полярной звезды“ для вас.
Французский текст Корфа мне совсем не нужен – но он будет весьма полезен, если г. Трюбнер предпримет английское или французское издание».
Смысл письма раскрывается без труда. Генрик Михаловский служит в книготорговой фирме Трюбнера, распространяющей вольные издания. Как видно, он не просто служащий, составляющий счета и переписывающий наборные рукописи, но и единомышленник Герцена и Огарева: специально для Михаловского Герцен посылает 12 экземпляров недавно вышедшей III книги «Полярной звезды»; с ним делятся важными планами и соображениями относительно «Антикорфики»…
Осенью 1857 года в Лондоне получили книгу со следующим длинным заглавием – «Восшествие на престол императора Николая 1‑ го, составлено по высочайшему повелению статс‑ секретарем бароном Корфом». Барон Модест Корф (лицейский «Модинька Корф» из пушкинского выпуска) впервые в русской печати опубликовал историю 14 декабря 1825 года, принижая и грязня декабристов, возвышая и обеляя царя. Книге Корфа сопутствовала шумная реклама – крупнейшая в Европе «Аугсбургская газета» восхваляла это сочинение, сам Корф, кажется, искренне полагал, что делает благое, прогрессивное дело, ибо прежде о декабристах вообще нельзя было писать – теперь же все‑ таки появляется целая книга…
|
|
|
Тогда‑ то Герцен и Огарев приготовили ответный удар. Именно об этом и говорилось в письме к Михаловскому. Для ближайшего, 4‑ го номера «Колокола» Герцен заканчивал резкую, убийственную статью о книге «Восшествие на престол…» и о ее авторе. Огарев и Герцен готовили также отдельное издание о «русском заговоре 1825 года», которое действительно произвело в России «фурор» (Корф плакал и даже, говорят, падал в обморок! ).
Итак, Михаловский – в курсе важнейших дел Вольной типографии. Да иначе и не могло быть. Наборщиков и сотрудников для вольного книгопечатания нелегко найти. Среди помощников Герцена были польские революционные эмигранты Людвиг Чернецкий и Станислав Тхоржевский. Позже в типографии работали бежавшие из России Николай Трубецкой, Агапий Гончаренко, Михаил Бейдеман (погиб в «каменной одежде» Алексеевского равелина) и другие.
Генрика Михаловского рекомендовали Трюбнеру и Герцену надежные польские друзья. Михаловский жил уже больше четверти века в эмиграции, участвовал в нескольких заговорах против российских, прусских и австрийских властей в Польше, владел четырьмя языками, знал толк в делах… (Впрочем, как выяснилось позже, он внушал рекомендателям инстинктивное недоверие чрезмерным усердием, слащавой вежливостью и пьянством. )
|
|
|
Получив письмо Герцена от 1 октября 1857 года, Генрик Михаловский тотчас же вложил его в другой конверт и отправил по адресу, куда уже писал немного раньше, и писал вот что:
«Варшава, Наместнику Царства Польского, князю Михаилу Дмитриевичу Горчакову. Из Лондона. 14 августа 1857 года; 12, Патерностер роу.
…Да не удивится Ваше Сиятельство, если я принимаю смелость обращаться прямо к вам – опыт мне показал, что всегда лучше иметь дело, как говорится по‑ просту, с самим богом, нежели с его святыми, и при том дело, с которым я имею честь обратиться к В. С., довольно важно, так что об нем нельзя иначе говорить, как с большою осмотрительностью и осторожностью; я считаю не лишним сказать несколько слов об авторе настоящего письма, дабы В. С. могли судить, достойны ли вероятия сообщаемые здесь сведения или нет.
Я поляк, родиной из Галиции, и в настоящее время занимаю должность корреспондента у Трюбнера и Ко в Лондоне, издателя сочинений Александра Герцена. Я не только пользуюсь совершенным его доверием во всех отношениях, но он всякий раз обращается ко мне, когда нужно напечатать или приобрести манускрипт или продать и отправить либеральные или демократические произведения и пр. и пр. Вследствие этого я не оставил сношений своих с моими соотечественниками – выходцами, я наблюдаю за их поступками и слежу за всеми их действиями. В. С., вероятно, известно о книгах, захваченных в прошедшем году в Гамбурге прусскими агентами, а также об арестовании молодого человека по имени Ольшевского, который вез их. Я должен напомнить об этом В. С., потому что я, за неимением здесь ваших агентов, дал знать об этом г. Альбертсу, секретарю прусского посольства. От него же я узнал об захваченных сочинениях и арестовании О., и, должен сознаться, что я ничем не был награжден за это. Мы с г. Альбертсом были в этом случае в одинаковом положении, ибо, между тем, как два чиновника гамбургской полиции за их усердие к услугам вашего правительства получили ордена, г. Альбертс был совершенно забыт; что же до меня касается, то я много раз напоминал о том г. Гинкельдею в Берлине, покуда получил жалкую сумму в 40 талеров. Потому теперь я решил не работать, как говорят, для прусского короля, и В. С. сейчас изволите видеть, что я прав.
