 |
ГЛАВА 10: Многократные связи
|
|
|
|
Небо было пасмурным, когда Мартин разбудил меня поцелуями и покусываниями за плечи. Он настоял, чтобы мы поплавали, пока не начался гром или дождь.
Позже я поняла, что это была своего рода уловка, потому что он прыгнул в океан голышом.
Я нет.
Я надела свое бикини на веревочках, изящно обмакнув пальцы в воду, и спустилась вниз по лестнице в задней части лодки. Мартин наблюдал за мной сквозь мягкие волны не более десяти секунд, после чего нырнул под воду. Потом он бросился ко мне, догнал, схватив меня и легко срывая мое бикини, прикоснулся ко мне.
Мы не дошли до кровати. Вместо этого нас накрыло безрассудное чувство крайней необходимости, мы набросились друг на друга в воде, потом на лестнице, ведущей на палубу, потом на палубе. Он притянул меня к себе на колени, и я оседала его, когда он сел на мягкую скамью в конце кормы. Мое дыхание и движения были безумными, хаотичными, и когда я опустилась на него, мы оба выругались.
Не буду врать, поначалу было больно. Но было что-то в том, чтобы находиться под открытым небом, липкими и мокрыми от морской воды, изучать друг друга, видеть любовь и похоть в его глазах, быть смазанной в нужных местах. Он направлял мои бедра, пока я не нашла свой ритм.
Но я отвлекалась на болезненность между ног, на то, как моя грудь подпрыгивала и раскачивалась, когда я двигалась, пока Мартин откинулся назад на локте, его большой палец двигался по моей вершинке, его глаза пожирали меня, и он удовлетворенно прорычал.
— Это. Ты. Здесь. Сейчас... Черт, Кэйтлин. Вот оно, все это.
Я делала все возможное, но у меня не было опыта в скачках на мужчине. Знаю, что сводила его с ума, потому что он закрыл глаза, явно стараясь продержаться как можно дольше, он сморщил лоб, слишком сконцентрировавшись, как я думала, повторял про себя: " Еще нет, еще нет, Господи еще нет".
|
|
|
Я была уже близко, но была разочарована от того, что мое тело нуждалось в ускорении движений. Было хорошо, но далеко от кульминации. Поэтому наклонившись вперед, я прошептала:
— Не беспокойся обо мне.
Его глаза распахнулись, и он уставился на меня со свирепым вызовом.
— Что это, черт возьми, значит?
Я приподнялась вверх затем вниз, наслаждаясь сексуальностью действий, но как-то безропотно, в этот раз будто чего-то не хватало.
Должно быть, он увидел что-то в моих глазах, что ему не понравилось, потому что прежде, чем я успела объясниться, он удивил меня, вставая, поднимая меня вместе с собой, и перенес к столу.
— Ложись, — скомандовал он. И я так и сделала.
Он вышел из меня, развел мои ноги пошире, и встал на колени, продолжая иметь меня, словно завтрак. Это не заняло много времени, я уже была близко, внизу живота все сжималось, предвкушая сладкое, мучительное облегчение. Я вцепилась руками в край стола.
И начала повторять:
— О Господи, о Господи, о Господи! — Затем я кончила.
Но когда я все еще была на пике волны, Мартин встал и наполнил меня, большим пальцем кружа по моему клитору в нещадном ритме вместе с его толчками. И я кончила снова — сильнее, лучше, быстрее, мощнее — кровь гремела у меня в ушах. К болезненности между ног добавилась изысканная боль от нашего совместного удовольствия... усиливающаяся. Все мои мысли были потеряны, кроме сладкого, ошеломляюще жгучего ощущения.
Думаю, я действительно кричала или скандировала, или пела йодлем. Не знаю, что же я делала, но у меня болело горло от усилий. Надеюсь, это был не просто визг.
Он кончил несколько мгновений спустя, выглядя возбужденным, растерянным и истощенным. Снова он упал на меня так, словно сила большая, чем сила тяжести, соединила
|
|
|
наши тела вместе. Но в этот раз, он удерживал себя на согнутых руках и целовал мою грудь, шею и плечи.
