 |
Храмы, посвящённые Ксении Петербургской
|
|
|
|
- Часовня Ксении Петербургской на Валааме Проект часовни — детище молодых архитекторов Трофимовых, супругов Сергия и Наталии. Чтобы выбрать лучшее место для часовни, они сделали ее макет в натуральную величину. Игумен Валаамского монастыря епископ Троицкий Панкратий на лодке отплывал на середину бухты — оценивал, с какой стороны новая часовня будет смотреться краше. В результате проект немного уменьшили в высоту. Изящная каменная миниатюра удачно дополняет пейзаж одного из причалов Монастырской бухты на Центральной усадьбе, и кажется, будто она стояла там всегда. От отделанных решетчатыми перилами мостков дорога уходит прямо и чуть вверх. Вид на точеный церковный силуэт в обрамлении лесов Валаама открывается такой, что душа замирает. Заложена в октябре 2012, освящена в 2015. Снаружи часовню отделали белым каррарским мрамором. Внутреннее убранство украсили мозаикой. Авторами мозаичных икон являются Кесаевы Марат и София при консультативной помощи Николая Богданова. Камень в качестве материала для строительства был выбран неспроста: он должен выдержать испытания суровым северным климатом с перепадами температуры и высокой влажностью.[9]
- Часовня на Смоленском кладбище На могиле её (на Смоленском кладбище) в 1902 году по проекту архитектора Александра Всеславина была воздвигнута просторная каменная часовня, которая сменила малую часовню, сооружённую в 3-й четверти XIX века. При советской власти дважды закрывалась (в 1940 и в 1961 годах). В наши дни часовня Блаженной Ксении является одной из главных святынь Петербурга, привлекающей многочисленных паломников.
На стене часовни — мраморная плита, надпись на которой гласит: Во имя Отца и Сына и Святого Духа. В сей часовне погребена раба Божия Блаженная Ксения Григорьевна жена певчего Андрея Федоровича.
Оставшись после мужа 26 лет, странствовала 45 лет. Звалась во вдовстве именем мужа: Андрей Федорович. Всего жития ея было на земле 71 год.
В 1794—1796 году принимала участие в построении Смоленской церкви, тайно по ночам таская на своих плечах кирпичи для строящейся церкви.
«Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения своей души». Аминь.
|
|
|
— Слова Блаж. Ксении взяты с надгробной плиты.
- Храм святой блаженной Ксении Петербургской, посёлок Приладожский Ленинградской области
- храм святой блаженной Ксении Петербургской, деревня Жабино Ленинградской области
- Храм святой блаженной Ксении Петербургской в Шушарах
В феврале 2017 года Государственный Эрмитаж представил предполагаемый прижизненный портрет Ксении Петербургской. Работа была отреставрирована и выставлена в публичной зоне реставрационно-хранительского центра Эрмитажа «Старая деревня». По словам художника-реставратора Николая Малиновского, «видно, что портрет почитался, за ним ухаживали. В красочном слое была обильная копоть и ожоги, то есть перед картиной стояла свеча или масляный светильник. Перед тем как полотно попало в музей, его неоднократно очищали от накопившейся грязи, освежали новыми красками и даже вносили кое-какие изменения».
Иоанн Кронштадтский
настоящее имя — Иоа́нн Ильи́ч Се́ргиев; 19 (31) октября 1829, село Сура, Пинежский уезд, Архангельская губерния — 20 декабря 1908 (2 января1909), Кронштадт, Санкт-Петербургская губерния — священник Русской православной церкви, митрофорный протоиерей; настоятель Андреевского собора в Кронштадте; член Святейшего правительствующего синода с 1906 года (от участия в заседаниях уклонился); «вдохновитель создания и почётный член» Союза русского народа. Проповедник, духовный писатель, церковно-общественный деятель правоконсервативных и монархических взглядов. Почётный член Императорского православного палестинского общества. Крайне негативно оценивался официальной пропагандой в СССР. Тезоименитство — 19 октября (по юлианскому календарю) — перенесение мощей Иоанна Рыльского. Погребён в основанном им Иоанновском монастыре на Карповке (Санкт-Петербург).
|
|
|
Канонизирован в лике праведных Русской православной церковью заграницей 19 октября (1 ноября) 1964 года[1]; впоследствии, 8 июня 1990 года[5], Память совершается 20 декабря и 1 июня по юлианскому календарю (в Русской православной церкви заграницей — также 19 октября[1]).
Родился 19 октября 1829 года в селе Сура Пи́нежского уезда Архангельской губернии, был первенцем в бедной семье. «За слабостью здоровья» был крещён в доме в день своего рождения и наречён в честь преподобного Иоанна Рыльского. Дед по отцу — Михаил Никитич Сергиев, родился в 1779 году, священник Сурского прихода. Другие предки в роду отца были священниками на протяжении по меньшей мере 350 лет. В документах среди церковнослужителей Пинежского уезда упоминаются Яков Сергиев (1687) и Михаил Сергиев (1755—1756).
