 |
Часть 2. Революция и «новая женщина»: гендерная политика большевиков 3 страница
|
|
|
|
Эта точка зрения крестьянства особенно отчётливо сказалась на съездах крестьянских союзов. Уже на учредительном съезде, в июле 1905 года, депутаты‑ крестьяне указывали, «что раз мы, крестьяне, добиваясь земли, не исключаем использования ею и женщин, то было бы непоследовательно лишать их политических прав. Это особенно важно в тех местностях, где мужское население занимается отхожими промыслами и дома остаются одни женщины»[43]. В подкрепление своей мысли один из присутствовавших крестьян заявил, что, добиваясь и для женщин избирательного права, крестьянство рассчитывает этим создать «вторую армию», защищающую крестьянские интересы. Съезд тогда же вынес единогласное решение в смысле предоставления женщинам активного избирательного права во все представительные учреждения и большинством голосов (против трёх) высказался за пассивное избирательное право. Ряд постановлений, принятых на крестьянских сходках (в Пензенской, Харьковской, Ковенской, Полтавской и других губерниях), подтверждает, что вопрос о политическом равноправии женщин тесно сливался в представлении крестьян с расширением их собственных прав и трактовался ими не с точки зрения «абстрактной справедливости» и других высших идеологических категорий, а подсказывался практическими жизненными соображениями.
Этим объясняется, почему и речи представителей крестьянства в Первой Думе носили более искренний и убедительный характер, чем полные внешнего красноречия выступления кадет. Однако даёт ли поведение трудовой группы в Первой Думе и защита прав женщин крестьянами в течение 1905 г. право причислять наше крестьянство к числу постоянных и последовательных защитников женского равноправия? Отмечая заслуги трудовиков перед женским делом, нам приходится снова учитывать ту общественную атмосферу, которая диктовала первым народным представителям политическую позицию. Повторяем, требуя гражданского и политического раскрепощения женщины, представители крестьянства стремились лишь возможно полнее и бесповоротнее решить вопрос о своём собственном бесправии. То был момент остро столкнувшихся интересов старой и новой России, момент, когда казалось, что только коренная ломка прежних устоев в состоянии покончить с ненавистными пережитками феодально‑ бюрократического строя; и чем основательнее должна была быть эта ломка, тем вернее представлялась победа новой России. С тех пор многое изменилось – не только в окружающей нас общественной атмосфере, но и в психологии самого крестьянства. Вопросы уже не стоят так обнажённо и остро; демократические требования, не теряя своей силы и настоятельности, утрачивают, однако, свой повышенно‑ идеалистический характер, в который облекало их революционное настроение масс. Известная «трезвенность» появилась, несомненно, и у крестьянства. Трудовики Второй Думы имели уже совсем иную физиономию, нежели трудовики Первой, и равноправки совершенно напрасно направили через них свою петицию в Думу. Рассчитывать на крестьян, как на своих верных союзников, женщинам не приходится. Разве не характерно, что крестьянство защищало интересы и права женщин даже в революционный период лишь постольку, поскольку эти права и интересы противополагались правам сословно‑ привилегированной России? Крестьянство требовало равных политических прав для женщин, равных наделов для крестьянок; но когда подымался вопрос об уравнении женщин с мужчинами в пределах крестьянских взаимоотношений, равноправие редко встречало сочувствие; так было при обсуждении крестьянами вопроса о равном наследовании, о предоставлении женщинам голоса на сходах и т. п. Когда новая общественная волна выдвинет снова на политическую авансцену вопросы демократического представительства, тогда крестьянство может поднять голос в защиту «бабьих интересов»; но возможно, что оно и уклонится от этого. Момент, когда интересы демократической России, впервые вступившей на путь открытой политической борьбы, обнажённо и, остро столкнулись со старыми устоями сословности, феодализма и барства, не может уже повториться, ибо, несмотря на всё торжество реакции, старой, дореволюционной России уже не существует. При «мирном» же течении политической жизни, при отсутствии резких открытых столкновений «старой» и «новой» России вопрос о равноправности женщин естественно будет принимать облик отвлечённого принципа, не связанного непосредственно ближайшими задачами крестьянства и, следовательно, не могущего вызывать к себе особого сочувствия и энтузиазма.