Мои нервные окончания словно поджарились, поэтому я позволила ему играть с моим телом, лизать мою кожу, щипать за соски, после того как он выскользнул из меня. Его дыхание пришло в норму только спустя три минуты или больше.
Затем, он сказал напротив моих ребер:
— Я люблю тебя. Ты самая красивая... такая идеальная.
Я фыркнула от смеха, мои руки потянулись к нему, играя с влажными волосами на его голове.
— Я не идеальная, но я рада, что ты так думаешь.
Он передвинулся обратно, так что мы оказались лицом к лицу, его взгляд был одновременно любопытным и раздраженным.
— Зачем ты это делаешь? Зачем отмахиваешься от комплиментов? Ты, блядь, чертовски великолепна, Паркер. Ты. Именно. Такая. И ты чертов музыкальный вундеркинд. И тот факт, что ты не сочиняешь музыку каждый день, — это преступление.
Я искоса посмотрела на него, слегка улыбнувшись, мне нужно было тщательнее подбирать слова, потому что он смотрел на меня так, словно выбирал какой-то способ, чтобы заставить меня признать, какая я была необыкновенная.
— Мне нравится, что ты так думаешь, Мартин.
— Кэйтлин... — В его тоне звучало предупреждение.
— Нет, послушай. — Я обняла его лицо руками и подняла голову, потираясь носом о его нос. Оставив мягкий поцелуй на его губах, я сказала: — Я рада, что ты так думаешь, я тебе верю. Но я не могу, словно по волшебству, подумать, что я красивая или идеальная, или талантливая просто потому, что это ты так думаешь. Я должна сама дойти до этого. Мне нужно верить во все эти вещи о себе не потому, что мой парень ценит меня и думает, что я изобрела подушки для шеи в самолете. Если мое самоуважение будет основываться на чужом мнении или взгляде, то мои недостатки тоже будут основыватся на мнении этого человека. И это разрывает меня на части.
Он прищурился, в его глазах неохотно зажглось понимание.
— Ты всегда такая?
— Какая? Гениальная? — поддразнила я.
— Ага... гениальная.
* * *
Я поймала Мартина за тем, что он смотрел на меня не менее двадцати раз за последние несколько часов. И каждый раз он выглядел немного растерянно, как будто был пойман в паутину своего собственного воображения. Иногда я смотрела в ответ, нахмурившись и передразнивая его подозрительный взгляд. Он улыбался, медленно, лениво и сексуально, а потом целовал меня.
|
|
|
Одно было ясно наверняка: Мартин Сандеки использовал свой огромный мозг, чтобы получать громадную прибыль.
Между тем, я работала над своей курсовой работой в перерывах между разговорами с Мартином. Он рассказывал мне о своем видении телекоммуникаций, и что спутники играли бы важную роль.
Наука не была моей страстью, тогда как музыка действительно была, но мне было интересно говорить на научные темы. Он рассказал мне о своем семнадцатилетии — СЕМНАДЦАТИЛЕТИИ!!! — какие патенты он тогда получил. Хотя, когда я спросила его, использовал ли он деньги от своих изобретений как первый взнос к своим шестидесяти миллионам для венчурного капитала, он рассмеялся.
" Изобретать было весело", объяснил он. Это было его хобби, но ни одно из изобретений никогда не приносило достаточно денег.
Когда я спросила его о том, как он определял, достаточно ли было денег, он мрачно ответил:
— Достаточно будет, когда превысит в три раза то, что мой отец заработал за все
время.
В виду того, что его отец был миллиардером, этот ответ прозвучал высокомерно и
неестественно. Зарабатывать достаточно денег было словно одержимостью и противоречило счастью.
Я не высказала свое мнение.
К середине дня на лодку обрушился проливной дождь; я привыкла к его пристальным взглядам, но, к сожалению, пора было возвращаться.
Мы не собирались возвращаться в большой дом, мы поехали в коттедж на противоположной стороне острова, где Сэм и Эрик были со среды. Надеюсь, она не слишком рассердилась на меня за отсутствие средства связи...
Я чувствовала себя виноватой, плохой подругой.
