Высоцкий ел котлетки в Париже на Монсо

ВЫСОЦКИЙ ЕЛ КОТЛЕТКИ В ПАРИЖЕ НА МОНСО

Вчера в воспоминаниях Аллы Демидовой (книга " Письма к Тому" ) прочитал, как в Париже однажды они поехали в Монсо - " бывший аристократический район Парижа"...

об этом Монсо я знал. В моей поэме о Родене есть даже строчка " и нувориши с улицы Монсо"...

Это было место, где селились богатые еврейские семьи, всякие Ротшильды и иже с ними... У меня была книжка - купил её специально в период написания поэмы - там история фигурки нэцке - фарфорового кролика, а с ним и история семьи, владевшей всей коллекцией японских нэцке, они были еврейсками купцами-хлебопровдавцами из Одессы, а стали европейскими миллионерами. Во Франции в лавочках один из них и приобрёл эти японские нэцке, он ещё и вращался в богемных кругах, покровительствовал художникам. Жил на улице Монсо, разумеется. Когда случилось дело о махинациях на строительстве панамского канала, с участием еврейских денег, а вскоре ещё - пресловутое дело Дрейфуса, многие богатые евреи предпочли уехать из Франции, в том числе и эта семья... полиция рыскала и в их доме, считая, что они скрывают у себя опального Эмиля Золя, опубликовавшего своё знаменитое письмо " Я обвиняю"...

Всё поросло быльём, и к концу века ХХ Монсо стал " бывшим аристократическим районом". Актёры советской " Таганки" - среди них Алла Демидова и Владимир Высоцкий, небольшой компанией шли к Тане - так они называли сестру Марины Влади (на самом деле -другое имя, книга не под рукой сейчас, позже уточню). Таня болела раком. Прошла уже несколько курсов химии... Она лежала. Для гостей - приготовила котлетки " и кажется, больше ничего! ", они лежали на вазе. Высоцкий тут же начал их быстро поглощать-одну за одной. " Он всегда быстро ел и потом быстро разговаривал"...

И вот это ничего не значащее воспоминание о Высоцком на улице Монсо, от которого (воспоминания) ни осталось ни одной его реплики, а только то, как он быстро ел котлетки... одна за одной, одна за одной.

Я вспомнил Зюскинда. " Повесть о господине Зоммере". Там этот Зоммер также быстро ел в лесу, да ещё озирался - никто ли не видит! И на всю книжку, одна его реплика: " Оставьте меня в покое"...

Одна за одной прокручиваются несвязанные ассоциации. Фарфоровый кролик-нэцке и вечно спешащий кролик Кэролла убегающий от Алисы. Как от прежней нормальной жизни, ставшей " ненормальной" в нынешнем повседневном ужасе... Я не знаю, как это лучше сказать.

То есть когда примерно так: нынче у нас стало столь ненормально и мы с этой нынешней ненормальностью так сжились, что для нас теперь ненормально то, прежнее, благополучное, и мы убегаем от всего, что в отличие от нас ещё живёт прежней жизнью. И стараемся торопливо доесть. Чтобы побыстрее убежать.

Вот и эта улица Монсо... бывшая аристократическая...

А когда Поль Робсон приехал в СССР, ему захотелось встретиться с другом Михоэлсом. Нет, говорят, погиб в автокатастрофе. Опечалился Робсон. Ну тогда, говорит, ешё один друг такой-то! Поэт-еврейчик, они когда-то ездили втроём, Поль, Михоэлс и этот третий...

И вот зэка побрили, надели на него галстук, костюм, в чёрный лимузин и привели в гостиничный номер. Поль обнял старого друга. А тот отвечал как-то невпопад. Норовил всё время встать... Поль - человек из той, другой его жизни, жизни, которой уже давно нет и никогда не было... Через полчаса его увезли. " Да, годы берут своё! Постарел мой друг! " Это уже в мемуарах В. В, Катаняна прочитал, пасынка Лили Брик.

Оттуда же, между прочим, узнал я, что Элли Джонс - американка, родившая Маяковскому дочь - на самом деле Елизавета Петровна Алексеева, родилась в Башкирии в 1904 году, а Джонс, её будущий муж, приехал в Поволжье, голодающим помогать.

27 января - было 50 лет со смерти Поля Робсона. А фарфоровый кролик в итоге осел где-то в Японии...

МАЛЬМЁ

Шведский город Мальмё начал существовать на моей собственной экзистенциальной карте мира после знакомства с романом Кристиана Лундберга " Ярден"... книжица маленькая, но и такую я уже не смог прочесть до конца, не потому что она плохая, а потому что я плохой, и моё нынешнее чтение давно уже - только кусочки, обрывки дневников, рассказы страниц на 10-15, ну и статьи, всё это помогает ещё иногда выглядеть умным среди т. н. " интеллигентного общества"...