|
|
|
|
|
|
Впрочем, равноправки и сами понемногу охладевают к крестьянству. Надежды свои они переносят всецело на родную им по духу кадетскую партию. И хотя в своём прошлом партия эта давала не раз повод усомниться в её приверженности к женскому делу, но общность классовых стремлений естественно толкает наших равноправок в объятия кадет. Быть может, пример западноевропейских товарок убеждает их, что предубеждение буржуазии против женской эмансипации падает по мере того, как феминистки, открещиваясь от «социалистических бредней», вступают всё в более и более тесное сотрудничество с либералами. Женщина‑ буржуазка, подобно пролетарке, неизбежно завоёвывает себе доступ к одной профессии за другой, занимая место рядом с мужчиной своего класса, и, становясь социальной силой, заставляет волей‑ неволей, из чисто классовых соображений, считаться с собою. Игнорировать её требования и стремления – значит наносить ущерб собственным классовым интересам, значит толкать одного из своих членов в ряды оппозиции, ослабляя и раскалывая собственные силы буржуазии.
Под натиском демократических требований рабочего класса, с одной стороны, под давлением женского буржуазного движения – с другой, буржуазии приходится серьёзно задумываться над той ролью в политике, какую можно отвести женщине, с тем, однако, чтобы заставить её идти в ногу со своими товарищами по классу и совместно с ними защищать общие классовые интересы. Одним из таких способов обезвреживания женского движения является метод привлечения женщин к политической жизни, но с определённым имущественным цензом. Этим способом удаётся, вопреки пословице, убить двух зайцев за раз: во‑ первых, усилить имущественное представительство; во‑ вторых, вернуть на лоно своего, буржуазного класса оппозиционно настроенные женские массы. ‹…›
|
|
|
Половая мораль и социальная борьба [44]
Среди многосложных проблем, тревожащих ум и сердце современного человечества, сексуальной проблеме, несомненно, принадлежит одно из первенствующих мест. Нет такого класса, нет такого народа или страны, за исключением легендарных «островитян», где бы вопрос об отношении между полами не принимал всё более и более жгучий, наболевший характер. Современное человечество переживает не только острый по форме, но, что гораздо неблагоприятнее и болезненнее, затяжной сексуальный кризис.
Быть может, на всём длительном пути седой от времени истории человечества не выискать эпохи, когда бы «проблема пола» занимали в жизни общества такое центральное место, когда бы отношение между полами, подобно фокусу, сосредоточивало и собирало в себе измученные взоры стольких миллионов людей, когда бы сексуальные драмы служили таким неисчерпаемым источником вдохновения представителей всех видов и родов искусства.
Чем дольше длится кризис, чем более хронический характер он принимает, тем безвыходнее представляется положение современников и тем с большим ожесточением набрасывается человечество на всевозможные способы разрешения «проклятого вопроса». Но при каждой новой попытке разрешить проблему пола запутанный клубок взаимных отношений между полами лишь крепче заматывается и как будто не видит той единственной правильной нити, с помощью которой удастся, наконец, совладать с упрямым клубком. Испуганное человечество в исступлении мечется от одной крайности к другой, но заколдованный круг сексуального вопроса остаётся по‑ прежнему замкнут.
|
|
|
«Надо вернуться к счастливой старине, надо восстановить былые устои семьи, надо укрепить испытанные морально‑ половые нормы», – решает консервативно настроенная часть человечества.
«Надо разрушить все лицемерные запреты отжившего кодекса сексуальной нравственности, пора сдать в архив эту ненужную, стеснительную ветошь… Индивидуальная совесть, индивидуальная воля каждого – вот единственный законодатель в этом интимном вопросе», – раздаётся из другого, «радикального» лагеря. «Разрешение сексуальных проблем возможно лишь при наступлении коренным образом реформированного общественного и хозяйственного строя», – утверждают социалисты; но в этом пункте и их голоса звучат робко и неубеждённо, а слишком частые ссылки на далёкое, хотя и желанное будущее указывают, что и в их руках как будто ещё нет заповедной нити.
