 |
Часть 2. Революция и «новая женщина»: гендерная политика большевиков 2 страница
|
|
|
|
«Право участия в выборном представительстве принадлежит российским гражданам обоего пола, достигшим 21 года»[36].
Точно так же включение политического равноправия женщин в проект организации народного представительства, выработанный на частном совещании городских деятелей в Москве, едва ли можно считать таким «огромным победным шагом», каким рисуют его наши равноправки. Достаточно вспомнить те колебания и энергичные протесты, какие раздавались по поводу принятия этого пункта[37]. Характерна анкета, предпринятая «Союзом Равноправности» незадолго до сентябрьского съезда земских и городских деятелей по вопросу о женских избирательных, правах: 3 деятеля ответили более или менее сочувственно; 22, не являясь принципиальными противниками равноправия, по тем или другим причинам находили поднятие вопроса «несвоевременным», «не очередным» и т. п.; 4 категорически отрицали необходимость женского политического равноправия. Анкета эта, давшая далеко не утешительную картину (большинство опрошенных лиц не дало никакого ответа, показав этим своё равнодушие к поставленному вопросу), тем не менее причисляется равноправками к числу показателей сочувствия русского либерализма делу женского политического освобождения. В своём желании во что бы то ни стало найти подтверждение этого сочувствия со стороны буржуазных либералов равноправки готовы даже в извращённом виде рисовать недавнее прошлое:
«Ответы писались, – говорится в брошюрке „Женское Движение“, – в очень смутный момент нашего бурного времени: сокрушительные народные бедствия и мучительно подавленное общественное движение привело к манифесту 6‑ го августа 1905 г. о Государственной Думе совещательной, без всякого законодательного значения, с сохранением в прежней силе всех полицейских, цензурных и прочих запретов и пресечений относительно собраний, свободы личности и слова. Манифест был встречен мрачным равнодушием во всей стране; как будто, население сговорилось не вводить в жизнь его положения, а идти вперёд своим путём, но каким именно было неясно. Вопросы союза женщин предполагают коренную ломку государственных и общественных порядков; людям умеренных взглядов было нелегко давать мотивированные ответы; не с прежней смелостью могли отвечать и деятели более радикального направления: парламент всё‑ таки зарождался, отношения и речи видных деятелей становились ответственнее. Может быть, в силу этого многие и воздерживались от ответов на анкету»[38].
|
|
|
Неужели же феминистки наши серьёзно считают, что период между 6 августа и 17 октября 1905 г. был периодом «пониженных требований», когда люди умеренных взглядов боялись ломки коренных государственных устоев, а радикалы уже (? ) не могли с прежней (? ) смелостью отвечать на выставленные вопросы?
К счастью, сентябрьские и октябрьские дни 1905 г. ещё у всех в памяти, и вряд ли найдутся свидетели, готовые показать, что то было время пониженного общественного настроения… Нет, разумеется, не страх перед ломкой коренных государственных устоев заставлял либеральную буржуазию относиться индифферентно к вопросу женского политического равноправия, а присущая этому классу враждебность, исчезающая только тогда, когда с помощью «предупредительных мер» – в виде установления имущественного ценза – удаётся превратить требуемую реформу в средство укрепления буржуазного господства… Тяготение буржуазных либералов к практическому отстаиванию женского равноправия даже в революционной 1905 г. должно быть подвергнуто большому сомнению. Разумеется, в организациях буржуазно‑ демократического характера – во всех быстро расплодившихся в 1905 г. интеллигентских союзах – политическое равноправие женщин встречало гораздо больше сочувствия и проникало в программы с меньшими трениями. Союз инженеров, учителей, съезд врачей и другие организации, объединявшие людей свободных профессий, не говоря уже о таких носивших пролетарскую окраску союзах, как железнодорожный и почтово‑ телеграфных служащих, принимали это требование наряду с другими демократическими пунктами своих программ. Однако нельзя не отметить, что на съезде писателей и журналистов в марте 1905 года, включение слов «без различия пола» при принятии развёрнутой избирательной формулы прошло не без борьбы – и то лишь по настоянию социалистических партий. Не вошло это требование также в платформы академического союза и союза земцев‑ конституционалистов. Сам «Союз Союзов» занял сперва весьма двусмысленное положение по отношению к этому вопросу.