|
|
|
Здесь я сделаю маленькое отступление и перейду к делу о сочинениях и русской пропаганде, которая принимает весьма большие размеры, и даже не понимаю, как ваши агенты в Гамбурге, Берлине, Дрездене, Лейпциге и др. не прибегнут к мерам, которые бы остановили это. Впрочем, как бы то ни было, мне не следует давать советов вашему правительству, когда меня об этом не спрашивают… Имею честь представить В. С. маленькое объявление о втором издании всех сочинений Герцена. Оно будет стереотипным для помещения в журналах французских, немецких и др., и я осмеливаюсь спросить у В. С., как поступают ваши агенты? Там хватают, арестуют лицо, которое имело при себе запрещенные книги, а здесь пропускают по сто, а еще иногда и по сотням экземпляров. Раскрывая сегодня книгу заказов, я нахожу заказанных всего до 780 томов. Я всякую неделю получаю манускрипты, которые приходят из России через Берлин, Дрезден. Угодно будет В. С., чтобы некоторые из них были доставлены к вам? Угодно В. С., чтобы вам указали средство устранить издателя и книгопродавцов? В. С. остается только приказать. Мой адрес приложен к письму…»
В том же послании Михаловский сообщал о каком‑ то подделывателе российских банковых билетов в Лондоне и просил выслать ему за труды 100 фунтов стерлингов…
Рассказывали, что Дубельт, начальник III отделения при Николае I, обыкновенно назначал своим шпионам вознаграждение, кратное 30 (30 рублей, 300 рублей, 30 копеек…), имея в виду 30 сребреников, в поте лица заработанных их предшественником Иудой Искариотским. Михаловский, как видно, предпочитал десятеричную систему и развязно признавался князю, что за 40 талеров не желает «работать, как говорят, для прусского короля».
Несчастного Юзефа Ольшевского, схваченного вместе с запрещенными польскими изданиями и герценовской «Полярной звездой», прусские жандармы выдали русским коллегам, и в 1857 году он был уже на пути в Якутию. Дальнейшая его судьба неизвестна. Теперь Михаловский предлагал новую партию жертв. Конечно, обещая «устранить издателя и книгопродавцов», провокатор зарывался, но все же над корреспондентами Герцена действительно нависла серьезная угроза: адрес фирмы Трюбнера указывался в каждом «Колоколе», и по этому адресу в самом деле регулярно прибывали манускрипты из России «через Берлин, Дрезден». Это был не единственный конспиративный маршрут из России в Лондон (о некоторых других будет сказано дальше), но один из самых важных.
|
|
|
Отправленное 14 августа письмо Михаловского прибыло в Варшаву через несколько суток. 22 августа наместник Польши уже выслал его секретной почтой в Петербург шефу жандармов князю Василию Долгорукову.
В III отделении призадумались: боялись, не авантюрист ли этот Михаловский, из тех, кто поживится и обманет?
