Воробьиный рык, или всем одинаково больно

Есть звуковые сигналы с чрезвычайно точной адресовкой, понимаемые лишь теми немногими, «кого это касается». Но тончайшим оттенкам голоса узнают друг друга лесные птицы‑ супруги. Французские вороны, как и следовало ожидать, игнорируют предупреждающее карканье американских.

Однако, наряду с таким гордым размежеванием, есть проявления удивительной общности. Есть сигналы, понятные не только ближним, но и достаточно дальним, – сигналы, у которых круг «тех, кого это касается», чрезвычайно широк.

Маленькие лесные птички, если и родственницы, то дальние, главная общность которых – в размерах и, следовательно, в степени беззащитности, издают похожие и понятные друг другу крики, встречая сову. Охотники и натуралисты так и называют этот крик: «на сову», и благодаря ему «те, кого это касается», успевают принять необходимые меры.

Лесные жители научились использовать сигналы самых бдительных и самых шумливых, а потому слово сороки имеет в лесу большой вес. Если папаша‑ дрозд обнаруживает вблизи гнезда кошку, он поднимает отчаянный шум, сзывая к месту происшествия соседей других видов, – и агрессору приходится плохо. Заслышав тревожный крик баклана, тюлень немедленно исчезает под водой. Великолепно понимает медведь, куда ведет его своими восторженно‑ возбужденными криками птица‑ медоуказчик…

А интересно знать, почему кошки, гуси и змеи, казалось бы довольно далекие друг от друга животные, угрожают неприятелю одинаковым звуком – шипением? (Оно означает: «Хоть я и боюсь тебя, но ты меня не тронь, иначе и тебе будет худо!.. »)

И почему тот же шипящий звук проскальзывает в интонациях бессильной человеческой злобы?

Почему так страшны, так схожи между собой и так близки к человеческим крики боли и предсмертных мучений, испускаемые животными – будь то заяц, лошадь, собака или овца?

Младенцам планеты как будто ведомо, что резкий жалобный писк способен пробудить суетливую нежность у тех, в кого вложен природой беспокойный инстинкт родительства. Голодные, потерявшиеся, боящиеся – все они издают звуки, полные властной беспомощности. Выброшенный котенок, выпавший птенец, козленок, отставший от стада, – только душевноглухой не узнает в их крике своего собственного. Кстати, не потому ли, не из‑ за писка ли или каких‑ то других характерных звуков иногда происходит в мире зверей причудливое усыновление? В одной из московских газет недавно писали о гуманности кошки, вынянчившей цыпленка. О другой кошке сообщали, что, будучи дикой и недоступной по характеру (не признавала даже хозяев), она вдруг стала нежно относиться к заболевшему мальчику и не отходила, пока тот не поправился. И это кошка – существо, казалось бы, безнадежно эгоистичное!..

А бесстрастные осциллографы показали, что крики разных животных содержат общие акустические компоненты как раз в тех случаях, когда одинаково их биологическое значение. Звуковой «рисунок» всегда пронзительного, всегда резкого крика тревоги сходен у синицы и обезьяны. Крики угрозы, резкие, но более низкие, хриплые, на разные лады повторяются львами, собаками и… воробьями. Воробьиный рык – это тоже хриплый, отрывистый звук, призванный нагнать страх на противника – только в иных масштабах.

Воркует голубь, мирно мурлычет кот – это звуки мелодичные, негромкие, переливающиеся… Вот вам и удовольствие и всевозможные телячьи нежности. Кстати, сами телята, насколько известно, испытывая удовольствие, предпочитают помалкивать. Зато по характерным звукам легко узнать, когда доволен щенок или утенок. О поросятах и говорить нечего: трудно найти другое существо, которое бы столь темпераментно и, главное, столь понятно для всех выражало свои эмоции довольства и недовольства.

«Одни и те же звуки кажутся приятными весьма различным животным, – заметил Дарвин. – Мы видим подтверждение этого на нас самих, так как нам доставляет удовольствие не только пение разных птиц, но даже чириканье, издаваемое некоторыми древесными лягушками… С другой стороны, звуки, рассчитанные на то, чтобы нагнать страх на врага, будут, конечно, резкими и неприятными… Человек, жалующийся на дурное обращение или несколько нездоровый, говорит почти всегда высоким тоном голоса. Собаки, в случае большого нетерпения, издают пискливую ноту носом, которая поражает нас своею жалобностью…»

Ну конечно.

Все звери так одинаково кричат от боли лишь потому, что всем одинаково больно. Уж это касается всех, и даже рыбы в предсмертных судорогах могут, говорят, пищать так, что мы это слышим.

Мало того, что все мы, живые, происходим из общего скромного варева первоначальной жизни, все мы еще и подогнаны эволюцией к немногим приемлемым вариантам, грубо‑ спасительным ГОСТам природы – при всем буйном разнообразии и кажущейся свободе. И кроме того, нам пришлось научиться чувствовать то друг в друге, что касается всех, – тоже ради спасения.