|
|
|
«Несмотря на то, что женщины зорко следили за возникновением каждого нового политического союза, и каждый раз, как в проект платформы союза не вносилось политическое равноправие женщин, входили в такой союз с заявлением о внесении слов „обоего пола“ в 4‑ членную формулу Учредительного Собрания – устно или письменно, с мотивировкой требований, – несмотря на это, на организационном собрании Союза Союзов слова эти были включены далеко не во все платформы союзов»[39].
Самое появление женщин в бюро общесоюзного съезда, весною 1905 г., вызвало откровенное удивление: «Зачем сюда попали женщины? Тут какое‑ нибудь недоразумение». «Но женщины твёрдо и спокойно заняли свои позиции, и к их присутствию скоро привыкли», – повествуют сами равноправки.
«Среди 14‑ ти объединившихся союзов едва ли четыре ввели в свою платформу семичленную формулу, уравнивавшую права обоих полов. Но участие женщин на делегатских съездах хорошо повлияло на прочие союзы. Внутри каждого из них действовали представители крайних партий, которые поддерживали агитацию за равноправность женщин, чтобы придать платформе ярко демократический характер. Опираясь на крайних, женщинам удалось внести поправки во все платформы»[40].
|
|
|
«Но вначале шансы женщин были настолько слабы, что не решались вотировать за детализацию формулы Учредительного Собрания в платформе Союза Союзов, а, напротив, актировали против этого, желая замолчать женский вопрос и иметь время для агитации в пользу своих прав среди интеллигенции. Это вполне удалось. Каждый раз при составлении резолюции Союза Союзов о женщинах неизбежно забывали даже сторонники, и женщины неуклонно требовали вставления упоминания о них в соответственном месте в резолюции. В первый же раз, месяца через два после организационного собрания, большинство высказалось „за“ включение женщин. С каждой резолюцией это большинство увеличивалось, и на Петербургском съезде в июле месяце женщины достигли полной победы в Союзе Союзов – при личной баллотировке упоминания о них были включены в резолюцию против одного голоса – П. Н. Милюкова. Вслед за этим мы потребовали детализации формулы Учредительного Собрания в платформе Союза Союзов, что и было исполнено»[41].
Если требование уравнения политических прав женщин с мужчинами с такими трудностями проникало в тот революционный период в программы даже демократических организаций, то чего же могут ждать женщины от буржуазной демократии в период политического затишья и пониженного общественного настроения?
Об отношении кадет к вопросу женского политического равноправия говорить много не приходится: факты эти слишком общеизвестны[42]. На октябрьском съезде вопрос этот встречен был крайне недружелюбно; видные кадетские лидеры, с Милюковым и Струве во главе, высказывали своё резко отрицательное отношение к этому «утопическому» требованию. За неимением достаточных аргументов Струве попытался было опереться на магометанских женщин и указать на опасность могущих произойти на этой почве «осложнений». Посудите сами, справедливо ли будет, если русская женщина получит доступ к избирательным урнам, в то время как магометанка, живущая на той же земле, управляемая теми же законами, останется, вследствие запрета шариата заниматься общественными делами, по‑ прежнему бесправной!
|
|
|
После бурных дебатов большинство съезда приняло требование политического равноправия женщин, но «из уважения к видным членам своей партии, оставшимся в меньшинстве», съезд допустил примечание к своей партийной программе, объявлявшее пункт о политическом равноправии женщин не обязательным для членов партии. Заметьте, дебаты эти происходили в октябре 1905 года. Правда, на следующем кадетском съезде примечание это было снято; но вспомним, при каких условиях происходил этот 2‑ й съезд. То был канун Первой Думы, горячий предвыборный период, время, когда кадетская партия находилась в зените своей популярности, своего политического влияния. Если бы кадеты и в тот решительный политический момент оставили в силе своё примечание, они показали бы себя просто плохими «политиками»… Однако, – возразят наши равноправки, зашита женского равноправия вовсе не являлась у кадетов приманкой для привлечения сердец наивных избирателей‑ демократов декоративным принципом, о котором с лёгким сердцем забывают, вступая на трибуну перед лицом народных представителей. Когда дело дошло до фактической защиты женских интересов, кадеты блестяще выполнили в Первой Думе взятые на себя обязательства.