Сейчас Мартин сидел в капитанском кресле, везя нас обратно, и я пыталась поймать его на чем-то постыдном, устроив ему блиц-опрос.
— Любимый фильм?
— Уолл-Стрит.
— Любимая еда?
— Черная лакрица.
|
|
|
Я замолчала, его ответ удивил, но потом я продолжила:
— Любимый цвет?
— Черный.
— Черный?
— Да.
Я задумалась над этим, после чего спросила, потому что чувствовала, что была вынуждена сделать это:
— Как это может быть черный?
— У многих людей любимый цвет — черный, но они слишком зациклены на том, что думают другие, чтобы признать правду, даже самим себе. Подумай, какого цвета у тебя в шкафу больше? Синий? Зеленый? Красный? Нет. Это черный.
— Но черный действует угнетающе, это цвет похорон и темной комнаты, и отчаяния.
Он слегка улыбнулся, почти закатив глаза.
— В Японии цвет для похорон белый. Темная комната может быть веселой. Еще черный ощущается чем-то новым для меня, как небо перед рассветом.
— Мартин Сандеки, это было почти поэтично.
— С тобой легко разговаривать, — сказал он так, словно был не рад этому.
— Ты говоришь так, будто это плохо.
— Возможно. Я говорю тебе о таких вещах, о которых я никому не рассказывал прежде. — Он выглядел серьезным, когда признавался в этом, глядя на меня с обидой или тоской, не могла с точностью сказать.
Поэтому я пыталась снять внезапное напряжение, сказав:
— Это потому, что ты люююююбишь меня. Он закатил глаза. Но, все же улыбнулся.
— Выкладывай.
— Что?
* * *
—Все. — Сэм удлинила слово, проговаривая его по слогам. — Выкладывай все. Выкладывай все сейчас же. Выбрось и забудь — на полу, на потолке, под одеялом —
извергни все до последней крошки, потому что мне ужасно интересно, я уже ступила на территорию одержимого любопытства.
Я взглянула на нее уголком глаз. Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза, рот был сжат в жесткую линию, челюсть была напряжена. У нее было забавное лицо. И она говорила серьезно.
Было почти обеденное время. Мы приехали где-то час назад. Мартин заякорил лодку и привязал ее к небольшой деревянной пристани, после чего мы помчались сквозь дождь к коттеджу.
Коттедж был именно таким, как я и думала, представляя себе пляжный коттедж. Он был уютным и небольшим, с двумя спальнями и ванной, кухня с барной стойкой, соединенная гостиная и столовая. Оформлено все в морском стиле. Искусно выложенная мозаика из морского стекла и ракушек вдоль стены и большой ржавый якорь над входной дверью.
Сейчас мы с Сэм были в моей комнате, вернее в комнате, которую мы с Мартином собирались делить на эту ночь, и я копалась в своих вещах. Сэм и Эрик привезли практически все мои вещи из большого дома, но некоторых не было: одного из моих учебников, папки с записями лекций и нескольких футболок. Учебник и футболки не были проблемой, но мне нужна была папка.
|
|
|
Еще это было прекрасным предлогом, чтобы отсрочить допрос Сэм.
— Кэйтлин, ты тянешь время.
— Я пытаюсь выяснить, все ли мои вещи здесь.
— Ты тянешь время.
Я фыркнула, повернувшись лицом к ней, и взмахнула руками в воздухе.
— Да. Да, я тяну время.
— Почему ты тянешь время?
— Потому что не знаю, скольким готова поделиться с тобой. Я еще не решила.
— Скольким? Скольким? — Она на мгновение распалилась, ее глаза быстро осмотрели мое тело сверху вниз. — Ну, и как много произошло?
— Очень много.
— Ты... — Она прищурилась, пока обдумывала слова. — Ты в порядке?
— Да.
— А ты и Мартин в порядке?
Мое серьезное лицо сменилось мечтательной улыбкой.
— Да.
Ее глаза снова расширились.
— Так ты и Мартин официально вместе? Типа девушка, парень, исключительные особые отношения, я с прибабахом, и если увижу тебя с кем-то другим, сожгу все твои вещи?
— Да. — Я вздохнула, когда сказала это, это был девчачий, тоскливый вздох. Сэм становилась все более задумчивой и тревожной.
