 |
Несколько происшествий из области музыки
|
|
|
|
Несколько происшествий из области музыки
Сельский скрипач поздно ночью возвращался домой.
Дорога шла через лес.
Когда впереди и сзади, слева и справа стали мелькать зеленоватые огоньки и послышалось глухое, короткое завывание, он понял, что окружен волками, и остановился.
…Спички кончились.
Они подошли совсем близко.
Вот и развязка?..
Он выхватил скрипку.
Они остались на расстоянии, на котором застали их звуки, и сидели тихо.
Он вышел из их круга, не переставая играть, и направился к дому. Некоторое время они загипнотизированно следовали за ним, потом, уже невдалеке от жилья, отстали.
– И так просто он спасся от смерти?
Историю эту рассказали моему отцу в закарпатском селе Квасы.
Никаких документальных свидетельств ее достоверности у меня нет. Тем не менее – я верю в нее, и не только потому, что мне этого хочется. Не собираюсь склонять читателя к сентиментальному выводу: «Какие волки чувствительные, как их тронула музыка, они даже забыли съесть скрипача». Но мы говорили о том, что «касается всех», и можем найти довольно простое обоснование подлинности этой истории.
Одна ли фантазия давала пищу легендам о чудотворных струнах? Они живут в мифах и сказках почти всех народов земли, Орфеи и Садко, чародеи, завораживавшие богов, людей, птиц, зверей и все сущее…
Пожалуй, именно скрипку, самый мелодичный из инструментов, и должны были по достоинству оценить волки, потому что их собственный язык – один из самых мелодических языков в мире. Уже старинные музыканты знали, что звуки волчьего воя – это чистые, беспримесные музыкальные тоны, каких немного в животном мире – еще разве писк комаров. Охотничьи сигналы волков, надежные средства координации совместных действий на гоне – это настоящие короткие мелодии с определенными длительностями и интервалами звуков. И понятно, уши волков должны быть особенно чувствительны к звуковысотным интервалам, у них должен быть, другими словами, очень хороший музыкальный слух. То, к чему высока чувствительность, что близко к собственному языку, должно действовать особенно сильно, затрагивая сокровенные пружины инстинктов. Почему с волками не могло произойти то же, что с кузнечиком, который прельстился моими часами?..
|
|
|
Бывалые охотники говорят, что настоящую музыкальность собачий голос приобретает, когда собака нападает на след и настигает зверя. Что же касается отношения собак к музыке, то здесь выяснилось: что угодно, только не равнодушие.
Принято считать, что собаки просто не выносят музыки; это, однако, не совсем верно. Наблюдатели, специально интересовавшиеся этим вопросом, выделяли два типа реакций: одни псы впадают под влиянием музыки в меланхолическое настроение, жалобно воют, другие, наоборот, выражают всяческое удовольствие, махают хвостом и прочее. С другой стороны, сообщали, что некоторые собаки при звуках музыки начинают биться в конвульсиях и даже умирают.
Мне пришлось наблюдать одного очень музыкального доберман‑ пинчера. Я не боюсь употреблять это слово: уж слишком явно его неравнодушие к музыке. Правда, оно такого странного свойства, что я до сих пор не знаю, любовь это или непереносимость.
С младенчески‑ щенячьего возраста Бой дает острейшие реакции на все музыкальные звуки. Я не мог при нем играть на пианино – он тут же начинал выть, а когда подрос, сам подбегал к инструменту и бил по нему лапами и носом. Он немедленно присоединяется к пению. Если, стоя рядом с ним, начать тихонько насвистывать, он настораживает уши, вертит головой, затем, взвыв, прыгает на вас. При нем нельзя заводить пластинки – он слишком интенсивно исследует источник музыки; телевизор страдал от него не однажды. Его иногда застают одиноко сидящим у включенного радио: подвывает. Протяжные мелодии действуют на него особенно сильно.
|
|
|
Я заметил у Боя одну интересную особенность.