Остановимся несколько подробнее на этом важном в истории женского движения событии – признании женского политического равноправия первыми русскими народными представителями.
Когда феминистки с умилением и восторгом говорят о заседаниях 2‑ го и 4‑ го мая и 5‑ го, 6‑ го и 8‑ го июня 1906 г., то отмечают обыкновенно «рыцарское поведение» проф. Петражицкого, Кареева, Ломшакова и других кадетов, лишь мимоходом вспоминая о защите женского равноправия, исходившей со стороны более демократической группы народных представителей, а именно трудовиков. А разве не они именно первые подняли голос за то, чтобы в ответный адрес на тронную речь включены были в формулу избирательного права слова «без различия пола»? «Мы говорим о том, что избирательное право должно быть реформировано на основании 4‑ членной формулы. Мы забываем в этом первом русском парламенте о русской женщине, которая наряду с другими боролась за свободу (продолжительные аплодисменты). Мы забываем, что сын рабыни не может быть гражданином… (Бурные аплодисменты). Так говорил трудовик Рыжков. Его поддерживали трудовики Бондарев, Буслов, Онипко, Заболотный».
Вслед за трудовиками раздаётся голос кадета Ломшакова.
«Раскрепощение крестьян, – говорит он, – раскрепощение рабочего класса, раскрепощение всех граждан, раскрепощение женщин – вот первая задача нашей работы. И здесь отступления, как и во всех других вопросах, для нас быть не может и не будет. Случайная обмолвка одного из наших товарищей здесь, – я это считаю именно обмолвкой, – направлена к нам не по адресу, она направлена по адресу тех из присутствующих, которые не разделяют нашей программы по вопросу о женском равноправии. Для нас женщина равноправна с мужчиной, равноправна не только политически, но и граждански, равноправна вполне и без исключений…»
|
|
|
Однако речь не вызывает никакого энтузиазма со стороны его товарищей по партии. Типичный представитель кадет, тонкий и осторожный Набоков, объясняет Думе, что комиссия, вырабатывавшая ответный адрес, решила не развёртывать избирательной формулы по той же причине, что уже в самой комиссии по этому пункту возникли разногласия и что «осторожнее» будет ограничиться общими терминами. «По вопросу о всеобщем избирательном праве у нас образовалось большинство и меньшинство. Меньшинство стояло за раскрытие этой формулы и за внесение всеобщего избирательного права, как понимают его те, которые стоят за всеобщее, прямое, тайное и равное голосование, без различия пола, национальностей и вероисповеданий». Большинство полагало, что «мы поступим более осмотрительно и более осторожно, если оставим внесённую нами формулу, которая всего более подойдёт к действительно выраженной воле народа; но если мы внесём сюда какие‑ либо дополнительные признаки, то мы не только не сможем с уверенностью сказать, что это есть единственная воля всего народа, но даже рискуем не получить единогласия в Думе»; и поэтому большинство осталось при термине «всеобщего избирательного права». По вопросу о поле комиссия полагала, что в том месте адреса, в котором говорится о равноправии национальностей, религий, следует, конечно, прибавить по недосмотру опущенное слово: «полов».
Эта несколько запоздалая поправка относится к другому месту ответного адреса, где говорится о выработке закона, уравнивающего в правах всех граждан с отменою всех ограничений и привилегий, обусловливаемых сословием, национальностью, религией. Невключение в этом месте слова «и пола», во всяком случае, весьма характерно; оно свидетельствует, что, передавая защиту своих интересов в руки просвещённых либералов, женщины едва ли могут быть спокойны за участь своей судьбы…
Возражает Набокову по первому пункту, о политических правах для женщин, не кто‑ либо из кадетских представителей, но опять‑ таки трудовик Аникин:
«Точно также говорят, не будет единодушным выражение воли народа, если мы уравняем в правах женщин целую половину нашей страны, целую половину страдающих матерей, выносивших нас на руках как детей. Как будто женщина не может положить свой избирательный шар или подать свою избирательную записку, как будто бы она почему‑ то этого не может сделать! В свободной стране все свободны, и сам докладчик проекта сказал, что в части адреса, где говорится о гражданских правах, по недосмотру пропущены женщины. Если они там пропущены по недосмотру, то здесь они пропущены по досмотру, и этот досмотр преступен. Я думаю, что они должны быть утверждены в гражданских правах».