К тому же – боялись огласки. Огласки в иностранной печати и особенно в изданиях Герцена (среди нижних и средних жандармских чинов в те годы упорно держался слух, будто у Герцена хранятся фотографии всех агентов III отделения, и, «как кто из них в Лондоне появится, Герцен – сразу узнает»). Приличной заграничной агентуры у шефа жандармов не было: важным агентом был лишь состоявший при русском посольстве в Париже Яков Толстой (когда‑ то декабрист, приятель Пушкина, позже – замаливавший грехи в «государевой службе»), иногда пускались в деловой вояж по западным столицам тайные и статские советники с Цепного моста, но при всех обстоятельствах приходилось остерегаться контратаки Герцена. Стоило ему узнать об очередной экспедиции, снаряженной III отделением, – и начиналось:
– Старший чиновник III отделения, действительный статский советник Гедерштерн путешествует по Европе со специально учеными целями…
– Служащий в тайной полиции, известный читателям «Колокола» как ученый путешественник, Гедерштерн пожалован в тайные советники с оставлением при тайной полиции…
В «Колоколе» появляется специальная статья с персональным разбором высших чинов III отделения: «Почтовые, почтенные и иные шпионы…»
– С искренней благодарностью извещаем корреспондента нашего о том, что письмо его, в котором он нас предупреждает о приезде в Лондон двух шпионов – пришло. И как нельзя больше кстати. Оба гуся здесь и пользуются, сверх жалованья, прекрасным здоровьем…
– Кто был старичок… не очень давно приезжавший… очень скромный, так что и имени своего не сказал, очень любопытный, особенно насчет польских дел и русских путешественников? Одни говорят, что это собственный корреспондент собственной его величества канцелярии, другие… говорят не то… А мы знаем, кто старичок!..
– Его сиятельство нашу скромную типографию окружил своими сотрудниками и велел им не спускать нас с уха…
|
|
|
Боясь огласки, III отделение любило доносы тихие, деловые, недорогие и недолюбливало доносчиков развязных и циничных, потому что при знакомстве с последними на лице шефа жандармов появлялось выражение чуть более брезгливое, чем после доклада об обычном шпионе, а государю представлять письма à la Михаловский вообще считалось неприличным.
Вот над чем задумывались в III отделении.
Наконец в конце августа Долгоруков ознакомил с письмом министра финансов Брока (поскольку речь шла и о подделке банковских билетов). Брок снесся с министром иностранных дел Александром Горчаковым (в прошлом – лицейским приятелем Пушкина), от Горчакова пошло поручение русскому посольству в Лондоне – разузнать о Михаловском и, если найдется «подделыватель билетов», выдать «до 100 фунтов стерлингов».
Чиновник русского посольства в Лондоне разыскал Михаловского, побеседовал с ним и известил Петербург, что Михаловский «характера подозрительного» и что им сообщены «точные сведения об Ольшевском» (это в Петербурге уже знали). Вопрос о фальшивых кредитках (и, соответственно, вопрос о 100 фунтах стерлингов) оставался «в неопределенном положении».
Михаловский, однако, увидел в посещении царского чиновника хороший признак. Ему казалось, что через русское посольство, по каналам министерства иностранных дел, он легко сможет посылать в III отделение выкраденные рукописи, имена корреспондентов и адреса, по которым рассылалась вольная пресса.
Есть основания думать (через несколько страниц эти основания будут приведены), что русский посол в Англии граф Хребтович поощрил Михаловского и примерно в те дни, когда ничего не подозревавший Герцен отправил шпиону деловое и дружеское письмо, тот передал Хребтовичу список тайных корреспондентов вольной печати. Может быть, выпрашивая у Герцена 12 книг «Полярной звезды», Михаловский хотел щегольнуть пред хозяевами своими обширными возможностями, письмо же самого Герцена было для предателя лучшей рекомендацией.
10 томов занимают в академическом издании Герцена его письма. Письма, отправленные Герценом, уходили к другим людям, в другие города, другие страны… По тому, где они хранились до того дня, пока не были напечатаны, можно проследить их судьбу (а в специальных приложениях к каждому тому перечисляются письма, о которых известно, что были, но исчезли…).
Письма родным, письма Огареву оставались в семье Герцена, затем попали в рукописный отдел Румянцевского музея (будущей Ленинской библиотеки), частично сохранились за границей или же исчезли и известны лишь в старых копиях. Письма Герцена к друзьям, ответы тайным корреспондентам хранились под замком, в семейных архивах, с тем чтобы через десятилетия с этими архивами перейти в главные хранилища рукописей в Москве, Ленинграде, Париже… Некоторые послания переходили из рук в руки, совершали причудливые перемещения в пространстве и времени и вдруг оседали в провинциальных архивах и музеях. Однако несколько писем и записок хранятся в ЦГАОР (Центральном Государственном архиве Октябрьской революции) в Москве, в фондах III отделения и других карательных учреждений. Почти все письма Герцена в этом архиве власть добыла в 1862–1863 годах, когда ей удалось захватить часть нелегальных сотрудников вольной печати и организовать крупный судебный процесс. Лишь одно письмо, научно именуемое «ЦГАОР, фонд 109 (III отделение), I экспедиция, дело № 255», – подарок шпиона Михаловского, сделанный в октябре 1857 года.
