 |
ГЛАВА 3: Константы равновесия в растворах
|
|
|
|
Неприкосновенный вторник был огромным успехом и огромной болью в моих ягодичных мышцах.
Я только десять минут рассказывала об основах танго, как Эрик и Сэм поймали нас с поличным. Наша пара превратилась в четверку, и это было хорошо, потому что танго — танец не для платонических отношений, чтобы узнать друг друга получше. Я показала Мартину правильное положение рук, и он смотрел на меня так, будто немного ненавидел.
Поэтому я танцевала с Эриком, Сэм — с Мартином, а в один момент, Мартин танцевал с Эриком и пытался опрокинуть его.
Видеть, как Мартин дурачился со своим другом, было большим откровением для меня. Еще одним открытием было, что он не мог танцевать, если вел не он, даже когда плохо знал шаги. Он не мог уступить контроль. Он не мог позволить кому-то, даже на короткий промежуток, руководить. Но он быстро учился и, на удивление, изящно, вскоре ведя Сэм по комнате, уверенными шагами.
Как обычно. Он был хорош во всем, кроме, может, как вести себя мило.
Роза объявила, что обед будет на балконе, а я очень проголодалась. Мы вчетвером присоединились к остальным, заняв места с видом на океан. Следовало отметить, что Бэна- насильника не было. Как и Герка. Видимо, они оба остались с ночевкой на вечеринке и еще не вернулись.
Когда остальные ребята услышали мой план, чтобы научиться грести, подавляющие большинство встретило мою затею с энтузиазмом и волнением. Хотя они еще плохо меня знали, оказалось, гребцы всегда хотели приобщить других людей к гребле. Поэтому, мы решили взять одну лодку. Так как двоих не было, Сэм заняла место Бэна.
Они решили взять деревянную лодку, старушку называли Покок, вместо гладкой из углеродистого волокна Весполи, которую они обычно использовали для тренировок. Эрик объяснил, что так легче " установить", то есть сбалансировать, связь между двумя новыми гребцами, что было очень важно, и не сидеть так высоко в воде.
|
|
|
Они тащили ее по пляжу, пока вода не коснулась их бедер. Сэм и я были слишком низкими, чтобы помочь с лодкой, потому что они несли ее над головами, поэтому мы взяли весла.
Мартин проинструктировал меня, как " установить" мое весло, убедившись, что замок на весле был надежно закреплен, затем моими руками показал движения в гребле: захват, взмах, отпустить, вернуться - убедившись, что я сказала слова: ноги, тело, руки или
руки, тело, ноги — в любом порядке. Он стоял позади меня, обернув вокруг меня руки, пока мы, ахм, гребли.
О. О
— В гребле как в физи ке, а именно крутящий момент. Речь идет о том, чтобы получить максимальную отдачу от каждого гребка, — объяснил он, прошептав мне на ухо. Его голая грудь упиралась мне в спину, а ноги касались моих в воде. Он говорил о гребле, словно это непристойная, великолепная вещь.
— Почему ты меня так не учил? — спросил Рэй. Мы с Мартином повернулись к Рэю, который стоял в воде в пяти шагах от нас. Он поднял подбородок, указывая на то, как Мартин держал меня в своих объятиях. — Почему ты не придерживал меня так?
— Потому что у тебя сыпь, — невозмутимо сказал Мартин.
— Ох, да. Точно, – хихикая, кивнул Рэй. — Хорошее замечание.
Когда ребята стали уверены, что мы правильно выполняли взмахи веслами и наши мышцы были готовы к нагрузке, они посадили нас в лодку. Я села на место Мартина — восьмое сидение, место ходового на корме, Сэм на носу, но на первом сидении. Мы поставили ноги в упоры, как они их называли, и попрактиковались в гребле и балансировке, сдвигая сиденье, выполняя движения: переместившись через захват, отпустить, вернуться.
Парни удерживали лодку на месте, пока я и Сэм не привыкли к тому, как быть в воде в такой узкой лодке. Потом, когда я убедилась, что все делала правильно, Мартин научил меня выносить весло плашмя.
|
|
|
— Вот так, — сказал он, показывая мне, как он выкручивал запястья, выставляя край весла перпендикулярно воде в захвате и развороте, но затем во время движений освобождения и возвращения он проинструктировал меня, что весло нужно было держать параллельно воде.