Задетый за живое, Набоков уже определённее выражает истинное отношение к вопросу женского политического равноправия если не всех кадетских представителей, то влиятельной их части:
«Я должен подчеркнуть то, о чём я имел уже честь говорить; в данном вопросе мы, например, принадлежащие к партии народной свободы, не поступаясь нашими убеждениями, говорили о формуле, которая, с нашей точки зрения, объединяя весь народ, может быть принята. Предшествующий оратор может быть, и прав; для нас, т. е. для большинства, полного и определённого убеждения в этом нет. Мы не берём на себя смелости утверждать, что единодушная воля народа требует политического равноправия для женщины, и мы не говорили о такой единодушной воле народа. Если мы ошибаемся в этом, то именно только в этом».
Его поддерживает князь Шаховской; он также защищает редакцию комиссии, признавая необходимым отложить решение вопроса о прямом голосовании и о женских правах до того времени, когда будет вырабатываться соответствующий закон. Принять постановление по этим обоим вопросам Дума должна только после более солидного и основательного их выяснения.
Френкель берёт сторону «осторожных» кадетов против Ломшакова и Протопопова, высказывающихся за распространение избирательного права на женскую часть населения, и отрицает необходимость раскрытия избирательной формулы. В подтверждение своего мнения указывает он на то, что «в пределах той же комиссии было достаточное число лиц справа, хотя и меньшинство, которое стоит на точке зрения ненужности предоставить теперь же избирательное право женщинам, и для того, чтобы мы имели право говорить об единодушном требовании страны, нам нужно было констатировать полное единодушие в рядах нашей комиссии – мы ведь не можем судить так легко, как здесь судят».
Итак, господа кадеты даже в первые, исключительные по своему значению, дни существования народного представительства, в этот полный иллюзии и надежд торжественный момент всё же не решались открыто стать на сторону демократических требований. У них не хватило «смелости утверждать», что народ желает посыпать в Думу своих представителей, избранных непосредственным голосованием, чтобы в интересах демократической России удвоить при помощи распространения на женщин избирательных прав число своих избирателей.
В трогательном единении с «осторожной» частью кадет выступают беспартийный крестьянин Кругликов и октябрист граф Гейден.
«Господа представители, – говорит Кругликов, – когда нас провожали сюда, то весьма многие крестьяне и не знали об общем избирательном праве без различия пола. Женщинам у нас не до общего избирательного права, женщины у нас для того, чтобы смотреть за хозяйством, чтобы смотреть за детьми и за печкой».
Граф Гейден, разумеется, тоньше обставляет свою аргументацию, по существу, однако, вполне совпадающую с мнением крестьянина Кругликова.
«Я уполномочен от своих товарищей по губернии заявить, что они не разделяют мнения г. Заболотного, что без прямой, равной, тайной и всеобщей подачи голосов нельзя жить; они находят, что можно жить и при всеобщей подаче голосов, и житейский опыт находит, что не нужно ещё непременно распространять равные права и на женщин. Нам первое время нужно ещё самим привыкнуть к парламентской деятельности, в том составе, к которому мы уже привыкли, т. е. чтобы собрание было только из мужчин».
Как известно, при голосовании поправка, требовавшая раскрытия избирательной формулы, отвергнута была большинством голосов; той же участи подверглась и поправка, предлагавшая включить слова «без различия пола».
Что касается другого пункта ответного адреса, который требовал уравнения всех граждан перед законом, то внесённая в текст самой комиссией поправка, заключавшая слова «без различия пола», была после небольших прений принята. Однако и на этот раз на защиту этой поправки в общем заседании встал не представитель партии народной свободы, а рабочий Михайличенко.