Так осенью 1857 года сгущались тучи над вольными изданиями. Однако в те дни, когда Герцен еще ничего не знал о вражеском ударе, Михаловский также не подозревал о готовящемся контрударе. Слабость предателя была в том, что уже немало людей было осведомлено о его предложениях: наместник Царства Польского Михаил Горчаков и какие‑ то его чиновники, шеф жандармов Долгоруков и его люди, министр иностранных дел Александр Горчаков и его канцелярия, русский посол Хребтович и его советники…
Около 10 октября Герцен и Огарев, как видно из отправленных ими в эти дни писем, еще совершенно спокойны. Они заняты: 4‑ й номер «Колокола» немного запаздывает, и нужно торопиться…
4‑ й номер открывается мощной «антикорфикой», затем следует еще 10 статей и заметок. В этих материалах много ценных сведений о закулисных маневрах петербургских верхов, о самодурстве министра юстиции Панина, о воровстве «по военному ведомству». В одной из статей Герцен обращается к друзьям: «Душевно, искренно, дружески благодарим мы неизвестных особ, приславших нам в последние два месяца большое количество писем и статей. Сведения из России, особенно из наших судебных пещер, из тайных обществ, называющихся министерствами, главными управлениями и пр., нам необходимы. Мы надеемся на продолжение присылок и просим об них, все возможное будет напечатано…»
И вдруг в самом низу последней страницы, где часто допечатывались материалы, прибывшие «в последний час», – следующее объявление:
«Удостоверясь, что некто Михаловский, занимавшийся делами по книжной торговле г. Трюбнера, предлагал русскому правительству доставлять рукописи и письма, присылаемые для нашей лондонской типографии, и считая должность корреспондента русского правительства несовместимой с делами нашей типографии, – мы взяли все меры, чтобы отстранить Михаловского от всякого участия в делах г. Трюбнера, о чем со своей стороны г. Трюбнер просит нас довести до сведения читателей».
Что же произошло?
Первые сведения об этом – в письме Герцена к Мейзенбуг. Мальвида Мейзенбуг, немецкая писательница, жившая в лондонской эмиграции, была близким другом Герцена, воспитательницей его детей. Из путнейского дома Герцена на лондонскую квартиру Мейзенбуг и обратно регулярно шли записки, письма, книги. Иногда на адрес Мейзенбуг приходили корреспонденции для «Колокола». Писательница сохранила 251 письмо Герцена (большая их часть попала потом в Парижскую национальную библиотеку, некоторые очень интересные послания Герцена опубликованы сравнительно недавно).
В письме Герцена от 4–5 октября 1857 года о Михаловском – ни слова.
14 октября: «У нас была длинная история: обнаружили одного шпиона, который хотел получить от русского правительства 100 фунтов за мои письма и т. п. Едва письмо Горчакова успело дойти до Петербурга, как я получил оттуда три предостережения. – Что скажете вы об этом? Этот каналья был приказчиком у Трюбнера».
Несколько лет спустя Герцен рассказал в «Былом и думах», как, вместе с Огаревым, итальянским эмигрантом Пианчани и двумя польскими друзьями – Чернецким и Свентославским, он отправился к Михаловскому за объяснениями:
«Негодяй путался, был гадок и противен и не умел ничего серьезного привести в свое оправдание.
– Это все зависть, – говорил он, – у кого из наших заведется хорошее пальто, сейчас другие кричат: „шпион! “
– Отчего же, – спросил его Зено Свентославский, – у тебя никогда не было хорошего пальто, а тебя всегда считали шпионом? »
Герцен счел нужным тут же предупредить всех польских эмигрантов и 16 октября 1857 года направил письмо в редакцию их газеты «Польский демократ»:
«Граждане! Спешу уведомить вас о содержании двух писем, которые я получил в связи с тайными шагами, предпринятыми Михаловским у русского правительства. Вы, вероятно, хорошо поймете причину, в силу которой я не могу назвать ни фамилии, ни числа, ни места, кем, когда и откуда эти письма были присланы. Ручаюсь вам честным словом, что отлично знаю лицо, которое писало второе письмо, и что это лицо находится в России.