Я кивнула, стараясь повторить несколько раз. Поначалу получалось неуклюже, но потом все стало более непринужденно. Рассуждая логически, это имело смысл. Выравнивая весло при движении возвращения, я сокращала сопротивление воздуха — опять же, как в физи ке. Я заметила, что мягкие подушечки на моих руках начинали побаливать, поэтому я остановилась и посмотрела на свои пальцы.
Я моргнула, нахмурилась, моргнула еще раз. У меня был волдырь.
Хотя у меня и были мозоли на кончиках пальцев от игры на гитаре, но теперь был ужасный кровоточащий волдырь на ладони.
— Хух, — сказала я своим рукам. Это было круто, я почувствовала себя хулиганкой.
Я уже заметила, что у всех парней были мозолистые руки, очень грубые. У Мартина руки и пальцы, особенно рядом с суставами, были огрубевшими. Они выглядели как руки
настоящего мужчины, я отметила это еще в прошлом семестре во время одного из лабораторных заданий. Я удивлялась, как это у такого избалованного, богатого ребенка были такие плебейские руки.
Он, должно быть, заметил, что я отвлеклась, поэтому потянулся ко мне, поворачивая мою ладонь к себе, чтобы осмотреть. Когда он увидел образовавшийся пузырь, серьезно нахмурился, слегка касаясь его пальцем.
— Черт, — сказал он. Я удивилась, как расстроено это прозвучало. Когда он поднял взгляд к моим глазам, он выглядел полным сожаления и беспокойства.
Я слегка улыбнулась ему.
— Я в порядке.
— Да. Тебе никогда не должно быть больно.
Это утверждение и серьезность, непреклонная искренность, когда он заявил это, очень удивили меня. Он осаждал оборонные сооружения, которые я создавала вокруг своего сердца, и нежно уничтожал их.
Мартин заклеил мою руку медицинской лентой, чтобы у меня больше не было волдырей. Пока я мечтательно смотрела на него, пытаясь протестовать, он заметил:
|
|
|
— Этот волдырь лопнет и будет кровоточить, если не заклеить лентой. Если мы не заклеим, то ты не сможешь сегодня и завтра пользоваться руками.
— Почему ты не пользуешься лентой? — спросила я, пока он обматывал клейким пластырем мои пальцы.
— Мне нужно, чтобы руки были сильными. Я занимаюсь греблей почти каждый день. Если постоянно заниматься, то руки некоторое время будут кровоточить, пока ты не заклеишь их лентой, чтобы защитить. Но если воспользоваться лентой, то потом постоянно нужно ею пользоваться.
— Поэтому вместо того, чтобы защитить свои руки, ты стараешься привыкнуть к этому? Даже если у тебя идет кровь, то волдырей не будет, потому что у тебя итак их много.
Он рассеянно кивнул.
— Типа того.
Ну, вот и появилась подходящая аналогия, если я бы когда-нибудь ошиблась. Мартин Сандеки — это его руки. Я затолкала эту мысль подальше для следующей дискуссии.
После того, как руки были обмотаны лентой, и еще получаса тренировок, наконец- то, наконец-то они позволили нам грести на открытой воде.
Я заняла седьмое место Эрика, как раз напротив Мартина. Эрик занял третье место, так, чтобы Сэм села на второе место напротив него.
Лодка быстро плыла, в то время как наши движения казались медленными. Мартин был осторожным, устанавливая размеренный темп, поэтому я не знала, насколько быстро мы плыли. Ощущалось очень быстро. Сначала было неприятно. Я была уверена, хотя и не озвучивала этого, что упаду в воду. Но я не упала.
Я даже не поймала краба — это когда ты гребешь слишком быстро или слишком медленно, и весло затягивает под воду. Как мне сказали, это обычно заканчивалось тем, что весло ударяло ручкой о туловище или в лицо или совсем выбрасывало тебя из лодки (или любая комбинация из перечисленных).
Еще мы развернули лодку по кругу с помощью разных методов под великолепным руководством Ли.