Если внимательно проследить за ходом думских прений при разработке ответного адреса, то вопреки уверениям феминисток, впечатление от защиты женского равноправия кадетами получается весьма невыгодное. Нет, – в эти первые дни Первой Думы надёжными защитниками интересов женщин кадеты себя не показали.
Но зато, возразят нам феминистки, готовые распинаться в защиту кадет, партия «народной свободы» блестяще оправдала надежды женщин во время памятных «женских дней» 5‑ го, 6‑ го и 8‑ го июня.
Членами Думы внесено было предложение основного закона, которым устанавливалось гражданское равенство; в Ⅳ разряде законов выставлялось начало, согласно которому «ограничения, установленные для лиц женского пола гражданскими законами, ограничения получать образование во всех ступенях, ограничения в активном и пассивном избирательном праве и все вообще ограничения в публичных правах, поскольку этому не препятствует существо обязанностей, связанных с этими правами, подлежат отмене».
На этот раз кадетская партия выставила ряд ораторов, защищавших принцип равноправности женского населения: Кокошкин, проф. Киреев, проф. Петражицкий – все имена внушительные. Профессор Петражицкий, которому вручена была петиция женщин, составленная «Женским Обществом», в обстоятельной речи требовал уравнения женщин в правах во всех областях общественной и политической жизни.
«На меня возложено поручение по адресу Государственной Думы, – говорит профессор, – находящееся в связи с нашею запискою. На моё имя и на имя депутата Кедрина поступила от „Русского женского Взаимно‑ благотворительного общества“ петиция о женском равноправии, скреплённая более чем 4 000 подписей, и мне поручено доложить её Думе. К сожалению, у нас право петиций ещё не признано, и по существующим у нас правилам я лишён возможности исполнить возложенное на меня женским обществом поручение. Но я считаю долгом хоть косвенно и в слабой степени оказать содействие удовлетворению справедливых желаний тысяч просительниц и сказать с этой трибуны несколько слов в пользу устранения бесправия женщин. Это тем более долг совести, что, к сожалению, женский вопрос далеко не возбуждает того интереса и сочувствия, которого он заслуживает».
Требуя уравнения прав женщин в области гражданских отношений, главным образом в правах наследования, требуя допущения женщин ко всем ступеням образования, ко всем должностям и профессиям, защитник женского равноправия, естественно, должен был коснуться и вопроса об участии женщин в народном представительстве и в органах местного самоуправления. Но тут почтенный профессор с кадетской душой сам невольно смутился от своей смелости и поспешил оправдаться перед своими товарищами по партии, не разделяющими его пристрастия к женским правам.
«Главный и кажущийся наиболее радикальным пункт нашей программы – предоставление женщинам избирательных прав в области местного самоуправления и народного представительства. Это такой пункт, что защищать его, ввиду распространённости предрассудков, – значит жертвовать репутацией серьёзного политика и даже подвергаться насмешкам. Тем более долгом совести считаю здесь сказать, что интересы государства, общества и культуры требуют сделать этот последний крупнейший шаг – признать за женщинами избирательные права».
Бедные депутаты социалистических партий! Сколько раз в таком случае приходилось им «рисковать репутацией серьёзных политиков», выступая защитниками женских интересов!
Но проф. Петражицкий, разумеется, имел в виду главным образом своих товарищей по партии, – в их именно глазах рисковал он своей репутацией «серьёзного политика». Чтобы избавиться от нареканий в «утопизме» и «несерьёзности», ему пришлось даже вызывать на помощь тень Джона Стюарта Милля: «В качестве предшественника по защите этого пункта, я с гордостью могу указать на великого мыслителя Джона Стюарта Милля, который уже в половине прошлого века стоял на той точке зрения, что женщинам должны быть предоставлены избирательные права…». Самоотверженность в деле защиты женского равноправия представитель партии «народной свободы» простёр до того, что решился пойти дальше «самого» Милля:
«Но я пойду дальше, чем Джон Стюарт Милль. Я нахожу, что желательно, чтобы женщины занимались политикой, и чем больше они ею будут заниматься, тем лучше для государства, общества и прогресса. Вам это положение кажется странным и парадоксальным; я замечаю иронические улыбки, но надеюсь, что, выслушав мои объяснения, вы признаете, что об этом, по крайней мере, следует подумать. Что такое политика и что значит заниматься политикой? Заниматься политикой – значит заботиться об общем благе; интересоваться политикой – значит интересоваться не шкурными своими интересами, эгоистичными, а интересами общего блага».