Вот содержание первого письма, которое у г. Трюбнера при свидетелях было прочтено Михаловскому:
„Некий Михаловский написал из Лондона письмо Горчакову, предлагая свои услуги русскому правительству и обещая уведомлять его о всех деталях отношений между г. Трюбнером и Герценом с одной стороны, и Россией – с другой. Он говорит, что является одним из главных агентов книгоиздательства Трюбнера и пользуется большим доверием как Трюбнера, так и Герцена, что через его руки проходят рукописи и письма, адресованные в русскую типографию; в доказательство этого он предлагает сейчас же переслать несколько рукописей и писем, полученных из России и перехваченных им“.
Второе письмо еще ярче, и именно это‑ то письмо прислано мне лицом, которое я очень уважаю и в правдивости слов которого нисколько не сомневаюсь.
„Спешу уведомить тебя, что некий Михаловский предложил министру финансов в России открыть фабрику фальшивых русских ассигнаций, если ему правительство даст 100 ф. ст. Одновременно он говорит, что, состоя в должности доверенного лица у Трюбнера, издателя и распространителя пагубных книг на русском языке, имел бы возможность сообщить правительству относительно лиц, которые присылают из России свои корреспонденции, в доказательство чего готов прислать несколько писем и рукописей. При этом прибавил, что его усердие уже хорошо известно русскому правительству, так как год тому назад именно он донес кому следовало в Гамбурге о пересылке пакета с русскими книгами (это дело несчастного Ольшевского), и закончил письмо жалобой на то, что до сих пор ему не уплачено 50 талеров, которые он требовал за донос“.
Ввиду того, что у меня действительно не хватает нескольких рукописей одной присылки, об отправлении которых я был уведомлен, я уверен, что он их себе и присвоил. Если он их уже выслал, то, более чем вероятно, я об этом узнаю…
Одно лицо в Лондоне уверяло меня, что Михаловский был в 1853 году изгнан из Парижа как австрийский шпион, и что во время ареста гр. Ольшевского в Гамбурге это было хорошо известно в Лондоне, и что тогда широко распространились сильные подозрения о его причастности к этому делу. Было большой ошибкой в таком случае, что уже тогда с него не сорвали окончательно маску. Это самое лицо (имени которого не могу еще назвать) говорит, что наверно знает, что Михаловский опять (13 октября) донес министру Горчакову о всем происшедшем».
Как видим, в письме к Мейзенбуг Герцен говорит о трех предупреждениях из Петербурга, в польской же газете цитирует лишь два письма, но упоминает еще «одно лицо в Лондоне», имени которого «не может еще назвать».
Интересно было бы разгадать, кем был нанесен контрудар, кто спас Вольную типографию от шпиона в Лондоне и от шпионов с невских берегов.
Данных мало, значит, из них надо извлечь многое.
Сначала – первое письмо. Легко заметить, что автор его излагает факты точно, близко к тексту того послания, в котором Михаловский предлагал свои услуги. Мальвиде Мейзенбуг Герцен писал о предупреждениях из Петербурга. Почти через 10 лет автор «Былого и дум» возвращается к этому эпизоду:
«Осенью 57 года я получил через Брюссель письмо из Петербурга. Незнакомая особа извещала меня со всеми подробностями о том, что один из сидельцев у Трюбнера, Михаловский, предложил свои услуги III отделению…»
Итак, письмо из Петербурга – через Брюссель… Ясно, что какой‑ нибудь неведомый нам петербуржец, может быть осведомленный чиновник, получив возможность ознакомиться с письмом или копией письма Михаловского, послал свое предостережение на адрес какого‑ то друга или доверенного лица в Брюссель с тем, чтобы оттуда предупредили Герцена.