Если в его присутствии начать усиленно дышать, с затруднением вдыхая и выдыхая воздух, он приходит в неописуемое беспокойство: суетится вокруг, старается лизнуть в лицо и, наконец, беспомощно садится рядом, задирает голову вверх и издает горестный вой. Я заметил, что он так реагирует, даже если лишь слегка изменить дыхание – чуть‑ чуть, почти беззвучно засипеть.
(«Почему ты так дышишь? Тебе больно? Тебе плохо? Ну не надо, пожалуйста, это меня расстраивает». )
У собак, с их недостижимой для человека остротой слуха, дыхание очень выразительно; ритмом дыхания они, по‑ видимому, способны передавать друг другу многие свои состояния.
И может быть, именно этой острой чувствительностью к неуловимым для нас звукам дыхания объясняются некоторые собачьи предчувствия и то, что они иногда воют под окнами умирающих?
Под аккомпанемент Homo sapiens
Они вдруг открыли, что их двое. И они могут любить друг друга…
Подробный отчет об опыте над Ганцем и Маргаритой был помещен в конце прошлого века в приложении к журналу «Философская декада». В парижском ботаническом саду был устроен специальный симфонический концерт для пары слонов. В присутствии многочисленных зрителей серые исполины выказывали удивительную смену настроений, отвечавшую исполняемой музыке. Видимо, ничего не выдумывал древнегреческий географ и историк Страбон, писавший, что музыка вызывает у слонов сильное душевное волнение и любовные стремления.
И опять‑ таки собственный язык слонов очень нежен и музыкален. Высокие трубные звуки, издаваемые ими, хорошо интонируются, богаты оттенками. Громадное ухо слона должно обладать хорошей звуковысотной чувствительностью. Очень ритмичные и последовательные в своих движениях, слоны должны хорошо чувствовать музыкальный ритм. Добавьте к этому эмоциональность, свойственную им, эту кротость и добродушие, за которыми прячется готовность к разрушительному безумию, – и станет понятно, почему слон – одно из самых музыкальных животных на свете.
|
|
|
Относительно музыкальности своенравных домашних хищников, славных своими ночными концертами, исторические анналы умалчивают. Однако позволю себе сослаться на частные сведения. Один товарищ рассказывал мне о кошке, которая любила фортепьяно. Всякий раз, когда играли на рояле, она подходила как можно ближе, усаживалась как можно удобнее и млела от удовольствия. Особенно она будто бы любила «Сентиментальный вальс».
(Кстати о сентиментальности. В нее легко впасть, говоря о музыкальности зверя. Мы охотно приписываем зверям свое мировосприятие и стремления; это называется «антропоморфизм», и это доказывает, что мы еще не так далеко ушли от зверей, ибо они, в свою очередь, приписывают свое мировосприятие нам. Иначе почему собака, относясь к вам дружелюбно, все же считает нужным предупредить рычанием, что эту кость лучше не трогать, что это частная собственность?.. Если бы она не подозревала вас в вожделении к кости, все было бы иначе. )
Биологам еще предстоит разобраться, какими своими составляющими музыка действует на разных животных. Замечали, например, что пауки при звуках музыкальных инструментов, особенно фортепьяно, выползают из своих щелей и спускаются по паутине поближе к источнику музыки. Привлекает ли их сама музыка, или, может быть, звуковая вибрация воздуха по резонансу заставляет вибрировать паутинки – это ведь тончайшие струны – и побуждает паука выползать, как на муху?
Из древней Греции до нас дошел рассказ о рыбе, которая выскакивала из воды при звуках плясового напева.