Отец — Илья Михайлович Сергиев, родился 13 июля 1808 года, окончил уездное духовное училище, после чего вернулся домой и всю жизнь служил дьячком Никольской церкви села Сура, около которой и был похоронен. По словам самого Иоанна, родитель его «умер рано, 48-и лет, в 1851 году».
Мать — Феодора Власьевна, урождённая Порохина. Родилась 8 февраля 1808 года. Венчалась 22 июля 1828 года. В браке имела шестерых детей, четырёх мальчиков и двух девочек, из которых выжили трое. Скончалась в Кронштадте от холеры, на 63-м году жизни. Над её могилой в Кронштадте построена часовня-усыпальница, восстановленная в 2008 году[12].
В 1839 году поступил своекоштным воспитанником в Архангельское приходское училище, к окончанию которого был первым учеником. Перешёл в Архангельскую духовную семинарию, окончил её в 1851 году вторым учеником и за успехи был в том же году отправлен учиться на казенный счет в Санкт-Петербургскую духовную академию, которую окончил в 1855 году со степенью кандидата богословия, защитив работу «О Кресте Христовом в обличении мнимых старообрядцев»
|
|
|
По словам отца Иоанна, учась в духовной академии, он увидел себя во сне в священнических одеждах, служащим в соборе города Кронштадта. Через несколько дней он получил предложение взять в жёны дочь настоятеля того самого собора и согласился. Детей у отца Иоанна не было; согласно его «Краткому житию» в официальном издании Московского патриархата, супруги «приняли на себя подвиг девства»[16]. Его супруга — Елизавета (1829—1909) — дочь протоиерея кронштадтского Андреевского собора Константина Несвицкого. Первое официально составленное (по благословению священноначалия Русской зарубежной церкви) «Житие» (1964) говорило, что «брак о. Иоанна <…> был только фиктивный, нужный ему для прикрытия его самоотверженных пастырских подвигов»[17].
Супруги воспитывали как своих детей двух дочерей сестры Елизаветы Константиновны, Анны — Елизавету и Руфину. Последняя впоследствии вышла замуж за мичмана Николая Шемякина, получив от отца Иоанна в приданое 6000 рублей золотом[18]. Руфина Шемякина записала проповеди последних лет жизни отца Иоанна и в 1909 году издала две книги о своих дяде и тёте[19].
Судя по записям личного дневника отца Иоанна, его супруга с половины 1870-х годов стала проявлять ревность, подозрительность и даже враждебность по отношению к нему; запись в дневнике в 1883 году свидетельствует, что «домашние» отца Иоанна не говели (даже на первой неделе Великого поста) и выказывали «неуважение к постановлениям церковных»[20].
В конце жизни Елизавета Константиновна перенесла тяжёлую операцию, после которой лишилась ног[21]. Скончалась 22 мая 1909 года, отпевал её епископ Гдовский Кирилл (Смирнов), похоронена в ограде Андреевского собора[22].
Хотел принять монашество и поступить в миссионеры, чтобы проповедовать христианство народам Сибири и Америки. Но увидев, что жители столицы «знают Христа не больше, чем дикари какой-нибудь Патагонии»[23], он решил остаться здесь. После рукоположения был направлен в Кронштадт — место административной высылки асоциальных личностей и многочисленных нищих и чернорабочих [23]. В Кронштадте отец Иоанн «стал посещать лачуги, землянки и бедные квартиры. Он утешал брошенных матерей, нянчил их детей, пока мать стирала; помогал деньгами; вразумлял и увещевал пьяниц; раздавал всё своё жалованье бедным, а когда не оставалось денег, отдавал свою рясу, сапоги и сам босой возвращался домой в церковный дом»[24]. Это привело даже к тому, что одно время его жалование выдавали не ему, а его жене[24].
|
|
|
10 декабря 1855 года в кафедральном Петропавловском соборе в Санкт-Петербурге епископом Ревельским Христофором (Эмаусским)[25], викарием Санкт-Петербургской митрополии, был посвящён во диакона, а через день, 12 декабря, 26-летний Иоанн рукоположён в священники к Андреевскому собору Кронштадта, в котором и прослужил 53 года, до самой кончины.
С 1857 года — законоучитель Кронштадтского городского училища; с 1862 года преподавал Закон Божий в местной классической гимназии — в течение последующих 25 лет[27].
Его новаторское отношение к своим пастырским обязанностям, выражавшееся, в частности, в чрезвычайной эмоциональности его проповедей (как говорили очевидцы, он нередко на них обливался слезами), встречало в 1860-е годы непонимание и неодобрение у других клириков собора, в котором он был тогда только третьим священником, а также школьного начальства[28].
Согласно его личному дневнику, первый случай того, что было воспринято им как исцеление больного по его молитве, произошёл 19 февраля 1867 года, когда он сделал запись: «Господи! Благодарю Тебя, яко по молитве моей, чрез возложение рук моих священнических исцелил еси отрока (Костылева). 19 февр. 1867. <…>»[29][30].