— И вы?.. — Она облизнула губы, потом погрызла нижнюю губу, но так и не закончила вопрос. Все же смысл был понятен. Над нами словно висело слово " секс" огромными буквами с вопросительным знаком.
Я кивнула, переминаясь на ногах, не в силах устоять на месте.
— О мой Бог. — Ее глаза на время потеряли фокус, и я не могла сказать, о чем она думала. После чего она выпалила: — Пожалуйста, скажи мне, что вы пользовались презервативами.
Я почувствовала неразборчивый укол вины или сожаления, который я сразу же оттолкнула, вместо этого закатив глаза.
— Сэм...
— Кэйтлин, не сэмкай мне. Пожалуйста, скажи мне, что вы предохранялись.
— Я на противозачаточных, — прошептала я. Не знаю, зачем я шептала.
— И что? Противозачаточные не защищают от генитальных бородавок.
— Сэм... — Видимо, моей единственной защитой против ее здравого смысла было закатывать глаза.
— Кэйтлин, ты же не глупая. Тогда почему ты ведешь себя глупо в этом?
— Я доверяю ему, — сказала я, не задумываясь, и пожала плечами.
Глаза Сэм широко открылись и закрылись, она опустила подбородок к груди; я услышала, как она вздохнула и сказала в пол:
— Ты думаешь, что любишь его.
Я не ответила. На мое молчание она просто подняла глаза. Она выглядела рассудительной, обеспокоенной, взбодрившейся.
Я пожала плечами, хотя и понимала источник и причину ее беспокойства за меня, я не разделяла ее мнения. Мои ноги были слишком высоко над замлей. Я грелась в после лодочном блаженстве. Мартин любил меня. Я любила его. А генитальные бородавки всего мира могли пойти и спрятаться в кабинете химии, мне было все равно.
— Да. Я люблю его. Я влюблена в него.
— Ох. — Она пыталась улыбнуться, но это выглядело словно гримаса. — Ну, это... здорово.
Я рассмеялась на ее усилия выразить поддержку.
— Я знаю, что ты собираешься сказать...
На самом деле, она очень много могла предупреждать меня, обеспокоенная сложившейся ситуацией и тем, как мало она знала о Мартине.
Вместо этого, она подняла руки, чтобы удержать меня от продолжения.
— Я не собираюсь ничего говорить. Ты знаешь, я всегда буду рядом, если тебе что- то понадобится. Все что угодно. Вообще все. Включая визит к гинекологу или имя киллера.
Я улыбнулась своей подруге, потому что у меня не было сомнений в том, что она любила меня.
— Ты хорошая подруга.
Она улыбнулась в ответ, но беспокойство все же виднелось в ее глазах, когда она заговорила:
— Ты тоже, Кэйтлин... И ты достойна самого лучшего, особенно от Мартина Сандеки.
Сэм прошла по комнате, притянула меня в объятия и добавила шепотом:
— Никогда не соглашайся на меньшее, чем в его силах.
* * *
Ужин не был неловким. Это так. В самом деле, не был.
Конечно же, Сэм кидала на Мартина " я тебя зарежу" хмурые взгляды время от времени, но в целом наша четверка хорошо ладила. Ее периодические хмурые взгляды на самом деле были забавными, потому что они обычно сопровождались угрожающими высказывания с сомнительной двусмысленностью типа:
— Тебе нужна горчица, Мартин? Или ты не пользуешься резинкой... мятной? После чего она многозначительно выгибала брови.
Еще одно мое любимое, когда мы обсуждали путешествия, места, куда бы хотели поехать. Эрик сказал, что хотел бы побывать в Австралии, и Сэм сболтнула:
— А что насчет тебя, Мартин? Ты когда-нибудь бывал Внизу? Или юг экватора не в твоем вкусе?
Я заметила, как Эрик скрывал свою улыбку или смех за салфеткой больше, чем один
раз.
Мартин не улыбался. Вместо этого, он отвечал на вопросы предельно ясно, как если
бы это были нормальные вопросы. Но я видела за его каменным лицом, что она его в равной степени смешила и раздражала.