Где же выход? Имеется ли он? Возможно ли в самом деле уже сейчас отыскать или хотя бы наметить «магическую нить», обещающую распутать клубок?
Путь к отысканию этой нити даёт нам сама история человеческих обществ, история непрерывной борьбы различных, противоположных по своим интересам и стремлениям социальных групп. Уже не первый раз переживает человечество острый «сексуальный кризис», уже не первый раз отчётливость и ясность ходячих моральных предписаний в области общения между полами расплываются под напором нахлынувшего потока новых моральных ценностей и идеалов. Человечество переживало особенно острый сексуальный кризис в эпоху Возрождения и Реформации, в эпоху, когда совершавшийся великий социальный сдвиг оттеснил на задний план родовитую, гордую, привыкшую к безраздельному господству феодальную знать и очистил место для нараставшей и крепнувшей новой социальной силы – восходящей буржуазии. Кодекс сексуальной морали феодального мира, выросший из недр «родового быта», с его общинным хозяйством, с его родовым, авторитарным началом, поглощавшим индивидуальную волю отдельного члена, столкнулся с новым, чуждым, противоположным кодексом половой нравственности формирующегося буржуазного класса. Сексуальная мораль буржуазии вытекала из принципов, резко противополагавшихся основным моральным началам феодального кодекса: взамен родового начала выступала строгая индивидуализация, обособление замкнутой «малой семьи», вместо момента сотрудничества, характерного и для общинного и для районного хозяйства, выступал момент конкуренции, последние остатки коммунистических представлений, свойственных в различной степени всем видоизменениям родового быта, вытравлялись торжествующим принципом индивидуализированной, выделенной, обособленной частной собственности. Растерявшееся человечество столетия металось между двумя столь различными по духу сексуальными кодексами, приспосабливалось, применялось к ним, пока в сложной житейской лаборатории не претворило старые нормы в новой закваске и не достигло хотя бы внешней формальной их гармонии.
|
|
|
Но в эту яркую и красочную эпоху «перелома» сексуальный кризис, несмотря на всю свою остроту, не носил такого угрожающего характера, какой он принимает в наши, дни. Прежде всего потому, что в великие дни Возрождения, в этот «новый век», когда снопы яркого света новой духовной культуры залили ясными красками монотонную, бедную содержанием жизнь средневекового, отмиравшего мира, морально‑ половой кризис переживался лишь относительно малой частью общества. Самого многочисленного слоя тогдашнего населения – крестьянства – он касался лишь весьма посредственным образом лишь постольку, поскольку медленным, длительным путём в течение столетий совершалась и здесь перестройка хозяйственных, экономические отношения. Там, на верхах социальной лестницы шла ожесточённая борьба двух противоположных по своим стремлениям социальных миров, там боролись между собою идеалы и нормы двух враждебных миросозерцаний, там намечал своих жертв разраставшийся и грозный сексуальный кризис. Крестьянство, неподатливое на новшества, почвенно устойчивое, продолжало цепко держаться за испытанные устои родовых традиций, унаследованных от праотцов, лишь под давлением крайней необходимости модифицируя, смягчая и приспособляя к изменяющимся условиям своего хозяйственного быта застывший и как бы выкованный из одного куска сексуально‑ родовой кодекс морали. «Сексуальный кризис» в эпоху острой борьбы буржуазного и феодального мира обходил «податное сословие», и чем ожесточённее шла на верхах ломка старых устоев, тем, казалось, крепче держалось крестьянство за свои родовые традиции… Несмотря на непрерывные вихри, проносившиеся над его головой и расшатывавшие самую почву под его ногами, крестьянство, а особенно наше русское крестьянство, ухитрялось через целые столетия в нетронутом и незыблемом виде сохранять основные начала своего морально‑ полового кодекса.