«Интересы общего блага и культуры требуют от нас, чтобы мы предоставили женщинам политические, т. е. общественные права и обязанности», – закончил свою речь Петражицкий.
Несмотря на блестящую форму этой речи, аргументация почтенного профессора едва ли звучала убедительно; свои доказательства признания женского равноправия он строил на обычном идеологическом базисе буржуазного либерализма: «подъёме культуры», принципе «общего блага», принципах «справедливости», «гуманности» и т. п. Ни слова о растущем значении женского труда в экономической жизни народов; ни слова о том политическом значении, какое имело бы для демократии распространение на женщин избирательных прав. Но всего характернее то, что, отстаивая принцип равноправности женщин, почтенный профессор спешил наперёд успокоить общественное мнение, оговариваясь, что выставленные положения фактически ещё далеко не установят действительного равенства полов. «Если наши положения относительно участия женщин в управлении, относительно государственной службы, участия в народном представительстве и т. д. сделаются законом, то наивно было бы думать, будто на основании этих законов получится фактическое равенство женщин в области администрации, народного представительства и т. д. Старые предрассудки, эгоистические интересы представителей привилегированного пола и другие препятствия будут ещё долго, с особенною силою вначале, мешать не только достижению полного равенства и справедливости, но даже некоторому приближению к этому. Лишь сравнительно немногие женщины, лишь особенно и чрезвычайно дельные и выдающиеся, гораздо более дельные и выдающиеся, чем конкурирующие с ними в качестве кандидатов в депутаты, в администраторы и т. д. мужчины, фактически достигают соответственных прав», другими словами: «не бойтесь, дорогие товарищи, признать в принципе женское равноправие, – в жизненной практике этому пожеланию ещё далеко до осуществления». Очевидно, нужен был такой припев, чтобы склонить кадетское большинство Первой Думы в пользу принципа равноправности женщин.
Дипломатическая нотка, звучавшая у кадетских ораторов каждый раз, когда заходила речь о женском равноправии, показывала, что если общее настроение страны и стремление кадет сохранить свою популярность обязывали выражать сочувствие демократическим требованиям женщин, то, с другой стороны, «ответственное положение» партии, с которою вели переговоры о составлении кадетского министерства, заставляло держаться в границах «осторожности» и «реальной политики», Этим двойственным положением и обусловливалась та неопределённая позиция, какую заняли кадеты в вопросе о женском равноправии. Не удалось кадетам подчеркнуть свою «прогрессивность» в этом вопросе и за счёт «правых» – противников женского равноправия. Правые, в лице графа Гейдена, не столько оспаривали самый принцип, сколько выдвигали «сложности» и «трудности» его осуществления на практике.
«Эти права (т. е. права женщин), – говорил Гейден, – тоже чрезвычайно сложны, ибо попутно они затрагивают семейное право. В настоящее время жена следует за мужем; следовательно, если жена от мужа уйдёт, семья, по нашему закону, группируется вокруг мужа. Если дать жене равные права с мужем, надо немедленно выработать закон о разлучении совместного жительства супругов, выработать закон о том, к кому переходят дети разлучённых супругов. Тут карандашом ничего не поделаешь; надо вникнуть в весьма пространные особенности, в особенности в крестьянском быту, где, например, по обычаю в надельном имуществе дочь не является наследницей после отца при живых братьях. Следовательно, весь уклад общины складывается на единицах мужского пола. Раз женщина будет равноправна, понятно, она должна иметь права и в общине, и в крестьянском имуществе. Следовательно, сюда входит весьма обширный материал, который далеко не так легко разработать».