Писали об одном заключенном в Бастилии, который, играя в камере на лютне, собирал вокруг себя на полу большой круг малосимпатичных слушателей – пауков и крыс. Есть странная полулегенда – рассказ о дрезденском музыканте конца XIII века, в доме которого расплодилось невероятное количество крыс и мышей. Устав с ними бороться, несчастный нашел наконец спасительный выход. Он регулярно играл на флейте, звуками этими собирал большие партии грызунов и, увлекая за собой на берег реки, топил.
|
|
|
Музыка завораживает ящериц, черепах, змей. В охоте на кобр игра на флейте используется уже многие века; теперь эти грозные гипнотизеры, которых самих так легко загипнотизировать, танцуют на улицах под магнитофоны. Австралийцы поют при охоте на опоссумов и диких собак…
Музыкальные ритмы любят и медведи, испытанные уличные танцоры, и сурки, послушно плясавшие в старинных городах под аккомпанемент мальчиков‑ побирушек. Коровы, как сообщали не так давно в прессе, дают больше молока под звуки вальсов или скромных фокстротов, чем в тишине или под какофонию. В процедуре этой, как явствует история животноводства, ничего нового нет. Дойка – процесс ритмичный, и от народной наблюдательности не ускользнуло, что коровы охотнее расстаются со своим молоком под приятные звуки. В разных уголках земли – в Палестине, в Прибалтике – этнографы‑ музыковеды записали специальные «удойные песни». Коровы, привыкшие к музыкальной дойке, удерживают молоко, если не слышат песни. Полибий писал, что в Италии, особенно на Корсике, стада коз, свиней и коров узнают своих пастухов по напевам. Это единственный способ, которым пастух может собрать свое стадо, смешавшееся с другими на общем пастбище. Обязательно поют при дойке верблюдов кочевники‑ бедуины. Они считают, что на верблюдов и коров музыка действует хорошо, овцы же к ней равнодушны. Если верблюдица не желает кормить верблюжонка, тут уже требуется струнная музыка; монгольские кочевники верят, что игра на скрипке побуждает самку к выполнению материнских обязанностей.
Среди народов, пользующихся услугами верблюда, распространено убеждение, что с этим животным без музыки поладить вообще нельзя. Песни погонщиков – самые древние на Востоке. Легенда о происхождении этой своеобразной музыки гласит, что некогда Модир ибн Низир ибн Мадд ибн Адуан, обладатель мелодичного голоса несравненной нежности, свалился с верблюда и сломал руку. Он огласил воздух пустыни жалобными криками:
– Йа!.. йада!.. йа!.. йада!.. (О моя рука! )
В этот момент уставшие верблюды неожиданно пошли быстрее и ровнее; погонщики, заметив это, стали с тех пор петь жалобно и протяжно.
Арабы издавна подгоняют песнями волов и свиней; есть у них и специальные песни для подбадривания ослов и песни наездников для управления лошадьми.
Шекспир, видимо, что‑ то знал об этом:
…Заметь себе, когда несутся дико
В степях стада иль молодых коней
Лихой табун – они безумно скачут.
Ревут и ржут; то кровь играет в них
Горячая. Но стоит им заслышать
|
|
|
Лишь звук трубы или иной какой
Звук музыки – как вкопанные станут
Мгновенно все, и одичалый взгляд
Под силою мелодии прелестной
В смирение и кротость перейдет…
(«Венецианский купец »)
Арабские пастухи обязательно должны быть и музыкантами: «От музыки тучнеет скот», – гласит арабская поговорка. А индийские исследователи Сингх и Панниха на Международном ботаническом конгрессе в 1959 году сообщили, что рис на участке, где регулярно транслируется ритмичная музыка, дает урожай выше, чем рис, не «слушающий» музыки. Если эти результаты не случайны, не зависели от действия каких‑ то других причин, то можно думать, что влияние музыкального звука не ограничивается животным миром, а простирается и до уровня растительной клетки. Может быть, для роста клеток благотворны ритмические микровибрации и происходит звуковой «молекулярный массаж»?..
Мы пока почти ничего не знаем об этом. Но не вызывает сомнения, что среди всех человеческих искусств музыка, если позволительно так выразиться, искусство наиболее «биологичное».
В самом деле, нечего и говорить, что искусство изящной словесности закрыто для тех, кто не принадлежит к нашему виду.