Иную картину видим мы в настоящее время. «Сексуальный кризис» на этот раз не щадит даже и крестьянства. Подобно инфекционной болезни, не признающей «ни чинов, ни рангов», перекидывается он из дворцов и особняков в скученные кварталы рабочих, заглядывает в мирные обывательские жилища, пробирается и в глухую русскую деревню, намечая своих жертв и в вилле европейского буржуа, и в затхлом подвале рабочей семьи, и в дымной избе крестьянина… От сексуальных драм «нет защиты, нет затворов»… Было бы величайшей ошибкой воображать, что в его тёмных безднах барахтаются одни представители обеспеченных слоёв населения. Мутные волны сексуального кризиса всё чаще и чаще захлёстывают за порог рабочих жилищ, создавая и здесь драмы, по своей остроте и жгучести не уступающие психологическим переживаниям «утончённо‑ культурного» мира.
Но именно потому, что сексуальный кризис задевает интересы не одних «имущих», что «проблемы пола» стоят на жизненном пути и столь многочисленной социальной группы, как современный пролетариат, непростительным и непонятным является то равнодушие, с которым обходится этот существенный, этот жгучий, этот наболевший и жизненный вопрос. Среди разнообразных и существенных задач, стоящих на пути рабочего класса в его наступательном движении к осаждаемой крепости «будущего», несомненно входит и задача построения более здоровых и более радостных отношений между полами.
Откуда же берётся это непростительное равнодушие идеологов прогрессивной социальной группы к одной из существенных задач данного класса? Как объяснить себе то лицемерное отнесение «сексуальной проблемы» к числу «дел семейных», на которых нет надобности затрачивать коллективные силы и внимание? Как будто отношения между полами и выработка морального кодекса, регулирующего эти отношения, не являлись на всём протяжении истории одним из неизменных моментов социальной борьбы, как будто отношение между полами в пределах определённой социальной группы не влияло существенным образом на исход борьбы враждующих между собою общественных классов?
Трагизм современного человечества заключается не только в том, что на наших глазах совершается ломка привычных форм общения между полами и принципов, их регулирующих, но ещё и в том, что из глубоких и социальных низин подымаются непривычные, свежие ароматы новых жизненных идеалов, отравляющих душу современного человека тоскою по идеалам ещё сейчас не осуществимого будущего. Мы, люди капиталистически собственнического века, века резких классовых противоречии и индивидуалистической морали, живём и мыслим под тяжёлым знаком неизбывного, душевного одиночества. Это «одиночество» среди громад людных, зазывающе‑ разгульных, крикливо‑ шумных городов, это одиночество в толпе даже близких «друзей и соратников» заставляют современного человека с болезненной жадностью хвататься за иллюзию «близкой души», души, принадлежащей, конечно, существу другого пола, так как один только «лукавый Эрос» умеет своими чарами хотя бы на время разогнать этот мрак неизбывного одиночества…
Быть может, никогда, ни в какую эпоху одиночество души не ощущалось с такой мучительной остротой и настойчивостью, как в наши дни, быть может, никогда люди так не изнемогали и не падали под его мертвящими очами.
Иначе это и быть не может. Тьма кажется всегда особенно непроглядной, когда впереди мерцает огонёк.
А перед очами современных «индивидуалистов», ещё лишь слабо скреплённых с коллективом, с другими индивидуумами рядом «симпатических чувствований», заманчиво мерцает новый светоч – изменяющиеся отношения между полами, в которых момент слепого, физиологического начала уступает место творческому принципу – «товарищеской солидарности». Индивидуалистически‑ собственническая мораль настоящего начинает казаться особенно мертвящей и гнетущей. В своей критике сексуальных отношений современный человек заходит значительно дальше отрицания отживших внешних форм и кодекса ходячей морали; его одинокая душа ищет «обновления» самой сущности этих отношений, тоскует и стонет о той «великой любви», о том согревающем и творческом начале, которое одно в силах отогнать холодящий призрак душевного одиночества современников‑ индивидуалистов.
Если «сексуальный кризис» обусловливается на три четверти внешними социально‑ экономическими отношениями, то одна четверть его остроты покоится, несомненно, на нашей «утончённо‑ индивидуалистической психике», взлелеянной господством буржуазной идеологии. Современное человечество в самом деле, как выражается немецкая писательница Мейзель‑ Хесс, бедно «любовной потенцией». Представители двух полов ищут друг друга в стремлении получить через другого, посредством другого возможно большую долю наслаждений, духовных и физических, для себя самого. О переживаниях другого лица, о той психологической работе, какая в нём творится, любовный или брачный партнёр всего меньше волнуется.