Было очень весело. Безумное количество веселья. Когда мы двигались в унисон, создавалось впечатление, словно мы летели. Я любила это. Теперь я видела, как гребля могла вызывать привыкание. Было что-то в этом: ты и твои товарищи по команде, лодка, вода и небо. Ты ощущал все порывы ветра, все время двигаясь.
|
|
|
Это. Было. Удивительно.
Но это была тяжелая работа, потому что мои руки, ноги, спина и живот были, словно резиновые, когда мы приплыли к берегу. Сэм и я отложили весла, пока парни перемещали лодку. Эрик предложил всем искупаться, так что мы освободили себя от уборки.
Когда я приняла душ, мой мучительный, болезненный душ, нашла Сэм в бикини, лежащей на моей кровати, будто она и не собиралась никуда идти. С огромным усилием я натянула свой купальник и рухнула рядом с ней.
— Мне плохо. Так плохо. — Она так драматически это сказала, будто собираясь заплакать. Лежа лицом вниз, распростершись, словно орел на моей кровати. Она была полностью измучена.
— Но было весело. — Я тоже была измучена и безвольно лежала на своей половине кровати.
Ее голубые глаза сосредоточились на мне, и она озорно улыбнулась мне.
— Это того стоило. Я все время строила Эрику глазки. Думаю, что у его мышц есть мышцы. — После чего она добавила, снова с болью в голосе: — Мне слишком плохо, чтобы заняться сексом, и поэтому мне грустно.
Я рассмеялась, после чего поморщилась, мышцы живота протестовали.
— Словно в лагере знакомств, — сказала она. — Только не так больно.
— Я не это имела в виду. Все время проводить с Эриком — это как в лагере знакомств. Мы знаем друг друга только с пятницы, но я с ним разговариваю как ни с одним парнем до этого. Это... Это так интенсивно.
Я кивнула, скорее попыталась кивнуть, задумавшись над ее аналогией.
— У меня нет никаких основ для сравнения. Но ты права. Я чувствую, словно всё слишком поспешно, словно мы запихнули недели и месяцы отношений в часы и дни.
Она странно, испытывающее посмотрела на меня.
— Мартин давит на тебя?
— Нет. Но мы... Стали близки.
— Ох?
— Да.
— И каково это? Ты по-прежнему уверена, что ему нужен просто друг?
— И да, и нет.
— И?..
— И что?
— Не скромничай, я видела следы укусов на твоей шее. Ты, конечно, гибкая, но явно не ты их себе оставила.
Я прищурилась, глядя на нее, не желая двигаться.
— Да, очевидно мы больше, чем друзья.
— Не позволяй ему давить на тебя, Кэйтлин.
— Это вовсе не так.
Она фыркн ула и недоверчиво закатила глаза.
— Ага, точно. Я видела, как он смотрел на тебя. Он хочет устроить вечеринку пенису в твоей вагине.
Я сжала губы, чтобы не засмеяться, потому что смеяться было больно.
— Я сказала ему, что хочу двигаться медленно, потому что, ну, я королева неопытности.
— И он согласился?
— Ага. Он сказал, что хочет, чтобы это продолжилось, он хочет, чтобы это было значимым.
|
|
|
— Воу! Он так сказал?
— Да. Так что мы оба согласились притормозить, отсюда и танцы и уроки гребли. Она усмехнулась, ее глаза сверкали озорством.
— Но он объездил тебя, верно? Теперь я закатила глаза.
— Сэм...
— Он сделал это. Я и так могу сказать. Можешь не отвечать.
— С чего ты взяла?
— Потому что ты смотришь на него так, словно хочешь, чтобы он устроил вечеринку своему пенису в твоей вагине.
— Гхм.
— Как это было? Он использовал свой рот или руки, или и то, и другое? Мне нравится, когда все вместе.
— Я не буду отвечать на это.
— Но это было хорошо, так? — Я заморгала. Она усмехнулась.
— Мииило. Дай мне знать, когда будешь готова оставить свою сдержанность и скромность и обсудить все детали. Могу сказать, что было хорошо, потому как ты покраснела.
— Я не покраснела. Просто здесь жарко.
— Неважно. Я бы дала тебе пять, если б смогла пошевелить рукой.
