 |
ГЛАВА 8: Переходные металлы и Координационная химия
|
|
|
|
Утром четверга я обнаружила себя, спутанной в клубок из конечностей. В защиту Мартина скажу, что я совершенно вытеснила его с кровати. Я растянулась на нем сверху.
Иииииии, я была обнаженной.
Рассеянный солнечный свет просачивался сквозь подводные проемы. Я понятия не имела, сколько сейчас было времени. Я выпуталась из Мартина, стараясь не разбудить его, и пошла одеваться и приготовить завтрак. Потом взяв чашку кофе, я направилась на палубу готовится к тесту по математике, чувствуя себя оживленной и довольной жизнью, а именно из-за сексуального парня внизу.
Мартин присоединился ко мне позже, принеся мне новую кружку кофе. Не говоря ни слова, он подарил мне мучительно долгий поцелуй, желая доброго утра, хотя уже было послеобеденное время, выглядя самодовольным и удовлетворенным от моей отдышки, и занял стул напротив меня. Открыв свой ноутбук, он начал работать над чем-то, по-видимому, серьезным и важным, что принесло бы ему миллионы.
Мы не разговаривали. Мы сидели в тишине. Это было... действительно здорово. Комфортно и легко. Каждый раз я ловила его на том, что он смотрел на меня и довольно улыбался, встречаясь со мной взглядом, и не отворачивался.
Я начала мечтать о том, какая была бы моя жизнь, если бы я согласилась переехать к Мартину, и это было опасно, потому что умная Кэйтлин знала, что это было слишком поспешно. Но глупая, преждевременно влюбленная Кэйтлин хотела небрежно писать наши имена вместе в записной книжке и вместе учиться готовить на выходных.
Может, он пришел бы посмотреть, как я играла на джем-сейшн 9 по вечерам в воскресенье. Может быть, я бы села на поезд и приехала бы к нему в Нью-Йорк на обед, когда у меня не было бы занятий. Может, я бы написала песни для него и о нем. Может, мы бы спали вместе каждую ночь, весело и с комфортом переплетаясь телами. Может быть, он тоже спал бы голым. Но мне было всего девятнадцать, и для меня колледж не был ассоциацией для налаживания контактов. Я не знала, кем хотела бы быть и что делать со своей жизнью. Я подозревала, что музыка была бы основной ее частью, не потому что верила, что я была потрясающе талантливой, а потому что во мне что-то изменилось во вторник ночью, и я не переставала думать об этом.
|
|
|
Была ли я хороша или великолепна, или попросту компетентна, не важно. Я признала, что музыка была моей страстью, которую я подавляла. Конечно, я не разобралась, как и когда, еще было, о чем подумать. Еще многое нужно было разложить по полочкам.
Идея влюбиться в Мартина, если уже не влюбилась, прежде чем я поняла бы, чем я хотела бы заниматься и кто я, заставляла меня чувствовать себя неловко. Он всегда был бы альфой своей стаи, так как не знал иного пути. Я не хотела затеряться, потерять себя, прежде чем нашла своих поклонников.
Я пристально смотрела на него, потерявшись в своих размышлениях, и не осознавала этого, пока он не спросил:
— Эй, все в порядке?
Я заморгала, фокусируя взгляд на нем, качая головой, чтобы избавиться от непрошеных мыслей.
— Ух, ага. Отлично.
Он рассматривал меня, выглядя так, словно хотел что-то спросить или сказать. В конце концов, он сказал:
— Что ты думаешь, Кэйтлин?
— О чем? — Я дружелюбно улыбнулась, закрывая ноутбук. Я больше не могла заниматься. Ни к чему больше было притворяться.
— О нас.
Я невольно вздрогнула, потому что его вопрос был почти пугающе созвучен с моими нынешними размышлениями. Я задалась вопросом, если, в дополнение ко всему прочему, Мартин Сандеки мог читать мысли.
Я отвернулась от него, изучая горизонт. Это был другой прекрасный день.
|
|
|
— Думаю, нам очень весело вдвоем.
9 Джем-сейшн - джазовое мероприятие, на котором музыканты импровизируют совместно.
Он молчал, и я чувствовала на себе его взгляд. Тишина уже не ощущалась такой комфортной.
Потом очень мягко он спросил:
— Что творится в твоей голове?
Откуда ни возьмись, словно вывод из всего этого, я сказала:
— Я боюсь всех подвести.