Грубый индивидуализм, окрашивающий наш век, быть может, ни в какой другой области не сказывается с такой откровенностью, как именно здесь, в отношении между полами. Человек, убегающий от душевного одиночества, наивно воображает, что достаточно «воспылать любовью», достаточно предъявить свои права на душу другого человека, чтобы обогреться в лучах редкого блага – душевной близости и понимания. Мы, индивидуалисты, с огрубевшей в вечном культе своего «я» душою, мы воображаем, что величайшее счастье – ощущение разлитой в себе и в близких нам существах «великой любви» – можно захватить, не давши взамен сокровищ своей собственной души!
Мы претендуем всегда на своего любовного «контрагента» целиком и «без раздела», а сами не умеем соблюсти простейшей формулы любви: отнестись с величайшей бережливостью к душе другого. К этой формуле постепенно приучат нас новые, намечающиеся уже отношения между полами, основанные на двух непривычных для нас началах – полной свободе и истине.
В прививке этого представления человеческой психике буржуазия достигла совершенства; понятие о «собственности» супругов в наши дни распространяется даже значительно далее того, что понимал под собственностью кодекс брачных отношений родового быта. За весь долгий исторический период, развивавшийся под знаком «родового начала», представление о собственности мужа над женою (за женой, вообще, отрицались права на безраздельное обладание мужем) не распространялось далее обладания чисто физического. Жена обязана была хранить физиологическую верность мужу, душа её принадлежала ей самой.
Даже рыцари признавали за жёнами право иметь «чичисбеев» (платонических поклонников‑ друзей) и принимать «обожание» рыцарей и миннезингеров. Идеал безраздельного обладания не только над физическим, но и над духовным «я» своего брачного контрагента, идеал, допускавший предъявление прав собственности на весь духовный и душевный мир своего любовного партнёра, – это идеал, всецело воспитанный, взлелеянный, выхоленный руками буржуазного класса в целях укрепления тех семейных устоев, что обеспечивали её устойчивость и крепость в период борьбы за её социальное господство. И этот идеал мы не только восприняли по наследству, но готовы выставлять, как незыблемый моральный абсолют!.. Представление о «собственности» заходит далеко за пределы «законных супружеств», оно является неизбежным моментом, вкрапливающимся в самую «свободную» любовную связь. Современные любовник и любовница, при всём «теоретическом» уважении к свободе, абсолютно не удовлетворились бы сознанием физиологической верности своего любовного партнёра. Чтобы отгонять от себя вечно сторожащий нас призрак одиночества, мы с непонятной для будущего человечества жестокостью и неделикатностью вламываемся в душу «любимого» нами существа и предъявляем свои права на все тайники его духовного «я». Современный любовник несравненно скорее простит измену физическую, чем «духовную», и каждая частица души, расточаемая за порогами его «свободного» брачного союза, представляется ему непростительным ограблением его, лично ему принадлежащих сокровищ в пользу других.
А та наивная неделикатность, которая на этой же почве постоянно творится «влюблёнными» по отношению к третьему лицу? Каждому из нас, несомненно, приходилось наблюдать курьёзный факт: двое влюблённых, не успев ещё как следует познать друг друга, уже спешат предъявить свои права на все до них создавшиеся личные отношения другого, заглянуть в самое «святая святых» своего партнёра… Два вчера ещё чуждые друг другу существа, объединённые лишь моментом совместных эротических переживаний, спешат запустить руку в душу другого и распоряжаться в этой чужой непонятной душе, в которой прошлое и пережитое вытравили ничем не стираемые узоры, как у себя дома. Это представление о «собственности» брачующейся пары заходит так далеко, что нас почти не шокирует такое, по существу, ненормальное явление, когда «молодые супруги», вчера ещё жившие каждый своей раздельной жизнью, сегодня, ничтоже сумняшеся, вскрывают корреспонденцию друг друга и делают общим достоянием строки третьего, совершенно непричастного лица, близкого лишь одному из супругов. Такого рода «интимность» может быть куплена только ценою «действительного слияния» душ в процессе долгого совместного товарищеского несения жизненного креста. В обычных же случаях совершается самая недобросовестная «подмена» этой близости, подмена, вызываемая ошибочным представлением о том, что физическая близость двух людей является достаточным основанием для распространения «права собственности» и на духовную сущность друг друга.