— Как думаешь, я себя чувствую? Ты же спортсменка, у меня болит в таких местах, о существовании которых я даже не знала.
— Ты идиотка, захотела научиться грести. Зачем, Кэйтлин? Зачем? Зачем ты это сделала? Почему ты попросила этого садиста научить тебя грести? Зачем?
Я попыталась покачать головой, но не смогла.
— Не знаю. Закрой свой рот, шлюшка. Я просто хочу умереть. Раздался стук в дверь. Мы с Сэм в унисон сказали:
— Войдите.
Мартин просунул голову в дверь. У меня двигались только глаза, потому что все остальные мышцы очень болели.
— Хей, вы готовы?
— Нет. Я решила вместо этого умереть.
Он осмотрел меня оценивающе, после чего выдал:
— Ты заболела?
— Я бы кивнула, но мне больно.
Мартин прошелся по комнате, остановившись у кровати, там, где я лежала, пробежавшись глазами по моему телу.
— Некоторое время будет больно, — сказал он задумчиво. Затем наклонился, схватил меня и прижал к груди.
— Ох, Господи, я даже не переживала. — Я безвольно лежала в его руках, словно мертвый груз. — Делай, что хочешь. Я не могу двигаться.
Рассмеявшись, он поцеловал меня, слегка прикусывая нижнюю губу. Затем направился к выходу из комнаты, сказав через плечо, обращаясь к Сэм:
— Я пришлю Эрика с противовоспалительным средством.
Ответ Сэм был слабым и еле слышным, пока он нес меня по коридору.
— Да благословит тебя Бог, Мартин Сандеки, даже если ты и садист.
* * *
Первое, что он сделал, — это отнес меня на нижний балкон. Я даже не знала, что он был. Он был уединенным, к нему вела дорожка вдали от дома. Потом он нежно усадил меня в горячую ванну. После чего повернулся и ушел. Все верно, он оставил меня и ушел. Но вскоре он был прощен, потому что горячая вода была просто великолепна, мои завязанные в узел мышцы расслабились. К тому же он вернулся с противовоспалительным препаратом, гигантским стаканом воды и тарелкой всякой вкуснятины.
Он скользнул в горячую ванну ко мне, казалось, немного колебался, но потом притянул меня к себе между ног.
Я ничего не говорила. У меня не было шанса ничего сказать, потому что Мартин своими мозолистыми руками массировал мою спину, плечи и шею.
Я вздохнула и просто уступила, поскольку границы Неприкосновенного вторника были определенно размыты. По-видимому, он задумывал это как облегчение для моих мышц, но было приятно совсем в других местах.
Как вы уже догадались, в моих трусиках.
Поэтому я застонала. От удовольствия. Это, несомненно, был стон удовольствия. Я не хотела стонать, но так уж вышло. Я тяжело вздохнула.
Его руки замерли, большими пальцами он надавливал на мою поясницу и массировал мой голый живот. Я чувствовала его пальцы на своем боку.
— Я не могу продолжать, если ты будешь издавать такие звуки.
— Пожалуйста, не останавливайся, — выдохнула я. Это так хорошо. Я не хотела, чтобы он останавливался. Вообще никогда.
Теперь он застонал. Упершись лбом в мое плечо.
— Ты не можешь говорить такие вещи.
Я пошевелилась, прижимая задницу и спину к нему, пытаясь заставить его руки двигаться снова.
— Кэйтлин, не двигайся так больше.
— У тебя слишком много правил, — пожаловалась я, положив руки на его бедра, пытаясь максимально эффективно подтолкнуть себя к его умелым пальцам.
Он поднял лоб с моего плеча, меняя положение рук, проскользнув в чашечки и шортики моего купальника. Я ахнула.
Когда он заговорил, его шепот был больше похож на рычание.
— Я знаю, что ты не хочешь быть привлекательной для мужчин, но уже чертовски поздно. Перестань сводить меня с ума. Если ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе, тебе нужно перестать дразнить меня.
Инстинктивно я подалась назад, прижимаясь к его груди, вытаскивая руки из воды и протягивая их к его шее.
— Клянусь, я не пыталась тебя дразнить, и я никогда не говорила, что я не хочу...