Он на мгновение замолчал, после чего спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Моим проектом в восьмом классе был солнечный нагреватель, сделанный из фольги, черной краски и коробки из-под обуви.
— И?
— И, — я повернулась, посмотрев на него, — я никогда не стану великим ученым или мировым лидером.
Он смотрел на меня, словно ожидал, что я продолжила бы. Когда я не продолжила, он снова подтолкнул меня.
— И?..
— И? Что и?! Ты сам вчера сказал этой подлой женщине. Я Кэйтлин Паркер. Мой дед — астронавт. Мой отец — декан колледжа медицины очень хорошей школы. Моя бабушка снабжала оборудованием первые атомные подводные лодки с долбанным ядерным оружием. Моя мама может стать первым президентом-женщиной в США в следующие десять лет... А я не гений.
Он рассмеялся. Сначала это был недоверчивый смешок. Потом перерос в сильный смех, когда увидел, что я это говорила всерьез. Он вытирал слезы с глаз, качая головой.
— Это не смешно, — сказала я, борясь с улыбкой. Конечно же, это было смешно. И я не возражала посмеяться над собой.
Я была умной. Я знала это. У меня не было причин жаловаться. Я вышла из любящей, сравнительно организованной и надежной семьи. У меня были все пальцы на руках и ногах. И было все, за что я была благодарна.
И все же...
Я знала, кем должна была быть, но я не была тем человеком. Ну, и я понятия не имела, кем я была на самом деле.
Наконец он перестал смеяться, откинувшись обратно на стул, рассматривая меня блестящими глазами, сквозь сложенные вместе пальцы. Теплая улыбка осталась на его лице.
— Кэйтлин, ты очень умна, и кроме того, ты долбанный музыкальный вундеркинд. Я покачала головой.
— Я знаю, ты понимаешь, что я имела в виду, и я не говорила это, чтобы нарваться на комплименты... хотя, если уж я напрашивалась на комплименты, то хотела бы одну из твоих ленивых удочек.
Его улыбка стала еще шире, хотя он и продолжал настаивать на своем.
|
|
|
— Почему ты думаешь, что должна стать ученым или мировым лидером? Почему вместо этого не сфокусироваться на музыке?
Я недовольно уставилась на него.
— Да ладно, Мартин. Не прикидывайся дурачком. Ты знаешь, это то, чего все ожидают. Может, я и люблю музыку, но разве не хватит музыкантов в мире? Если у меня есть хоть небольшой талант или склонность к политике, или научным начинаниям и связям, разве я не в долгу перед обществом, как минимум, не стоит ли попробовать?
— То, что ожидают другие — это неважно. Ты ничего не должна обществу. Это испорченное общество! А ты должна заниматься только тем, что делает тебя счастливой.
— Это просто нелепо. Главное в жизни не то, что делает тебя счастливым. В жизни твои таланты используются для человечества, для того, чтобы сделать мир лучше, когда и как ты можешь, и настолько, насколько ты способен.
— Это одно из твоих глупых жизненных правил?
— Не называй их глупыми. Мои жизненные правила помогают избежать ошибок.
— Чушь какая! Самоотверженная, мучительная чушь.
— Нет! Самоотвержение имеет большое значение.
— И ты думаешь, ты не сможешь " делать что-то хорошее" с музыкой?
— Нет. Не на столько, как если я пойду по стопам моей мамы, став лидером, или бабушки, став ученым. Даже ты уважаешь мою маму.
— Ага, но я не хочу трахнуть твою маму.
Я почувствовала всплеск гнева от его грубого ответа.
— Ты говоришь мне, что моя семья не имеет ничего общего с тем, почему я тебе нравлюсь? Это что, не делает меня очень привлекательной девушкой?
Он удерживал мой взгляд, становясь все горячее, ранняя веселость испарилась, уступив место холодной серьезности. Он взял время на размышление, словно спорил с самим собой, и, в конце концов, его молчание, казалось, говорило сам за себя.
Я чувствовала одновременно и холод, и жар.
— Мартин?..
— Конечно, нет, Паркер, — наконец сказал он.
Я выдохнула с облегчением, но в затылке покалывало. Что-то в том, как он смотрел на меня, то, сколько времени у него ушло на то, чтобы ответить, не чувствовалось искренним.
|
|
|
— Ты неправильно меня поняла. — Его тон был твердым, непреклонным, будто он пытался привести меня к определенному выводу. — Я имел в виду, конечно, я никогда не скажу тебе, что твоя семья не имеет ничего общего с тем, почему ты нравишься мне так сильно, потому что это утверждение было бы ложью. Твоя семья имеет много общего с тем, почему ты очень привлекательная девушка. Конечно, я хочу тебя еще и потому, какая у тебя семья.