Поразительно ещё, с моей-то неплохой, натренированной по-журналистски памятью, и с моей-то пристальной любовью к себе и всматриванием в себя, к которым всё же я имею довольно ума относиться иронически, сам не прочь посмеяться над этим своим детским самолюбованием... Тем ни менее, оно есть и это известно. Поразительно, что при этом - так мало осталось у меня и памяти и рукописей моего первого писательского периода.

Лет с 11 до 15.

А ведь я написал за это время не менее трёх романов. И всё пропало. Я писал ручкой свои первые романы. Сначала в альбомах для рисования, потом в разлинованных амбарных книгах. Целая сага про семью, начиная с довоенных (1941-1945) годов, кончая современностью. Русские фамилии и имена превращались с лёгкостью то ли во французские, то ли в испанские... Ксаверий (откуда я выкопал это имя? ) превращался в Ксавье. И главный герой - Сержио Сандро... Всё это пропало. Пропали стихи, в т. ч. у меня была литературная маска - я представлял себя неким поэтом конца 18 начала 19 века, преятельствовавшим с поэтом Василием Львовичем Пушкиным, дядей Александра, и даже писавшим на него эпиграммы. Откуда я узнал о Василие Львовиче в свои лет 13 - ума не приложу. Я ещё читал Вяземского, и Боратынского, и Батюшкова. И помечал карандашиком строчки в книжках. Эти пометки остались. А моих стихов - нет. Сюжетов романов - не помню. Вон, у Трумена Капоте недавно нашли ранние рассказы 11-19 лет, в каких-то архивах. Мои не найдут. История нынешнего меня-поэта начинается то ли в 1996, то ли в 1998. А история меня поэта годов 1990-1994 - не оставила следов, кроме 2-3 стихов и романа в стихах, который я писал 2 года и закончил уже в 1996.

Не спрашивайте, почему я перешёл с рассказа о Мальмё на себя. Я и сам не понял. Но я часто так делаю. В этом маленьком городке, кажущемся, судя по повести, местом довольно серым и депрессивным - главное место и огромный образ: это грузовой морской порт. Огромные грузовики... сотни и сотни вытянутых брусков-прямоугольников, сливающихся в замятинское бессловесное " мы"... среди них: портовые рабочие, нелегалы и аутсайдеры. сетчатые заборы. Свет фонарей. Ветер. Огромная метафора чего-то. Потери смысла? Зоны обессмысленности. Зоны, которая становится огромной, и поглощает человека за человеком. И вот - порт Мальмё. Здесь стоит Человек среди сотен грузовиков под фонарным светом и всё это обведено сетчатым забором. Моя память - дура. Возможно, я заменил память своим воображением, и там, в повести, всё совсем по-другому, нежели я сейчас припомнил.

Вчера я читал воспоминания Надежды Владимировны Линки. Они путешествовали по Германии в июне 1914, она была маленькой девочкой, с нею была мама, папа, кажется, брат. И вдруг объявили войну. Что Россия вступила в войну с Германией. Начался долгий и трудный путь домой, через Германию, дышащую ненавистью к русским в эти дни.

Но наконец, они перебрались в Швецию. " На рассвете 3 августа мы уже причалили в шведском порту Мальме. Над морем навис туман и к утру все стали зябнуть. Но едва мы сошли на берег, как широко открылись двери столовой на пристани и нас, уже получивших званье «беженцев», пригласили к накрытым столам. Здесь были расставлены стаканы с дымящимся кофе, бутерброды с повидлом и маргарином, булочки. Приветливые, аккуратные шведки радушно нас угощали. По-видимому, беженцев было немало, и шведская благотворительность пришла нам на помощь, все давалось совершенно бесплатно. Угощение было скромное, и отношение к нам несколько даже снисходительное, но эта встреча, после берлинских мучений, нас глубоко тронула и подбодрила.

Такие же бесплатные буфеты были организованы в Стокгольме и дальше на севере, по всему пути, который проезжали беженцы. К стыду нашему, многие из наших соотечественников вели себя возмутительно, точно пришли в трактир, где их плохо обслуживали за хорошие деньги: они требовали более качественных и разнообразных блюд, жаловались на скудость угощения, грубили шведкам и хамили вовсю. Наши родители пробовали кое-кого останавливать, но это мало помогало"...

Чем объединить все эти разрозненные куски? Пожалуй, ощущением растерянности от потери, потери целого своего мира, этим ощущением, которое я вдруг припомнил. Ни с того, ни с сего.

P. S. А ещё Мальмё – родина моего друга, поэта-переводчика, издателя Микаэля Нюдаля, и замечательного музыканта-мультиинструменталиста, приезжавшего в Казань Элиаса Файнгерша.