Что касается кино, то здесь уже есть кое‑ что занятное. Собаки и обезьяны с интересом следят за событиями на экране кинематографа и даже выражают при этом некоторые эмоции. Но это эмоции, по‑ видимому, того же рода, что и эмоции кошек, следящих из окон за воробьями и голубями. Сообщали, что в открытый кинотеатр одного из лесопарков Уганды являлся прямо из джунглей слон и спокойно стоял за скамьями зрителей, пока показывали документальные фильмы. В первом фильме, который он смотрел, показывали слонов. Потом их больше не показывали, и слон перестал приходить, вероятно после того, как утратил надежду.
Живопись?
Некоторая «биологичность» обнаружилась и здесь.
Я имею в виду удовольствие, испытываемое обезьянами от рисования цветными карандашами или мелками. Это служило предметом исследования. Обезьяна охотно проводит время за рисованием, результаты его ее возбуждают и заставляют рисовать снова. Некоторые обезьяны отличаются особым усердием, другие сравнительно равнодушны. Рисунки у них получаются сугубо абстрактные: чистейшее самовыражение.
Есть ли связь между этой странной склонностью обезьян и человеческим влечением к живописи? Трудно сказать «да» с уверенностью, но стоит задуматься. На Западе стало банальной шуткой подсовывать любителям модерна, под видом шедевров знаменитостей, картины, нарисованные обезьянами (или еще хуже – холсты, выпачканные болтающимися хвостами коров, ослов и т. п. ). Факт, однако: находятся люди, которым нравятся картины, нарисованные животными. Но если я не ошибаюсь, еще ни один зверь в мире не испытал удовольствия от картины, нарисованной человеком (воробей, клюнувший яблоко, нарисованное легендарным живописцем, не в счет).
Глядя же на зверя, танцующего под музыку, не заподозрить родства чувств просто нельзя, хотя, конечно, трудно думать, что зверю доступен вмещаемый музыкой мир человеческих переживаний.
Очевидно, лишь грубые тени этого мира, лишь простые, фундаментальные компоненты музыки проникают в звериный мозг – то, что соответствует нашему стихийному, смутно‑ чувственному началу. Но зато это сильно… Зверь берет из нашей музыки только то примитивное, что ему родственно и доступно. Но разве то, что берет он, нам чуждо?
«…Обе птицы запели, испуская быстро следовавшие один за другим призывные крики. Вдруг самец – он явился вторым – повернулся к самке и отвесил ей глубокий, почти земной поклон, который завершился быстрым скачком. Еще один пируэт – и, оказавшись лицом к лицу со своей подругой, он изогнулся в еще более глубоком поклоне, свесив вниз крылья. Самка ответила тем же, и тут уже принялись танцевать оба – они то взлетали, то подпрыгивали, а в промежутках церемонно, с комической важностью раскланивались друг с другом. Легко выделывая па какого‑ то непередаваемо смешного менуэта, то подпрыгивая, то будто скользя, пара иногда на несколько минут останавливалась, не переставая, однако, раскланиваться направо и налево. Брандт рассказывает, что, когда две птицы начали танцевать, сопровождавшие его мальчики‑ эскимосы принялись аккомпанировать танцу, стуча по обтянутому кожей каяку. Они запели „песнь журавлей“, сопровождая ее дробью своих импровизированных барабанов. И пока они пели, две большие птицы продолжали танцевать в такт этой дикой, странной музыке. Стоило молодым людям ускорить темп – птицы начинали двигаться быстрее, замедлялась музыка – замедлялся и танец».
Эта сценка, подсмотренная натуралистом (ее приводит Реми Шовен в книге «От пчелы до гориллы»), превосходно, на мой взгляд, иллюстрирует природную общность музыкальных наклонностей.
Музыкальный ритуал птиц и музыка человеческая – пусть примитивная – слились воедино: сначала танцоры побудили вступить в игру аккомпаниаторов, затем аккомпаниаторы, еще сильнее разжигая танцоров, овладели их движениями… Общий упоительный ритм скрепил этот импровизированный птичье‑ человеческий ансамбль. И уж удовольствие, во всяком случае, получили все четверо.
|
|
|