Мое неуверенное облегчение превратилось в ошеломленное недоверие от его признания. Он внимательно смотрел на меня, не выдавая своих мыслей.
Я резко встала, наполненная внезапной беспокойной энергией и жестокой необходимостью опровергнуть его слова. Мои руки уперлись в бедра, потом упали на ноги, затем сжали волосы. Ошеломленная недоверчивость переросла в котел с кипящим гневом.
— Как ты можешь говорить мне такое? Ты лучше, чем кто-либо другой знаешь, каково это, когда тебя хотят только из-за твоей семьи.
— Потому что это правда, — ответил он, осторожно глядя на меня.
—Что? Это...
" Ты как Олимпийская золотая медаль и Нобелевская премия, и Пулитцеровская премия, и премия " Оскар" для брака". Раздражающие слова Рэя в понедельник вспомнились мне, ворвавшись сопровождаемые громоподобным звуком крови, шумящей в ушах.
Я рассеянно сказала.
— Рэй предупреждал меня об этом.
— Рэй? — Это привлекло его внимание, он сел прямее.
— Да, Рэй. — Я посмотрела на Мартина, чувствуя одновременно злость и неловкость. — Он сказал, что я нравлюсь тебе из-за моих данных, что на такой девушке, как я, парни женятся, когда нагуляются — и прочие глупости — но это не ерунда, потому что он был прав. Он был прав. — Я пробормотала последнее утверждение для себя.
— Он был прав, — подтвердил Мартин, снова поражая меня. На этот раз воздух словно выбило из моих легких.
— Нет, не был. — Я покачала головой, отказываясь называть его имя, потому что не хотела, чтобы это было правдой.
— Кэйтлин, Рэй был прав. Он знает, какую девушку я хочу, какую я искал.
Ощущалось так, словно он ударил меня по лицу или в живот. Поэтому я не задумывалась над словами, вылетевшими из моего рта.
— Ты, Мартин Сандеки, полный придурок! Как ты смеешь... Как ты смеешь?! Зачем тогда ты... и я думала... — Я кричала на него урывками, что казалось странным, потому что я никогда не кричала ни на кого прежде за всю жизнь.
Я просто решила продолжить в том же духе.
Линия его рта стала задумчивой, когда он посмотрел на меня, но он ничего не сказал. Это лишь увеличило мое разочарование.
— Какого черта с тобой происходит? — продолжила я свою тираду. — Ты не собираешься сказать что-то в свою защиту? Или ты так и будешь сидеть там и пялиться на меня?
|
|
|
— Ты хочешь, чтобы я защищался?
— Да! — незамедлительно ответила я, инстинктивно и громко, одним словом признавая непреодолимое желание быть желанной, увидеть кто я была для него, даже если сама еще не определилась, каким я была человеком.
— Зачем? — Он сидел на краю стула со взглядом, наполненным странной надеждой.
— Потому что... — Мой голос сорвался, как и мое сердце. Глупые слезы затопили мои глаза.
Ночью вторника слезы были словно катарсис, необходимы, и я приняла это. Но сейчас я не хотела плакать. Я не хотела показывать слабость тому, кого, по его собственному признанию, заботило, кем была моя семья, а не я — как личность.
Я так и думала, я знала это! Я знала, что он заставил бы меня плакать! Глупая Кэйтлин. Глупая страсть. Глупое доверие. Глупый придурок Мартин Сандеки.
Я отвернулась от него прежде, чем он смог увидеть мое лицо. Мне нужно было спрятаться. Желание было непреодолимым. Поэтому я попыталась закрыться в кабине на нижней палубе, а моей конечной целью был один из двух шкафов. Но, так или иначе, поняв мои намерения, Мартин на этот счет имел другие планы. Я слышала, как его кресло
поцарапало палубу и его торопливые и быстрые шаги вокруг стола.
Он наступал мне на пятки и схватил меня прежде, чем я успела дотянуться до ручки дверцы шкафа.
Мартин схватил меня за плечи и повернул лицом к себе.
— Отпусти меня!
— Господи, Кэйтлин! Успокойся ты на минутку. Ты хотела, чтобы я защищал себя, так что слушай.