После ужина, и когда тарелки были убраны, Мартин потянул меня прочь после предложения Сэм сыграть в игру, твердо схватив меня за талию.
— Мы устали, — сказал он.
— Мы? — Я посмотрела на него умоляюще, а затем на Сэм, где она раскладывала игру " Риск". Черт... Я любила настольные игры. Особенно игры о мировом господстве.
— Мы. — Мартин прищурился, глядя на меня, я не была настолько глупой, чтобы не понять, как он хотел остаться наедине.
Я разочарованно вздохнула, после чего повернулась к Сэм.
— Думаю, мы и правда устали.
Она сжала губы, и ее глаза, оценивающие и недовольные, двигались между нами, словно она хотела что-то сказать, но в буквальном смысле прикусила язык.
Я чувствовала небольшой укол вины и одними губами произнесла: " Прости ". Она слегка улыбнулась мне и, пожав плечами, убрала игру.
— Не беспокойся об этом. Может, мы сыграем в другой раз... когда Мартин не будет уставшим.
Легкий укол совести перерос в нечто другое, нечто, напоминающее беспокойство. Я ничего не ответила. Отчасти потому, что я не была уверена, что сказать, и отчасти потому, что Мартин уже выводил меня из комнаты. Но я, наконец, обрела голос, когда мы вернулись в нашу спальню.
— Ты устал? Потому что я не устала. И, возможно, ты кое-чего не знаешь обо мне, но я действительно наслаждаюсь полноценной игрой в мировое господство время от времени.
— Я не устал. — Мартин потянул меня в комнату, заперев дверь и прижав меня к себе, собираясь поцеловать меня. Его руки были везде, словно осьминог с растопыренными щупальцами.
Я отвернулась в последний момент, упираясь руками в его грудь. Его губы неуклюже опустились на мою челюсть, но его не отпугнул промах. Импровизируя, он проложил влажную дорожку из поцелуев вниз по моей шее, а его ловкие ладони массировали мою грудь сквозь ли фчи к.
— Эй, ты. — Я попыталась сохранить свой тон легкомысленным и разговорным. — Может, мы могли бы, хм, остановиться на минутку и обсудить, что ты думаешь о мировом господстве.
Мартин захватил пальцами мой сосок и ущипнул его, жестко. Это ощущалось хорошо — посылаемые Мартином всплески удовольствия в самые туманные уголки моего тела, но еще это ощущалось как наказание или возмездие.
— Нет, — сказал он.
— Нет?
— Нет.
Я ударилась затылком о дверь, фыркн ув, любя все, что он делал, но мне не нравилось, каким целеустремленным он был. В попытке привлечь его внимание, я ущипнула его под ребрами.
— Ау! — Он немного отпрянул, после чего рассмеялся. Это был низкий, урчащий, сексуальный звук. Не то, что получалось у меня. — Ты хочешь, чтобы я был грубым?
— Нет. — Усилием воли, я оттолкнула подальше из своей головы эти соблазнительные мысли. — Я хочу, чтобы ты выслушал меня.
— А я хочу укусить тебя и полизать, и трахнуть, и заставить тебя кончить.
— Ах, Мартин...
— Кэйтлин, перестань разговаривать. — Он переместился к моему уху, прикусив его, прежде чем прошептать: — Мне нужно быть внутри тебя.
Мое тело дрожало от легкого потока наслаждения, когда его руки скользнули к пояску моих шорт и ниже в трусики, поглаживая меня. Я таяла напротив него. Мои возражения, если бы они на самом деле были, стали запутанными и далекими. Но когда он толкнулся в меня двумя пальцами, я почувствовала приступ боли. Я поморщилась от дискомфорта и толкнула его в грудь.
— Подожди. Остановись, это больно.
Он тут же остановился, убирая пальцы, но не вытаскивая руку. Мартин поднял голову и пристально посмотрел на меня, его зелено-голубые глаза испытывали меня.
— Больно?
Я кивнула, сглотнув, прежде чем торопливо объяснить:
— Мои трусики не привыкли к частым вторжениям. А эта неделя была напряженной для них. Поэтому, моим трусикам нужно время привыкнуть, акклиматизироваться. Моим трусикам ты все еще очень нравишься, но я думаю, им нужен отдых.