— Я слышал это в моей комнате. Я слышал, что ты сказала. Не важно, потому что я не шутил, когда сказал, что все, о чем я могу думать, — это ты. — Он укусил меня за ухо, как будто не мог удержаться, чтобы не попробовать меня, и добавил: — Честно говоря, тебе должно быть немного страшно. Я хочу тебя взять столькими способами и не могу перестать думать об этом.
Я задыхалась от вожделения, которое наполняло мои легкие, посылая жидкое, ноющее тепло к моему центру. Мое дыхание стало поверхностным, слова прозвучали приглушенно и сдавленно.
— Мартин, ты даже не знаешь меня. Мы здесь уже три с половиной дня. Три с половиной дня — не так много времени.
Он невесело рассмеялся, посылая странный холодок по моей спине. Медленно, очень медленно, словно лаская, он нежно убрал руки там, где касался меня, и положив пальцы на мои плечи. Немного приподняв меня, он переместился в сторону, создавая между нами расстояние, насколько это возможно в таком маленьком пространстве.
Сглотнув, он сфокусировался на чем-то за моей головой, приходя в себя, собираясь с мыслями, восстанавливая самообладание, прежде чем посмотреть напряженным взглядом, пригвоздив меня к месту.
Когда он заговорил, его голос был гипнотически спокойным и загадочно непримиримым.
— Паркер, ты стала звездой моих сексуальных фантазий с того самого момента твоего падения в лаборатории. Не думаю, что ты знаешь об этом... Я наблюдал за тобой. Я знаю, что ты пьешь черный кофе из одной и той же кружки с Доктором Кто. Твоя любимая группа — Визер, у тебя просто невероятное количество их концертных футболок. Я знаю, что ты про себя проговариваешь синонимы, и это чертовски очаровательно. Я знаю, ты всегда стремишься помогать людям, как например, когда ты дала булавку девушке, у
которой в лаборатории порвалась блузка, или как ты отдала свои записи, этому придурку Кеннету.
— Ты помнишь это? — Мои глаза метались между его, очарованно, в восторге, шокировано.
— Да, и все другие добрые поступки за последние шесть месяцев. А ну еще, что ты единственная девушка, которая отказалась дать мне свой номер телефона.
Я была поражена печальными мыслями.
— Это... Так что, я просто какой-то вызов для тебя?
Он покачал головой, выглядя расстроено от моего вопроса.
— Нет. Ты для меня не вызов или проблема, которую нужно разрешить. Я все это время хотел быть с тобой. Ты думаешь, что это просто совпадение, что мы партнеры по лабораторной уже два семестра подряд?
Мой рот приоткрылся, уверена, что мои брови выделывали странные вещи на моем лбу. Небольшой писк неверия слетел с моих губ, но в целом я потеряла дар речи. Это было... Это было... Я была...
Потрясена, удивлена, ошеломлена, сбита с толку, смущена, в недоумении, озадаченна.
Я была бы огорчена, если не считать того, что Мартин был в главной роли всех моих грязных фантазий с первого дня после падения в лабораторной.
Я прочистила горло, думая, как лучше ответить. И выпалила:
— Я буду честной, Мартин. Если бы ты не был таким горячим, это меня действительно расстроило бы. Но по какой-то причине, то, что ты так горяч, исключает весь этот негатив.
Его рот слегка дернулся, но глаза остались неподвижными, и голос не дрогнул.
— Я счастливчик.
— И если быть до конца честной, я тоже думала о тебе, преимущественно о твоем теле и лице, и глазах, но ты мне не нравился так сильно до этого путешествия.
— Знаю. Я все время искал возможности, чтобы ты увидела меня, заговорила со мной, но ты не рассматривала меня в таком смысле.
— Но я видела тебя. Я видела, как ты дрался с тем парнем в столовой в прошлом семестре, я видела, как ты кричал на девушку возле здания Фундаментальных наук в октябре и довел ее до слез.
Мартин уставился на меня, его холодное безразличие постепенно оттаивало, пока он рассматривал меня. После чего сказал:
— Не удивительно, что ты подумала, что я придурок.
Я пожала плечами и сказала прежде, чем успела одуматься:
— Ты, вроде как, и есть придурок.