— Ненавижу тебя! — Я кричала, в действительности не имея этого в виду. Кроме того, ощущение удивительной драмы подходило данному моменту, я хотела сделать ему больно. Потому что мне было больно.
— Нет, это не так. Ты влюблена в меня. — Он выглядел ошеломленным моим порывом, но звучал почти довольным этим, словно моя реакция была частью какого-то большого плана, стратегии, в которую он играл.
К черту все, он был задирой. Я знала это, но, должно быть, я забыла об этом где-то между его ртом, его руками, его глазами и словами.
Я ответила на это обвинение сквозь стиснутые зубы, что прозвучало совсем не убедительно.
— Нет, это не так.
Я боролась с его захватом, толкаясь в его гранитную грудь. Конечно, из этого ничего не вышло, но заставило его изменить захват, чтобы я перестала избивать его.
— Послушай меня, Кэйтлин. Просто... можешь выслушать? Сделав глубокий вздох, я заставила себя успокоиться.
Если ты не чувствовала себя спокойно, не значило, что ты не могла быть спокойна.
Я замерла. Закрыла глаза, чтобы не видеть его. Мне нужно было отстраниться. Мне необходимо подумать или обмануть, чтобы пройти через это. Мое желание плакать рассеялось, когда я обдумала свой план действий.
Я бы... Я бы просто оттолкнула его своим равнодушием. Я бы смогла это сделать. Я делала это в течение нескольких месяцев, прежде чем он нашел меня в том шкафу в лаборатории и все превратилось в ад.
Я прочистила горло, проверяя устойчивость моих голосовых связок.
— Я передумала. Мне это не интересно. Мне плевать. — Он рассмеялся на это, хотя это звучало разочарованно.
— Закрываешься от меня, не так ли? Как удобно, можно перевернуть наши чувства так легко.
Я не открывала глаз, повторяя снова и снова: даже если ты не чувствовала себя спокойно, не значило, что ты не могла быть спокойна.
У меня не было причин отвечать ему, так что я не отвечала. Я просто делала вид, что его не было. В конце концов, ему пришлось отпустить меня. Когда мне было одиннадцать, я провела семь часов в шкафу, ожидая, пока уйдет няня. Я не любила ее, потому что она жульничала в Монополию.
Мартин не жульничал в Монополию, но он просто признал, что использовал меня из- за того, кем была моя семья. В некотором больном умысле, это имело смысл. По его собственному признанию, колледж был одним масштабным собеседованием его одноклассников для будущей империи Мартина Сандеки. Почему бы ему было также не опросить девушек на роль подружки?
В игре жизни это делало его одним из моих наименее любимых людей. Он манипулировал мной. Делал то же самое, что так ненавидел в других. Он знал, что я была влюблена в него. Он знал. Я была первой девушкой, которую он собирался испытать? Подружка Мартина Сандеки номер 1: 0?
— Ты такая упрямая. — Теперь это прозвучало расстроено. — Открой глаза и посмотри на меня.
Я не могла. Вместо этого, я мысленно отстранилась от него. Все, что он сказал и сделал, становились изобличающими доказательствами, и я почувствовала, как расло онемение.
— Отлично. Сделаем это по-другому.
Захват Мартина изменился, он пошел со мной назад. Моя задница ударилась о высокий матрас двуспальной кровати в каюте, прежде чем я смогла понять, что происходило, он поднял меня на руки и положил на кровать.
После этого я открыла глаза, карабкаясь прочь в дальний угол матраса. Я свирепо посмотрела на него, надеясь дать этим понять, что я убила бы его, если он попытался бы прикоснуться ко мне с намерением возбудить.
Будто поняв скрытую угрозу, он поднял руки вверх, сказав:
— Я не буду прикасаться к тебе, если ты не захочешь. Я просто присяду с этой стороны. Но ты должна пообещать, что не будешь прятать от меня лицо и закрывать глаза. Мне необходимо, чтобы ты смотрела на меня, когда я скажу это. Мне нужно видеть тебя.
Я ничего не сказала. Не собиралась давать ему никаких обещаний. Он замолчал, рассматривая мое лицо. Наконец он сказал:
— Ты хороша в этом. Тебе нужно научить меня, как делать это — закрываться в себе. Это очень удобный навык. — Эти слова были на удивление печальными, на грани сарказма и злобы.
