 |
Глава 6. Природа и человек. 6.1 Времена года
|
|
|
|
Глава 6. Природа и человек
Если спросят –
В чем душа островов Японии?
– В аромате горных вишен
На заре[41]
Мотоори Норинага
Что останется
После меня?
Цветы – весной,
Кукушка – в горах,
Осенью – листья клена[42]
Рёкан
«Поклонение природе, свойственное всем народам в древности, у японцев укоренилось и обрело дальнейшее развитие благодаря национальной религии синто, обожествлявшей разные природные явления – горы, скалы, водопады, деревья, реки и др. Этому же способствовал и буддизм, получивший распространение в Японии с VI в. и утверждавший, что все в мире – образы Будды, все требует глубокого почитания.
Для японцев природа осталась воплощением универсальных законов Вселенной, в которой человек отнюдь не главенствующая частица. Единение с природой помогает людям обретать более верное понимание вещей и самих себя, дает, кроме того, истинное отдохновение и светлую радость. На этом основании сложившаяся постепенно уже к эпохе Хэйан многообразная эстетико-философская система сопереживания природе»[43].
«Записки у изголовья» Сэй Сёнагон буквально пронизаны описаниями природы во всех ее проявлениях, во всех аспектах отношения к ней человека. Можно сказать, природа – душа этого произведения. Она является источником многочисленных переживаний, эмоций человека, посредством ее в произведении выражены основные категории японской эстетики. Природа – это и объект созерцания («любования»), и источник вдохновения.
Символично то, что «Записки у изголовья» и начинаются, и заканчиваются описанием природы. Первый дан («Весною – рассвет... ») – классический – и сам, по словам В. Н. Марковой, «оказал глубокое влияние на литературу и эстетику Японии». В «Послесловии» же Сэй Сёнагон говорит: «... Я повествую в моей книге о том любопытном и удивительном, чем богат наш мир, ... веду рассказ о деревьях и травах, птицах и насекомых, свободно, как хочу... » [306]. Сэй называет здесь природу наряду с поэзией и людьми, которых считает замечательными, но, безусловно, природу можно поставить на первое место в этом списке, поскольку она и превозносится в поэзии, и возобладает во взглядах хэйанцев.
|
|
|
Взаимоотношения природы и человека с точки зрения особого ви дения мира в Японии имеют огромное значение, такое же, какое они имели для людей эпохи Хэйана и во многом имеют для современных японцев. Это важнейший аспект японского мировоззрения. В своей основе он связан и с особенностями «взгляда» японцев, и с религиями (буддизмом, синтоизмом, даосизмом), повлиял в свою очередь на складывание эстетико-философской системы Японии, отразившейся в искусстве вообще, литературе в частности и в «Записках у изголовья» в особенности.
6. 1 Времена года
«Весною - рассвет.
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.
Летом - ночь.
Слов нет, она прекрасна в лунную пору...
Осенью - сумерки.
Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам, - какое грустное очарование! Но еще грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем маленькие с виду...
Зимою - раннее утро.
Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый иней тоже... » [1].
Это первый дан. В нем изображена переменчивость в природе. «Но за изменчивыми извечно Неизменное, – как замечает Григорьева Т. Г. – Все выражает закон неизменного в изменчивости (фуэки-рюко)». Не потому ли, что «У каждой поры своя особая прелесть в круговороте времен года. Хороши первая луна, третья и четвертая, пятая луна, седьмая луна, восьмая и девятая, одиннадцатая и двенадцатая.
|
|
|
Весь год прекрасен - от начала до конца». Это второй дан. «“Времена года” – это единый кристалл, который каждый раз поворачивается своей новой стороной, хотя, казалось бы, все повторяется, но каждая весна хороша по-своему»[44]. Сэй Сёнагон так выражает свое восхищение перед красотой непостоянства постоянного: «Необыкновенно? Да нет, пожалуй, но очень красиво. Неужели хоть один человек скажет, что цветы вишни ему примелькались, потому что они распускаются каждый год? » [39].
Подобные сезонные впечатления слабее остальных элементов человеческого окружения подвержены изменениям, именно поэтому, как считает В. Мильдон, они стали играть такую роль в японском сознании.
Исследователь также пытается объяснить такой интересный факт, что в Японии счет времени велся не летами, как у нас, а вёснами. В этом, по словам В. Мильдона, виделся магический смысл, доставшийся историческому сознанию от верований с незапамятных времен предполагавший, что, как знать, вдруг жизнь, повернувшаяся к упадку, расцветет «новой весной». Ведь для японцев весна и осень означают тождество запечатленной мгновенности. Быстрый расцвет и осеннее увядание – физическое, «натуральное» тождество идеальности, коренящееся в таком вероятном ходе мысли: вот и человеческая жизнь расцветает и увядает; но если природа возобновляется каждый год, то увядшая жизнь невозвратно клонится к закату, что и придает ей в глазах японцев очарование. Считая вёснами, – календарем, выразившим идею краткости жизни человека и одновременно ее возобновления, какого человек хотя и лишен, но оно могло бы служить слабой тенью надежды порвать сочетание краткости жизни и вечности смерти[45]. В связи с этим интересно, что Сэй Сёнагон приводит в пример того, «что пролетает мимо»: «Годы человеческой жизни. Весна, лето, осень, зима» [252].
В смене времен года Т. Григорьева видит «призму», сквозь которую японцы глядят на мир, созерцают тайну бытия сущего. Оттенок сезона присутствует во всем: в настроении, в убранстве дома, в одежде, в манерах, в читаемых стихотворениях. «Чередование времен года даже не столько излюбленная тема, – по словам Т. Григорьевой, – сколько принцип художественного ви дения, организующий произведение, как у Сэй Сёнагон»[46].
|
|
|
Можно подтвердить эти слова, обратив внимание на то, что многие описательные, повествовательные даны в «Записках у изголовья» если не начинаются, то обязательно содержат в себе упоминание о том времени года, о том месяце или дне, когда происходит описываемое событие. С одной стороны, это можно объяснить тем, что повествовательные отрывки часто носят дневниковый характер, что обыкновенно и побуждает упоминать дату происходящего, но необходимо также заметь, что, с другой стороны, подобные упоминания всегда сопровождаются более подробными описаниями и впечатлениями, связанными с погодой, сезоном: «В седьмом месяце года стоит невыносимая жара. Всюду подняты створки ситоми, но даже ночью трудно уснуть» [36], «В первый день Нового года радостно синеет прояснившееся небо, легкая весенняя дымка преображает все кругом» [3], «В конце девятой луны и в начале десятой небо затянуто тучами, желтые листья с шуршаньем и шорохом сыплются на землю, душа стеснена печалью» [192].
Действительно, сезонный оттенок присутствует во всем: в быту («Зимой позвякивание щипцов в жаровне - тайный знак гостю, что дама ожидает его. Он стучит все настойчивей и даже громко зовет ее, дама скользит к запертым ситоми и откликается ему» [76]), в сочиняемых стихах
(«И на один короткий миг
Слегка повеяло весною.
В самом деле, слова эти отлично подходили к сегодняшней погоде» [106]), в воспоминаниях («мне нравится место, где герой, вспоминая былое, достает летний веер, источенный молью, и читает стихи... » [272]), в одежде («На другой день после того, как бушевал осенний вихрь, ... я видела одну даму... На ней была нижняя одежда из густо-лилового шелка, матового, словно подернутого дымкой, а сверху другая - из парчи желто-багрового цвета осенних листьев... » [193]).
|
|
|