Он был так близко, прижимая меня к двери. Я могла пересчитать все его ресницы.
— Твои трусики? Я кивнула.
— Мы называем твою киску " трусики"? Мы так это будем называть?
— Нет. Я имею в виду, мы могли бы... Я думаю. Но " труси ки" не вызывают в воображении заманчивые образы. Я готова к другим названиям, если мы собираемся называть это. Почему мы вообще должны как-то это называть?.
Его рука все еще в моих обсуждаемых трусиках скользнула к моей голой заднице, лаская и сжимая.
— Мы не должны как-то называть. Я просто подумал, что это ты так назвала.
— Нет. Я не называла. — Я покачала головой. — Я просто говорю или пытаюсь сказать, что та часть в моих трусиках, используемая для полового акта...
— Ты имеешь в виду свою киску.
— Да.
— Тогда скажи это. Скажи: " Моя киска".
Я сморщила лицо, даже когда его руки продолжали скользить по моему телу, а бедра толкаться в меня, заставляя чувствовать путаницу снова и снова.
— Что? Зачем?
— Я просто хочу услышать, как ты скажешь эти слова. — Мартин расстегнул мой
лифчик.
— Почему я не могу сказать " влагали ще"?
— Нет.
— Вагина? — попыталась я наполовину серьезно.
Он скривился, потом покачал головой, снимая с меня футболку и лифчик.
— Что насчет моей внутренней части?
Краешек его рта изогнулся в подобие улыбки, прежде чем он просто сделал шаг
назад, скидывая рубашку и перемещая пальцы, чтобы расстегнуть свои джинсы.
— Нет.
— Влажные лепестки? — Я сомкнула ресницы.
— Фу, что, блядь, это значит? — Он выпутался из своих джинсов, оставляя свои длинные, гибкие, прекрасные формы в одних только боксерах. Он потянулся ко мне, и я позволила.
— У меня тонна такого. — Я усмехнулась на его реакцию. — Я играю в игру, на самом деле, это коппинг-стратегия, когда я повторяю синонимы для слов...
— Знаю. Я говорил тебе, что слышал, как ты делала это во время лабораторной.
— Ох, точно. Ну, я знаю множество эвфемизмов по женской анатомии.
— Не говори мне, я не хочу знать. — Мартин развернул нас, двигаясь спиной, пока мои колени не уперлись в матрас, затем он легко опустил нас вниз, удерживая меня рукой за талию и упираясь коленом в матрас.
Это была впечатляющая демонстрация силы его верхней части тела и основных мышц. Иными словами, было жарко.
— Только еще одно?
Его рука скользнула от моей ключицы, между грудей и вниз по моему животу; он схватился пальцами за мои шорты и остановился.
— Хорошо, только одно.
— Занавески плоти.
Он нахмурился так, как еще не хмурился, сжимая губы вместе, прежде чем заговорил, в основном самому себе:
— Вот что получается, когда влюбляешься в девушку, которая прячется от меня в лабораторном шкафу, вместо кого-то, кто хочет использовать мои деньги.
Глаза Мартина дразняще блестели, но они были горячими и сосредоточенными. Я видела его намерения до того, как он облизал губы, его внимание переместилось на мой рот.
Тогда я выпалила:
— Мне нужна моя папка с векторными исчислениями.
— Что... — Он хмуро посмотрел на меня, явно в замешательстве, после чего спросил: — Прямо сейчас?
— Нет. Не сейчас, но прежде, чем мы уедем. Думаю, я оставила ее в большом доме.
Мне нужна она, там все мои записи за этот семестр.
— Ох, ну... Я позвоню завтра, прежде чем мы уедем, посмотрим, сможет ли Миссис Гринстоун найти ее и принести к пристани.
— Почему бы нам самим не заехать по пути утром? Я на сто один процент уверена, где она лежит.
— Нет. Мы не вернемся туда. — В его словах был лед. А заявление было пронизано враждебностью.
— Но, что если Миссис Гринстоун не найдет ее?