Я подтянула колени к груди, обняв себя руками и ничего не говоря. Хотя у меня сложилось стойкое впечатление, что он тянул время. На мгновение я задалась вопросом почему, а потом стала злиться на себя за любопытство. Мне плевать.
Он сидел на краю кровати в противоположном углу, лицом ко мне. Черты его лица были жесткие, на грани обиды.
Внезапно, сделав глубокий вздох, он сказал:
— Я влюблен в тебя, Кэйтлин.
Я ничего не сказала, но вздрогнула. Безмолвные секунды тикали, на меня нахлынули чувства, онемение, словно на воздушном шаре, уплывало от меня, я едва сдерживала его.
Напряжение нарастало, я была на пределе, в груди становилось тесно и тяжело, желудок периодически скручивало. У меня кружилась голова.
Ну, еще я не могла выдержать его чудовищный взгляд в купе с тем, как искренне он говорил. Я доверяла ему и не могла справиться с этой правдой, поэтому отвела взгляд и сглотнула. Это не помогло. Меня трясло.
Он прочистил горло, любезно игнорируя мое смятение.
— Твоя семья — это часть тебя. Так же, как и моя семья, со всей их долбанной злостью и прочей фигней — тоже часть меня. Мы такие, какие есть, благодаря им, но мы не они. Я не такой, как они. Я не хочу быть таким. Ты — это не твои знаменитые предки. Тебе не нужно быть такой же, как они. Ты можешь стать, кем хочешь. Наши семьи очень разные, но потому, кто твоя семья, ты понимаешь, что это такое, когда от тебя чего-то ожидают. Люди предопределяют, кто ты, или используют тебя для того, кто они есть, что они делают и что имеют. Вот что я имел в виду, когда я сказал, что имеет значение, кто твоя семья, и почему ты очень привлекательная девушка.
Я посмотрела на него. Глаза покалывало, и мне хотелось плакать. Я была ошеломлена, но смогла удержаться, чтобы не рассматривать его, стараясь распознать, правдивы ли были его слова. Казалось, он был абсолютно искренен, и я ощущала тяжесть его сине-зеленых глаз на своей коже.
Прежде чем смогла сдержаться, я выпалила:
— Ну, я нравлюсь тебе, потому что могу сопереживать тебе?
— Нет... Да, это просто часть всего, но... — Его разочарование было ощутимым, скручиваясь вокруг его сильного тела и наполняя воздух напряжением. — Ты нравишься мне, потому что ты Кэйтлин — искренняя, красивая, великолепная, замечательная Кэйтлин, не потому что ты — Кэйтлин Паркер. Я влюблен в тебя, потому что не могу ничего с собой поделать.
Ох, ну вот... моллюски. Это поразило меня.
Мои чувства были сбиты с толку, упав на мгновение, но потом мне нужно было сосредоточиться на реальной проблеме.
— Но там наверху ты пытался заставить меня поверить, что использовал меня. Почему это прозвучало, словно ты просто использовал меня? — Он наклонился вперед, но не предпринял никаких попыток придвинуться ближе, повышая голос с каждым словом.
— Потому что ты все держишь под контролем и так всегда. Я попросил тебя переехать ко мне, а ты составила список плюсов и минусов, будто мы будем просто соседями по комнате, не упоминая о том, что ты чувствуешь ко мне, словно это не имеет значения. Я
влюблен в тебя и понятия не имею, что ты чувствуешь ко мне и чувствуешь ли что-то вообще!
— Как ты можешь такое говорить? Как ты можешь думать об этом? Кто вчера наверху обнимал тебя, пытаясь утешить, после того, как объявилась твоя злобная мачеха?
— Ты. Ты была наверху. — Его тон был жесткий и недовольный. — Но ты бы сделала это для любого. Ты постаралась бы сделать все правильно для любого случайного человека. Я не хочу быть просто кем-то для тебя.
Не могла в это поверить. Не могла поверить ему.
— Тогда кто был с тобой на этом катере весь вчерашний день? Кто выслушивал все ту чушь вчера после обеда? Кто проснулся обнаженной сегодня утром с тобой в постели? Ты не случайный человек для меня! Я никогда еще ни с кем такого не делала! Я никогда не подпускала никого так близко. И все эти вещи, все те вещи, что мы делали, и не только в физическом плане, открываясь... говоря о наших мечтах и страхах, это важно для меня. Ничего из этого не было сделано необдуманно.
— Я должен быть уверен.
Я надеялась, что как-то неправильно его поняла, потому что альтернатива пугала.