Он выдохнул, удивленно рассмеявшись, поразив меня, когда сказал:
— Ага. Думаю, это так. Но мне не нравится быть использованным, Паркер. Знаешь, как часто люди просят у меня денег? Люди, которых я считал друзьями? Знаешь, сколько девушек, готовых наброситься на мой член? Это не для меня. Речь идет о жадности. Я устал от этого. Я ненавижу это. Всю мою жизнь люди пытаются использовать меня, чтобы получить то, что хотят. И если я придурок, что теперь поделаешь.
Я кивнула, вспомнив разговор, подслушанный несколько дней назад в шкафу лаборатории, что привело ко всему этому. Та девушка собиралась накачать его наркотиками, изнасиловать его в надежде забеременеть — все из-за денег. Он ей не нужен был. Она, очевидно, даже не знала его.
Я рассеянно добавила:
— Типа мозолей на твоих руках.
— Что?
Я пристально посмотрела на него, задумавшись, понравилось бы ему или его разозлила бы такая аналогия. Я решила, что сегодня Неприкосновенный вторник, а завтра была бы Влажная и Дикая среда. Если я решилась на это, то должна была быть честной и откровенной, насколько это было возможно сейчас.
— Мозоли на твоих руках. Они важны, чтобы защитить тебя в долгосрочной перспективе. Они — словно броня, чтобы тебе не было больно. Такие же, как и твое отношение к людям... Грубые.
Он прищурился, глядя на меня, задумчиво, анализируя, но не агрессивно. Ничего не
говоря.
Я продолжила:
— Ты грубый, потому что хочешь таким быть. Потому что, в противном случае, ты
все время будешь истекать кровью.
Лицо Мартина сделало забавную вещь: он стал выглядеть, словно раненый зверь. Его глаза засверкали, он как-то отстранился и стал осторожным. Его внезапная реакция и ярость, скопившаяся в глазах, заставили мое сердце колотиться. Очевидно, я затронула за живое, и теперь он выглядел слегка опасно.
Я пыталась придумать, что же сказать, чтобы рассеять эту перемену в его поведение, но прежде, чем я смогла сделать это, он сказал:
— Как на счет тебя? — Тон его голоса подсказал мне, что он был близок к срыву.
— Я?
— Да, ты.
— Ух, и что со мной?
— Что на счет твоих мозолей?
Я повернулась в сторону, сбоку глядя на него.
— Мои мозоли?
— Да. Ты не очень чувствительная натура. — Он сказал эти слова так грубо, что стена между нами теперь чувствовалась, словно настоящая, ощутимая вещь.
— Я не?.. Что? — Волосы на затылке зашевелились, но я не знала это было от того, что его вопрос вводил в заблуждение, или просто мое подсознание предупреждало меня, что я попала бы в ловушку. — Я чувствительный человек. Я забочусь о людях.
— Я не говорю о сочувствии к другим людям. Я говорю о твоих чувствах. — Он бросил на меня взгляд, и следующие слова он сказал, словно говорил сам с собой. — Ты все держишь под контролем, по-детски и сдерживаясь.
Приоткрыв рот, я указала пальцем на себя, мой голос сочился недоверием.
— Сдерживаюсь? По-детски?
— Пижама с Губкой Бобом?
— Ну и что? Что не так с Губкой Бобом? Он смешной.
— Ты не хочешь почувствовать себя сексуальной?
Теперь моя кожа зудела, горло сжалось в напряжении, я почти ничего не слышала, поскольку кровь шумела в ушах. Мне пришлось сделать успокаивающий вздох, прежде чем я смогла заговорить, потому что я была зла, сама не знала почему.
— Конечно.
Он медленно покачал головой, изучая меня.
— Я так не думаю.
— Почему? Потому что я не готова для тебя, чтобы... Чтобы... Ты положил свой рот на мою личную зону?
— Видишь. Ты даже сказать это не можешь.
— Я могу сказать это. — Я скрестила руки на груди, горячая ванна внезапно показалась слишком горячей.
— Тогда скажи это, Кэйтлин. — Он усмехнулся, что больше походило на оскал. — Скажи эти слова. Скажи: " Трахни меня языком".