К сожалению, в бумагах Герцена, относящихся к этому времени, не имеется никаких следов переписки с Брюсселем. Но, может быть, регулярной переписки не было. Вполне допустимо, что Герцен действительно не знал имени как петербургского, так и брюссельского друга. В том‑ то и была сила вольной печати, что ее руководители иногда не знали всех своих единомышленников, что существовал тайный союз между многими людьми, которые друг друга никогда не видели…
«Одно лицо» из Лондона точно информировало Герцена, что Михаловский «13 октября донес министру Горчакову о всем происшедшем». Более чем 70 лет спустя, в начале 20‑ х годов нашего века, издатель первого полного собрания сочинений Герцена Михаил Константинович Лемке нашел в архиве III отделения паническое послание Михаловского – действительно от 13 октября 1857 года и действительно министру иностранных дел. Шпион упрекал Горчакова: «…Опытные агенты демократов умеют проникать в секреты министерства, очевидно, достаточно для того осведомленные и не боясь риска. Герцен получил три дня тому назад письмо из Спб., в котором ему сообщают, что некий г. Михаловский писал кн. Горчакову, предлагая ему свои услуги по распространению русских изданий, печатающихся в Лондоне, доставке манускриптов и т. д. Герцен в присутствии нескольких своих друзей прочитал письмо и прибавил: „Вы видите, что у нас там, в самой канцелярии министра, имеются друзья, преданные нашему делу. Что скажете? “ Я, конечно, все отрицал и мне удалось даже убедить г. Трюбнера, что это не я, но что, может быть, кто‑ либо воспользовался моим именем…»
Для истории «1‑ го письма» важно, что Михаловский, со слов Герцена, считал, будто автор первого письма – из канцелярии министра иностранных дел. Может быть, так оно и было, но не исключено, что в Лондоне перепутали двух Горчаковых – наместника Польши и министра иностранных дел…
Через два дня после первого письма Герцен получил второе. Тут уж он не скрывает, что знает и уважает писавшего. В самом деле, из текста видно, что корреспондент с Герценом на «ты».
Автор второго письма верно передавал суть дела, хотя в подробностях ошибался больше, чем автор первого письма (неверно, к примеру, будто бы Михаловский сам хотел открыть фабрику фальшивых ассигнаций). Очевидно, друг Герцена записывал свои сведения с чьих‑ то слов. В «Былом и думах» о втором письме сказано кратко: «Я получил второе письмо того же содержания через дом Ротшильда».
Из одной этой фразы можно, кажется, извлечь два вывода:
Во‑ первых, «дом Ротшильда». Это был особый адрес, известный только самым близким друзьям. В банке Ротшильда хранились деньги Герцена (миллион франков), и, как полагалось, солидный клиент мог пользоваться адресом фирмы для своей корреспонденции. Порой среди векселей и счетов клерки Ротшильда находили письма на имя m‑ r Herzen, m‑ lle Olga (Ольга, дочь Герцена) или m‑ r Domange (французский эмигрант, учитель детей Герцена). Эти письма быстро находили адресата: финансовая империя Ротшильда была столь внушительна, что одно только имя короля банкиров ограждало конверт от тех «историков», которые, по словам Герцена, «изучают самую новейшую историю по письмам, еще не дошедшим по адресу».
Получение второго письма через Ротшильда еще раз подтверждает близость к Герцену его корреспондента. Но если в 1857 году Искандер специально подчеркнул свое особое уважение к тому, кто послал второе предупреждение, то в 60‑ х годах, в «Былом и думах», – только одна фраза о получении второго письма: значительно меньше, чем даже о первом… Вероятно, это объясняется охлаждением отношений… Как известно, после событий 1862–1864 годов (расправа с демократами, польское восстание) большинство старых друзей испугалось, отшатнулось, перестало переписываться с Герценом и Огаревым.
Можно ли найти автора второго письма по приведенным данным?
Кажется, можно.
Без особого труда, по письмам и мемуарам Герцена, можно составить список людей, с которыми он был на «ты». Список будет немалым, но большая часть близких друзей – из Москвы, в то время как письмо пришло из Петербурга.
В Петербурге в 1857 году жили как будто только три человека, которые сохраняли с Герценом дружеское «ты»:
Иван Сергеевич Тургенев,
Константин Дмитриевич Кавелин,
Павел Васильевич Анненков.
Все трое – крупные общественные и литературные деятели. Всех трех Герцен в то время очень уважал и в их правдивости не сомневался. Все трое настроены были либерально, что в 1857 году означало сочувствие герценовским изданиям, но позже – когда волна общественного подъема схлынула – пути Герцена и этих людей разошлись. Наконец, все трое были в то время близки друг с другом, и сношения с Герценом одного из них быстро могли стать известны двум другим.
Задача облегчается тем, что можно по письмам этих людей установить, где находился каждый из них летом и осенью 1857 года.
Тургенев уже больше года жил в Западной Европе, главным образом в Париже. 16 октября 1857 года Герцен отправил Тургеневу очередное письмо, сообщая о 4‑ м номере «Колокола»: «И о Корфе. Посылаю. Заметь также о шпионе Михаловском».