— Так помоги мне понять это. Ранее, на палубе, ты просто... ты ввел меня в заблуждение, это что, был какой-то тест? Посмотреть, насколько сильно я расстроюсь?
— Да. — Он кивнул, выглядя совершенно не сожалеющим об этом. Мой мозг собирался взорваться.
— Ты все испортил, Мартин. Ты знаешь, что для меня это больное место. Твоя потребность в определенности не важнее, чем мои чувства. Ты не можешь целенаправленно причинять боль людям, которые тебе небезразличны. Ты не можешь делать этого. Это недопустимо!
Он вздрогнул и резко встал, отвернувшись, как будто не мог стоять, глядя на меня с осознанием того, что он сделал мне больно. Он дернул пальцами за волосы, вздохнув, переходя из одного угла в другой по каюте.
— Я никогда не хотел сделать тебе больно. Я не думал, что делаю тебе больно. Я не ожидал, что ты воспримешь это вот так. Ты никогда ни о чем так не волновалась. Я просто хотел посмотреть, как ты отреагируешь. Я хотел увидеть, значу ли я хоть что-то для тебя.
— Ну, похоже, ты ответил на свой вопрос. Ты важен. Теперь счастлив?
— Нет. Совсем наоборот, — опять прокричал он, после чего выдохнул, словно у него закончилась энергия. Он смотрел на меня с такой неприкрытой тоской, что я не выдержала. Закрыла глаза и лицо.
Мгновение спустя я услышала грохот, за которым последовало:
— Черт возьми!
Я подпрыгнула от этого звука и богохульства, но лицо не открыла. Во мне все смешалось, казалось, все чувства и мысли восстали.
— Кэйтлин, ты можешь посмотреть на меня?
Я сделала успокаивающий вздох, посмотрев на него сквозь пальцы. Это лучшее, что я могла сделать.
Он пристально смотрел на меня, вероятно раздраженный, что я все еще закрывала лицо руками.
Потом он нарушил холодную тишину.
— Извини меня, — сказал он, ожидая, что я каким-то образом отреагировала бы, словно мы следовали определенному сценарию, который мне не выдали. Он нетерпеливо зарычал: — Итак?
— И что?
— И что, я прощен?
Мои руки опустились от лица, в шоке от этого безобразия.
— Нет!
— Что? — Он был удивлен.
Как он мог удивляться этому?! Господи!
— То, что ты сделал, — это не нормально. Ты просто целенаправленно сделал мне больно, словно я какая-то недееспособная лакмусовая бумажка. — Я встала с кровати, указывая на него пальцем, после чего подняла пальцы в воздух, указывая на все его тело. Мое лицо исказилось от гнева. — Ты не прощен, мистер. Отнюдь нет.
Он повернулся и упал на кровать. Застонал. Закрыл лицо руками, яростно потирая
его.
— Скажи мне, что я должен сделать, и я сделаю.
— Умоляй, — выпалила я, скрестив руки на груди. Теперь я вышагивала по каюте. У
меня в голове был полный беспорядок. Он либо социопат, либо просто действительно ничего не знал об обычной человеческой порядочности.
Он усмехнулся, говоря уже не так расстроено:
— Я не знаю, как умолять.
— Разберемся с этим.
Убрав руки от лица, он поднял голову, скользнув глазами вверх и вниз по моему
телу.
— Ты не хочешь, чтобы я умолял, потому что знаешь, что я не буду этого делать. Ты
хочешь что-то другое.
— Думаю, ты просто должен извиняться, пока я не буду готова простить тебя.
— Что же мне остается делать? Уже четверг. Мы уезжаем в субботу утром. У меня всего один день.
Я размахивала руками в воздухе, напоминая птицу, которая пыталась летать.
Призывая остатки здравомыслия в нем.
— Ты мог просто спросить меня, ты, чертов придурок! Вау!
Мой мозг был в шоке от слов проклятий и того, как хорошо и необходимо они ощущались, учитывая обстоятельства.
Мартин выглядел удивленным, но вместо того, чтобы обратить внимание на мою ругань, он сказал:
— Я попытаюсь.
— В самом деле? Не припомню, чтобы ты хоть раз сказал это сегодня. — Я понизила голос, подражая ему: — Эй, ну я люблю тебя. А ты любишь меня?
Он сел, уставившись на меня, после чего поразил меня, черт возьми, сказав:
— Я люблю тебя, Кэйтлин. А ты любишь меня?
|
|
|