Глубоко вдохнув, я взглянула на него, его хищную улыбку, готовясь сказать эти слова. Затаив дыхание. Стиснув зубы. Прищурившись.
— Ты не можешь сказать это, — прошептал он, выглядя при этом торжествующе и печально — не за себя, из-за меня. Я понимала, что он пожалел меня.
Я вздохнула, посмотрев в сторону, мой румянец теперь выглядел малиновым. К гневу прибавилось еще и унижение, мой желудок бушевал от разочарования и тревоги. Почему я не могла сказать это? Что, черт возьми, со мной? Я зажмурилась, закрыв лицо руками. Я чувствовала, что вот-вот расплакалась бы, это было просто смешно.
Секунды прошли в относительной тишине, пока я пыталась прийти в себя. Но у меня ничего не получалось. Я расплакалась.
Внезапно Мартин сказал:
— Лучше не делай этого.
— Чего? — огрызнулась я.
— Ты всегда закрываешь лицо, когда мы разговариваем.
Я скорее почувствовала, чем услышала, как он приблизился. Когда он положил руки на мои запястья, я подпрыгнула, вздрогнула, хотя знала, что он преодолел барьер между нами.
— Позволь мне посмотреть на тебя. — Его захват усилился, решительный, но безболезненный, и он убрал мои руки в сторону.
Я плакала. Не сильные отвратительные рыдания, нет, не так. Обычно я плакала молча, в подушку. Я редко плакала. Последний раз я плакала, когда умер мой кот в средней школе. Моя мама добавила очередной пункт к нашей еженедельной повестке: " Новый кот для Кэйтлин — Плюсы\Минусы".
— Зачем ты так? — Голос Мартина напугал меня, потому что был таким... нежным.
Я подняла на него слезящиеся глаза, мне пришлось прикусить губу, чтобы мой подбородок перестал содрогаться. Его взгляд соответствовал его нежному тону. Он выглядел немного обеспокоенным и любопытным.
— Ты боишься, когда на тебя смотрят? Прочистив горло, я посмотрела через его плечо.
— Просто потому, что я не готова сделать следующий шаг в физической близости, не значит, что я боюсь, чтобы на меня смотрели.
— Согласен, не значит. Но ты напугана, Кэйтлин. Каждая дискуссия с тобой логична, все проанализировано и аргументировано. Ты чувствуешь влечение к чему-либо?
— Конечно.
— К чему?
— Я люблю родителей. — Я сказала это запинаясь, это было неубедительно. Не то чтобы любовь к родителям неубедительна, но единственное, что я смогла придумать близкое к влечению, была моя любовь к родителям.
сказать.
— Я не об этом говорил, и ты знаешь. — Я скрежетала зубами, не уверенная, что
Повернувшись, Мартин приподнял меня с собой, усаживаясь на месте. Потянув меня
на себя, руками двигая по моему телу, он расположил меня так, как ему нравилось — лицом к себе, так, чтобы я оседлала его бедра. И я позволила ему, потому что была потеряна. Этот разговор вводил меня в заблуждение.
Влечение... было запутанным понятием для меня, ведь оно само по себе было странной, запутанной вещью. Я упрекала себя, чувствуя себя неуклюжей и глупой, и да, по- детски. Как влечение могло быть настолько чуждым? Я достаточно прочитала об этом в книгах. Теоретически я знала, что оно в себя включает. Я чувствовала некое влечение к книгам и гениальным культурам, песочному печенью и любимым группам. Кроме того, однажды я чувствовала нечто близкое к влечению в музыке.
У нас с мамой был разговор, почему страсть к музыке — одновременно хорошо и
плохо.
Это было хорошо — иметь представление об искусстве. Искусство обогащало
общество.
Плохо было стать страстным, сосредоточить всю энергию на чем-то, когда я была талантлива и в других областях, таланты, в которых нуждалось общество.
Она объяснила, что миру больше были не нужны музыканты. Но нужно было больше женщин, особенно женщин: учёных, математиков, политиков, врачей и руководителей. Я была хороша в музыке, но быть просто хорошей было недостаточно, чтобы поддерживать себя в роли музыканта. И я бы не приносила позитивную и долгосрочную пользу обществу просто как хороший музыкант. Гораздо лучше было сосредоточиться на математике и науке — областях, где я уже была одарённой, областях, куда я смогла бы привнести ощутимые изменения.