— Я позвоню сегодня вечером. Если она не найдет ее, я вернусь туда сам.
— Это глупо. Я смогу найти ее быстрее.
— Если я не найду ее, то, думаю, мне придется обучать тебя векторным исчислениям.
Я скривилась.
— Когда я смотрю на свой подчерк, это возвращает меня к моменту, когда я делала записи и к самому уроку. Только так я могу учиться. У меня нездоровая привязанность к моим записям.
— Надеюсь, у тебя такая же нездоровая привязанность ко мне.
— Итак, как ты отнесешься к тому, что я использую твой мозг, вместо твоих связей, богатства или твоего великолепного тела? И я хотела бы использовать его, часто.
— Что ты имеешь в виду? Использовать часто для чего?
Я лежала спиной на кровати, он возвышался надо мной, его грудь напротив моей. Я не могла думать в таком положении, особенно, когда его эрекция упиралась в мое бедро, поэтому многообещающе улыбнувшись, толкнула его на кровать и оказалась сверху.
— Послушай, я не хочу вводить тебя в заблуждение. Я хочу использовать твое тело просто так, понятно. Но еще я бы хотела воспользоваться твоей большой головой.
Он пристально смотрел на меня, и я слишком поздно осознала, что имела в виду ум... не голову. Не. Голову.
Мартин боролся с улыбкой, и простой взгляд на его красивое лицо заставил мой желудок сделать неожиданное сальто. Он говорил ровно.
— Расскажи мне больше о том, что ты хочешь сделать с моей большой головой.
Я нахмурилась. На удивление, я не почувствовала сильное смущение, просто была слегка взволнована.
— Оставь свои дерзкие разговорчики, иначе мне придется ущипнуть тебя снова.
— Я не против, пока я могу ущипнуть тебя в ответ. — Его рука двинулась к моей груди, сжимая сосок, а его уже твердая эрекция натянула боксеры.
— Остановись на минутку, я хочу поговорить с тобой. Я пытаюсь быть серьезной.
Горячий взгляд Мартина превратился в обидчивый, и он убрал руки, вздохнул и сложил их за головой. Он заморгал, глядя на меня, прежде чем поднял глаза к потолку.
— Отлично. О чем ты хочешь поговорить?
Я не закатила глаза на его драматическое отступление, но мне хотелось это сделать. Вместо этого, я приподнялась и села на кровать лицом к нему, прижимая колени к груди и начала снова:
— Я пытаюсь сказать тебе, что... ты нравишься мне, Мартин. Мне нравится твой ум.
— Я выпалила последнюю часть, не зная точно, что сказать.
Теперь он скользнул глазами по мне, его лицо смягчалось, пока он рассматривал
меня.
Я заправила волосы за ухо, после чего положила руки на колени, радуясь его
заинтересованности.
— Ты нравишься мне. Ты нравишься мне за то, кто ты есть, хотя ты бессердечный и иногда не знаешь, как обращаться с людьми. Ты умный и веселый. Я восхищаюсь тем, как ты действуешь и как не можешь перестать руководить. Мне нравится, когда ты ведешь, и твоя вспыльчивость. За этим весело наблюдать. Я также думаю, что здесь у тебя доброе сердце, но я чувствую, что оно израненное и забытое...
Как только я сказала эти слова, поняла, что они были правдой. Его сердце было израненным и забытым. Ему нужен был уход, забота и комфорт. Ему нужно было кому-то доверять.
Я встряхнулась, поняв, что замолчала и мы сидели молча довольно долго, и обратила свое внимание обратно к Мартину. Он всматривался в меня, ожидая продолжения.
Я сделала глубокий вздох, прежде чем заговорить:
— Дело в том, что я хотела сказать тебе это с воскресенья. Тебе нужен друг в моем лице. Не важно, что случится между нами, я хочу, чтобы ты знал, что если я нужна тебе, как друг, как кто-то, кому можно доверять, я всегда буду рядом ради тебя. Я всегда буду твоим безопасным местом.
Мартин рассматривал меня с минуту, его взгляд мелькал по моему лицу, как будто ища что-то, прежде чем сказать:
— Я не думаю, что захочу когда-либо с тобой дружить.