Вторичным моментом, искажающим психику современного человека и обостряющим «сексуальный кризис», является понятие о «неравенстве» полов, неравенстве их прав, неравной ценности их психофизиологических переживаний. «Двойная мораль», присущая и буржуазному и родовому кодексу, в течение стольких веков отравляла психику мужчин и женщин, что отделаться от её органически с нами сросшегося яда ещё труднее, чем от унаследованных от буржуазной идеологии представлений о собственности супругов. Это понятие о «неравенстве полов», даже в области психофизиологии, заставляет применять постоянно различные мерки к одному и тому же поступку, совершаемому представителями различных полов. И даже самый «передовой человек», давно перешагнувший через весь кодекс ходячей морали, легко поймает себя на том, что в этом пункте он, при расценке поведения мужчины и женщины, произнесёт различный приговор. Достаточно одного грубого примера: представьте себе, что всеми уважаемый интеллигент, быть может, «учёный муж», политик, общественный деятель, одним словом, «личность» и даже «величина», сходится со своею кухаркой (явление не редкое! ) и даже вступает с ней в законный брак. Изменит ли данный факт отношение общества к данному «мужу», бросит ли хотя бы малейшую тень на его нравственные достоинства?
Разумеется, нет! Теперь представьте себе другой случай: всеми уважаемая общественная деятельница, «доцент», «врач», писательница, не всё ли равно, сходится со своим лакеем и в довершение «скандала» закрепляет связь законным браком. Как отнесётся общество к поступку уважаемой дотоле особы? Разумеется, заклеймит её «презрением». И заметьте: Боже упаси, если её супруг – лакей – будет обладать красивой внешностью или иными «физическими качествами»… Тем хуже! «До чего эта женщина пала», – будет гласить тогда общественный приговор. Женщине современное общество всё ещё не прощает, если её выбор носит чересчур «индивидуальный характер». Это своего рода атавизм: по унаследованной от родового быта традиции мы всё ещё хотим, чтобы женщина считалась в своём выборе с чинами и рангами, с предписаниями семьи и её интересами. Мы ещё не умеем выделить женщину из семейной ячейки и рассматривать её как самодовлеющую личность вне замкнутого крута домашних добродетелей и обязанностей.
В своей опеке над женщиной современное общество идёт даже далее древнего рода, предписывая ей не только выходить замуж, но и влюбляться лишь в людей, «достойных» её. Мы на каждом шагу встретим весьма высоких по своему духовному и интеллектуальному уровню мужчин, которые выбрали себе в подруги жизни ничтожнейшее и пустейшее существо, абсолютно не отвечающее духовным достоинствам супруга. Мы принимаем эти факты за явления нормальные, мы даже не останавливаемся на них; самое большее, если «друзья» пожалеют Ивана Иваныча за то, что ему попалась такая «несносная супруга». И тут же мы всплёскиваем руками и почти с осуждением восклицаем: «как могла Мария Петровна, такая образованная, нежная женщина влюбиться в такого нахала и дурака… После этого я начинаю сомневаться в достоинствах самой Марии Петровны».
Откуда берётся этот двоякий критерий? Чем он обусловливается? Несомненно тем, что привитое человечеству веками представление «неравноценности» полов органически вошло в нашу психику. Мы привыкли расценивать женщину не как личность с индивидуальными качествами и недостатками, безотносительно к её психо‑ физиологическим переживаниям, а лишь как придаток мужчины. Мужчина, муж или возлюбленный бросает на женщину свой отражённый свет, это его, а не её самое мы всё ещё считаем истинным определителем духовного и морального облика женщины. Личность мужчины при произнесении над ним общественного приговора заранее абстрагируется от поступков, связанных с половой сферой. Личность женщины расценивается в тесной связи с её половой жизнью. Такого рода оценка вытекает из той роли, которую женщина играла в течение веков и веков, и лишь медленно, лишь постепенно совершается или, вернее, намечается переоценка ценностей и в этой существенной сфере. Только изменение экономической роли женщины и вступление её на самостоятельный трудовой путь могут и будут способствовать ослаблению этих ошибочных и лицемерных представлений.