Гейдену вторил проф. Ковалевский:
«Равные права в государстве налагают на граждан и равные обязанности. Поэтому при обсуждении вопроса о женском политическом равноправии сейчас же возникает вопрос о том, распространим ли мы на женщин и воинскую повинность, образуем ли мы корпус амазонок или нет? По всей вероятности, никто не собирается образовывать корпуса амазонок. Придётся на этот счёт сделать ту же поправку, которую англичане сделали со времён Елизаветы и первых кодификаторов общего земского права, в том числе судьи Кока. Англичане выражают это известным афоризмом: парламент всё может сделать, но не может обратить мужчину в женщину и женщину в мужчину».
Наконец, третьим противником равноправия женщин выступил крестьянин Кругликов. Однако его аргументация сводилась больше к изречениям, почерпнутым из священного писания: «жена да убоится мужа», «Ева сотворена Господом помощницей Адама, но не на равных правах» и т. п. «Если и бабам равные права дать, что же тогда выйдет? Чем же мужики должны заниматься тогда? Баб, стало быть, на сходку посылать? И в поле, стало быть, их посылать? И в солдаты отдавать? А мужикам дома быть? », – вопрошал Кругликов. Однако Кругликов представлял собою такого ничтожного оппонента и так мало выражал действительное настроение крестьянства в тот исторический момент, что совсем не располагал кадет к полемике.
Вообще знаменательно, что в Первой Думе женское бесправие не имело ни одного яркого защитника и выразителя. То самое общественное настроение, которое создавалось за стенами Думы и заставляло думское большинство неожиданно для себя самого выдвигать и отстаивать радикальные, почти «социалистические» реформы, толкало Думу и по вопросу о женском равноправии левее, чем она сама того хотела. Кадеты в данном случае лишь плыли за общим потоком; вместо того чтобы очутиться в роли блестящих, но изолированных борцов за демократические принципы, в том числе за женское равноправие, они должны были только вторить голосам, раздававшимся с левых скамей.
Напрасно ожидала либеральная буржуазия встретить противодействие требованию равноправности женщин со стороны крестьянства, косность, невежество и консерватизм которого, казалось, служили тому порукой. Действительность опрокинула эти неосновательные ожидания. Наиболее горячими, энергичными, а главное, искренними защитниками женского равноправия в Думе явились именно представители крестьянства – трудовики. Если аргументация и этих защитников женского равноправия подчас хромала, если и трудовики, идя по следам буржуазного либерализма, подкрепляли свои доводы ссылками на «естественное право», на «справедливость» и «благо народное» (см. речь Заболотного), то за этими внешними недочётами ощущалось присутствие великой силы: устами трудовиков говорил неприкрашенный голос самой жизни. Для трудовиков зашита женского равноправия являлась не просто обязанностью, налагаемой политической петицией, а непосредственным живым требованием целого слоя населения, требованием, с которым самым тесным образом связаны были его классовые интересы. Полное торжество демократических принципов над старофеодальным строем являлось conditio sine qua non дальнейшего существования крестьянства. Пока сословные привилегии не отменены, пока какие‑ либо правовые ограничения ещё тяготеют хотя бы над частью крестьянства, до тех пор народ не может вздохнуть полной грудью, не может расправить свою согбенную спину, привыкшую возить на себе «барина». «Барам» – той части человечества, что снабжена всеми правами, что обладает всеми привилегиями, – крестьянство противопоставляло себя целиком, включая сюда и крестьянских женщин. Пусть политическое сознание крестьянства только что складывалось; пусть слова о классовой борьбе впервые долетали до слуха его представителей в залах Государственной Думы. Но где‑ то в области подсознательной зарождалось у них представление, что крестьянская женщина, хотя она всего только «баба», всё же ближе крестьянину, чем чуждые и даже враждебные ему представители буржуазии и дворянства. Классовый инстинкт совершенно правильно заставлял усматривать в распространении «прав» даже на крестьянок своего рода гарантию против господства других сословий. Необходимо было хлопотать о том, чтобы «права» не миновали «своего брата – крестьянки».
|
|
|