Должно быть, у меня на лице отразилась моя внутренняя боль, потому что он схватил меня за ногу, чтобы удержать на месте и поспешил добавить:
— Я имею в виду, не думаю, что когда-нибудь смогу быть тебе просто другом. Я никогда не смогу быть не заинтересован тобой.
— Не заинтересован? Ты думаешь, что друзья не интересны друг другу? Он пожал плечами, его глаза переместились в сторону.
— Да. У меня есть друзья, но я не заинтересован в них.
— У тебя есть друзья женского пола? Он кивнул.
— Ага. Мой бизнес партнер — женщина. Я считаю ее другом, и мне наплевать, с кем она уходит. Но с тобой, я не думаю, что если увижу тебя с кем-то, то не сойду с ума.
— И что? Если мы расстанемся, ты просто будешь пресекать мои знакомства?
— Да. — Он кивнул, выглядя очень серьезно.
— Потому что думаешь, что не сможешь быть не заинтересован?
— Я знаю это.
— И, утверждая, что ты никогда не будешь не заинтересован мной, ты имеешь в виду, что ты всегда будешь хотеть... — Я махнула рукой в воздухе, чтобы закончить предложение.
Его глаза вернулись к моим, и он усмехнулся.
— Я всегда буду хотеть чего?..
Он был оскорбительно бестолковым, пытаясь заставить меня говорить его языком.
— Ты всегда будешь хотеть интимных отношений со мной.
Он покачал головой, как будто думал, что я была милой, и пояснил, используя свой собственный жаргон:
— Ага, я всегда буду хотеть трахнуть тебя. Я нахмурилась.
— Знаешь, одно дело — употреблять это слово, когда мы, — я снова взмахнула руками в воздухе, — когда мы в процессе полового акта. Но это совершенно по-другому, когда мы сидим здесь и я пытаюсь, поговорить с тобой о серьезных вещах.
— Почему? Какая разница?
— Потому что это грубо и некорректно.
— Некорректно? — Он выглядел так, словно вот-вот лопнул бы от смеха. Я еще сильнее нахмурилась.
— Да. Некорректно. То, как ты разговариваешь со мной во время наших ежедневных споров, имеет значение, потому что это отражение того, как ты видишь меня и насколько уважаешь меня. Использовать ненормативную лексику — да, это плохо. И не смотри на меня так.
Он закатил глаза и стиснул зубы, словно он думал, что я была нелепой. Так что я указала пальцем на него, пригрозив.
— То, как ты сквернословишь, говорит о том, что ты не достаточно уважаешь меня, чтобы использовать хорошие манеры или что ты не задумываешься о последствиях своих слов, прежде чем произнести их.
— Кэйтлин, ты же знаешь, я уважаю тебя.
— Ага, уважаешь меня настолько, что хочешь трахнуть меня: не любить меня, не быть близким со мной. Трахнуть меня.
Он замер, веселье и бунтарство исчезли с его лица, он изучал меня. Хотя мне показалось, что он только наполовину видел мое лицо и, в основном, был погружен в свои мысли.
Наконец он сказал:
— Я не это имел в виду.
— Но это именно то, что ты сказал.
Его челюсть сжалась, пока он обдумывал полученную информацию. Расчетливый блеск появился в его глазах, и он прищурился.
— Точно, как насчет этого. Я буду использовать более корректный язык во время наших разговоров в течение дня, если ты будешь пользоваться ненормативной лексикой, пока мы... во время нашего уединения. — Последнюю часть он сказал унылым тоном, как будто сам не мог поверить, что действительно сказал это, вместо его любимого слова из пяти букв, начинающегося на букву “Б”.
Я обдумывала его условия в течение пяти секунд. На самом деле, там нечего было обдумывать. Пользоваться ненормативной лексикой во время занятий любовью имело
смысл... может, даже помогло бы расслабиться. Поэтому я кивнула и протянула ему руку, чтобы пожать.
— Идет.
Он улыбнулся, вкладывая свою руку в мою.
— Паркер, я люблю тебя.
— Сандеки, я вижу твою любовь, и я принимаю твое секретное рукопожатие.
|
|
|