Все три основных момента, искажающие психику современного человека, – крайний эгоцентризм, представление о собственности супругов, понятие о неравенстве полов в психофизиологической сфере – лежат на пути к разрешению сексуальной проблемы. Заповедный ключ, размыкающий этот заколдованный круг, человечество отыщет лишь тогда, когда в его психике накопится достаточный запас утончённых «симпатических чувствований», когда в его душе подымутся любовные потенции, когда фактически утвердится понятие о свободе в брачных и любовных отношениях, когда принцип «товарищества» восторжествует над традиционным представлением о «неравенстве» и подчинении в отношениях между полами. Без коренного перевоспитания нашей психики проблемы пола неразрешимы.
Но не является ли такого рода предпосылка беспочвенной утопией, отдающей наивными рецептами мечтателей‑ идеалистов? В самом деле, извольте‑ ка поднять «любовную потенцию» в человечестве! Не хлопотали ли об этом с незапамятных времён мудрецы всех народов, начиная с Будды и Конфуция, кончая Христом, и, однако, кто взвесит, поднялась ли «любовная потенция» в человечестве? Свести вопрос о сексуальном кризисе к такого рода благожелательным мечтам, не значит ли это, попросту признавшись в своём бессилии, отказаться от поисков «заповедного ключа»?
Так ли это? Является ли на самом деле вопрос о коренном перевоспитании нашей психики в области отношений полов фактом столь неосуществимым, столь далёким от жизненной практики? Не намечаются ли, наоборот, именно сейчас, именно при наличности окружающей нас экономической действительности, те условия, что вызывают и порождают новые живые начала психических переживаний, совпадающих с намеченными выше требованиями?
На смену буржуазии с её классовой идеологией, с её классовым кодексом сексуальной морали идёт другой класс, новая социальная группа… Эта передовая, восходящая группа не может не таить в своих недрах зачатков новых отношений полов, тесно связанных с её классовыми и социальными задачами.
Совершающаяся на наших глазах сложная эволюция экономико‑ социальных отношений, переворачивающая все наши представления о роли женщины в социальной жизни и подрывающая всякую почву у буржуазной родовой морали, влечёт за собою два как будто друг другу противоречащих явления. С одной стороны, мы наблюдаем неустанные попытки человечества приспособиться к новым, изменившимся социально‑ экономическим условиям, попытки либо удержать «старые формы», влив в них новое содержание (соблюдение внешних обрядностей нерасторжимого, строго моногамного брака при признании фактической свободы супругов), либо, наоборот, принять новые формы, в которые, однако, привносятся все элементы морального кодекса буржуазного брака («свободный спор», в котором начало принудительной собственности свободных супругов друг над другом превосходит все границы даже легальных супружеств). С другой – медленное, но неуклонное выявление новых форм общения между полами, новых не столько по внешности, сколько по духу их оживляющих новых норм. Неуверенно нащупывает человечество эти новые идеалы, но стоит к ним присмотреться поближе, чтобы, несмотря на все их неоформленности, узнать в них характерные черты, тесно спаянные с классовыми задачами той социальной группы, которой предстоит захватить в свои руки осаждаемую крепость будущего. Тому, кто хочет в сложном лабиринте противоречивых, переплетающихся сексуальных норм отыскать зачатки будущих более здоровых отношений между полами, отношений, обещающих вывести человечество из сексуального кризиса, приходится покинуть «культурные кварталы» с их утончённой индивидуалистической психикой и заглянуть в скученные жилища рабочих, где среди смрада и ужаса, порождаемого капитализмом, среди слёз и проклятий всё же пробивают себе путь живые родники…
|
|
|