Больше никаких подробностей: французские «историки» также умели изучать «не дошедшие по адресу послания». Тургенев, очевидно, не мог отправить письмо «из Петербурга», поэтому его кандидатура не подходит.
К. Д. Кавелин летом 1857 года также странствовал по Европе (сохранилось его письмо к Герцену от 2 августа).
Остается Павел Васильевич Анненков (Огарев шутливо величал его «Полиной») – крупнейший исследователь и издатель сочинений Пушкина, будущий автор знаменитых литературных воспоминаний. Связи Анненкова были громадны, от своих братьев, генералов и сановников, он мог многое знать и, узнав, послать известие «на адрес Ротшильда…»
Осталось еще подумать об «одном лице» из Лондона, которое помогло разоблачить Михаловского.
Заметим: о паническом письме Михаловского министру иностранных дел Горчакову Герцен узнал прежде, чем это письмо достигло Петербурга. 13 октября оно было отправлено, а 16 октября о нем уже появилось сообщение в «Польском демократе». Столь быстрая осведомленность «одного лица» может быть, вероятно, объяснена только тем, что «лицо» служило в русском посольстве, через которое шла переписка шпиона с начальством.
Кто же помог Герцену в этом случае?
Просматривая штаты русского посольства в Лондоне – от посла графа Хребтовича до экспедиторов и регистраторов, мы можем пока только гадать – кто?..
Так провалилась затея, которая могла бы и удаться. Разоблаченный доносчик был совершенно не нужен российской власти. Его следы теряются. «Эмигранты‑ шпионы – шпионы в квадрате, – пишет Герцен. – Ими оканчивается порок и разврат; дальше, как за Луцифером у Данта, ничего нет».
В конце ноября 1857 года министр иностранных дел Александр Горчаков демонстративно отправил в подарок III отделению заметку о Михаловском из 4‑ го номера «Колокола». В тайной полиции эта заметка уже, конечно, имелась, но все же пришлось благодарить соседнее ведомство за внимание…
Эпилог ко всей этой истории был написан Герценом 9 лет спустя.
«Колокол» в ту пору шел к своему концу – в России затихали бури 60‑ х годов и лишь едва мерцали зарницы 70‑ х. Вспоминая в 215‑ м «Колоколе», 1 марта 1866 года, разные эпизоды прошедших горячих лет, Герцен снова возвращается к истории с Михаловским, освещая ее несколько иначе, чем в прежних статьях:
«Михаловский… предложил свои услуги через Хребтовича (тогдашнего русского посла в Лондоне) и обещался, за 200 фунтов в год, доставлять списки лиц, посещающих нас, образчики рукописей, выкраденных из типографии, по мере возможности узнавать пути, по которым посылается „Колокол“ (от Трюбнера он же сам посылал), и имена корреспондентов. Вышло затруднение: кто должен платить эти 200 фунтов? Князь Горчаков отказался, князь Долгоруков тоже не хотел, решились спросить государя. Пока шли переговоры, уличили Михаловского, прогнали его от Трюбнера и напечатали в журналах.
Дело было в 1857 году, в те времена, когда государю „еще новы были все наслажденья самовластья“, и шум льстецов, и сонм шпионов.
– Кто составил этот лист? – спросил Александр Николаевич, бросая образцовый список наших гостей в камин.
– Его представил Хребтович.
– Он меня компрометирует.
И Хребтовичу достался нагоняй».
В архиве III отделения, среди бумаг о Михаловском, не сохранилось списка посетителей Герцена. Александр II, должно быть, действительно кинул его в камин. Лет через пять все пошло в дело – и списки, и доносы, и провокаторы, а тогда, после Крымской войны, общественная атмосфера была неподходящей для шумных политических процессов. Да и что мог в ту пору сделать самодержавный российский царь с таким списком – ведь там, без сомнения, было немало знаменитых людей: литераторов, профессоров, офицеров, дипломатов, из процесса возник бы скандал, так как единственным обвинительным документом было развязное послание предателя.
Список должен был последовать в камин с той же неизбежной закономерностью, с какой должны были появиться несколько писем, предупреждающих вольных печатников об опасности. «Подобного рода письма, – вспоминал Герцен, – мы получали не раз. Искренняя и глубокая благодарность анонимным друзьям, делавшим нам или, лучше, нашему делу, такую великую услугу…»
|
|
|