Я потерялась в этих мыслях, слёзы сошли на нет, когда я осознала, что Мартин смотрел на меня, наблюдал за мной. Я почувствовала, как его взгляд пристально изучал мои формы. Он замедлился, как будто заметил меня, затем костяшками пальцев провел по моей груди.
Моё дыхание стало прерывистым, и я подняла свой взгляд на него.
— Вот, — сказал он, ища глазами мои, когда он снова прикоснулся ко мне, и на этот раз он потянул бретельки моего топа вниз, обнажая грудь. Другой рукой он провел вдоль моего горла к плечу, а затем к ключице, щекоча меня. Я вздрогнула и вздохнула. — Вот оно. У тебя есть это, и когда я так прикасаюсь к тебе, оно здесь.
Я могла только смотреть на него в ответ. Я не хотела двигаться, хотя мы нарушили правило Неприкосновенного вторника. Я попала в чистилище " Правило против желания". В конечном счете, я решила не двигаться, и Неприкосновенный вторник мог помочь себе спрыгнуть с обрыва.
Руками он скользнул по моему животу, бокам и бедрами. Костяшками пальцев под водой он провел по моим ребрам, я напряглась, не обращая внимание на боль мышцах.
— Я понимаю, что ты не готова к тому, чтобы я трахнул твою сладкую киску языком. Да. Я все понимаю. — Его слова, произнесенные шепотом, посылали чистое горячее желание сквозь меня. Такое чувство, что я могла развалиться на части.
Он продолжил, пока его пальцы двигались вперед-назад, приближаясь к моему
центру.
— Если ты поможешь мне размягчить мои мозоли, я помогу тебе с твоими. Я ошарашенно сглотнула.
— Чем же?
— Быть страстной.
Я покачала головой, чувствуя головокружение от отказа, сорвавшегося с моих губ.
— Я не так устроена.
— С того места, где я сижу, все так. — Мартин проворчал это, наклонившись, чтобы
быстро поцеловать меня, оставляя дорожку поцелуев от моей шеи к челюсти, кусая меня за ухо, прошептав: — Ты такая. Ты просто... отключила это, спрятала по какой-то причине.
— Почему тебя это вообще волнует?
— Потому что, Кэйтлин, и я не знаю, сколько ты еще собираешься заставлять меня говорить это, Я хочу заботиться о тебе. Я хочу тебя.
— Но почему...
— Почему люди заботятся друг о друге? Что такое влечение? Я не могу предоставить тебе список причин, почему я реагирую так на тебя. Это не уравнение. Ты единственная, о ком я могу думать. Только ты. Все просто.
— Тебе нужно переосмыслить список, потому что, а вдруг я просто... не сексуальная? — Я чувствовала себя неуверенной и чувствительной. Горячие, пенящиеся бисеринки воды лизали мою грудь и спину. После этих слов я затаила дыхание.
Он отклонился назад, удерживая взгляд на мне, прежде чем сказать:
— Это не о сексе, Паркер. Но для протокола, ты охренеть как сексуальна. Я говорю о страсти. Желании чего-либо. Любви. Я страстный в гребле, я увлечен знанием того, как все работает, увлечен, говоря людям, что делать. — Он усмехнулся последней мысли, его глаза
были спокойными и вдумчивыми. Костяшками пальцев Мартин пробежался вверх по внутренней стороне моего бедра и, наконец, наконец-то коснулся моего центра.
Я затаила дыхание, нуждающиеся и болезненные шипы удовольствия возникали там, где он прикасался, мое тело пело. Эти ощущения были громоздкими, неконтролируемыми, и я поняла, что это было, потому что я поверила ему. Я поверила, что он было увлечен мной.
— Прикасаться к тебе сейчас имеет для меня значение. Попробовать тебя, взять тебя здесь и сейчас имеет значение для меня. — Он убрал пальцы, отчего мои бедра рефлекторно сжались. Игнорирую мой протест, он вытащил руки из воды, надев обратно ремешки моего бикини. Он прикрыл меня, сказав: — Но это не будет значимым для тебя.... Если ты не увлечена мной.
|
|
|