С 1875 года — протоиерей; c 1894 года — настоятель Андреевского собора; c 1899 года — митрофорный протоиерей.
С самого начала своего служения занимался частной благотворительностью, с 1880-х годов расширил её: основал «Дом трудолюбия» (работный дом с мастерскими), школу для бедных, женскую богадельню, детский приют. Богослужения в приходах Петербурга, совершаемые им по приглашению купечества, временами вызывали трения с местным духовенством, а также недовольство петербургского митрополита Исидора.
Вопреки принятой тогда в Российской церкви практике, ввёл общую исповедь (в таинстве покаяния), призывал к частому приобщению Святых Таин (в России того времени распространено было обыкновение приобщаться дважды или даже единожды в год, Великим постом).
Состоял почётным членом в Свято-Князь-Владимирском братстве.
В 1870-х годах распространением славы о духовных дарованиях протоиерея Сергиева в Кронштадте занималась Параскева Ковригина[31][32]; после цареубийства 1 марта 1881 года она перенесла свою деятельность в Санкт-Петербург.
|
|
|
20 декабря 1883 года в столичной газете «Новое время» Алексея Суворина было напечатано от имени ряда частных лиц «Благодарственное заявление»[33], которое, по мнению составителей «Жития» отца Иоанна [34], явилось «началом всероссийской известности кронштадтского священника»[35].
К началу 1890-х годов получил такое почитание в народе, что всюду в России, где только становилось известно о его приезде, заранее собиралось множество людей; вокруг него собирались толпы и буквально рвали его одежду (один раз жители Риги разорвали его рясу на куски, каждый желая иметь у себя кусочек[24]).
Ежегодно с 1891 года ездил к себе на родину в Суру; все поездки, как пишет игумен Иоанн (Самойлов)[36], описаны, спустя несколько дней в местных газетах появлялось подробное описание визита: его встречали многотысячные толпы народа, создавая трудности для обеспечения перемещения и безопасности[37].
Рост известности и почитания Иоанна Кронштадтского привели к тому, что ему стали жертвовать большие денежные суммы — лично и почтовыми переводами. Крупные суммы (до 50 тыс. рублей)[23] жертвовал отец Иоанн на строительство и поддержание благотворительных учреждений, школ, больниц, монастырей и храмов, жертвовал в благотворительные общества в том числе других конфессий (татарам, евреям). О своей благотворительности отец Иоанн говорил так: «У Бога нет ни эллинов, ни иудеев. У меня своих денег нет. Мне жертвуют и я жертвую. Я даже часто не знаю, кто и откуда прислал мне то или другое пожертвование. Поэтому и я жертвую туда, где есть нужда и где эти деньги могут принести пользу»[38]. Секретарь отца Иоанна говорил, что за июнь 1895 г. им было послано по почте различным просителям 25 тысяч рублей, не считая личных жертв из рук в руки, сумму которых никто не знал, даже сам отец Иоанн[23].
С другой стороны, известность о щедрости Иоанна Кронштадтского привлекала к нему огромное число просителей — от простых нищих до богатых купцов, пришедших в отчаяние из-за критической ситуации (банкротство, проигрыш в карты и т. п.). Передвигался по Кронштадту отец Иоанн в сопровождении целой «армии» нищих, которым он раздавал милостыню дважды в день — утром и вечером. Перед раздачей толпа нищих распределялась на десятки, каждому из которых давался рубль, который далее разделялся на 10 человек[39]. Этой суммы — 10 коп. утром и 10 коп. вечером — хватало, чтобы найти дневное пропитание и оплатить ночлег. Чем более он раздавал деньги, тем более ему жертвовали[24]. По разным источникам, через руки отца Иоанна проходило от 150 тысяч[24] до миллиона рублей в год[23][40].
В 1891 году построил в родной ему Суре, представлявшей группу из 16 деревень, расположенных как по реке Пинеге, так и её притоку Суре, каменную приходскую церковь; в другой части села основал женский монастырь (Иоанно-Богословскую женскую общину)[41].
К 1890-м годам в Кронштадте сложилась местная индустрия по обслуживанию значительного потока паломников, приезжавших в надежде на встречу с Иоанном. Ввиду физической невозможности уделить внимание всем желающим, Иоанн был вынужден нанять штат сотрудников (женщин-секретарей), ведавших отбором посетителей; в итоге, неизбежно, вокруг него сложился своеобразный бизнес, причём некоторые его секретари, беря себе в карман мзду за возможность визита, «сколотили себе небольшой капитал и снискали гнев тех, кто обращался к ним за содействием»[42].
8 октября 1894 года прибыл одновременно с королевой Эллинов Ольгой и великой княгиней Александрой Иосифовной[43] (по инициативе последней[44][45]) в Ливадию к умирающему императору Александру III. В годовщину спасения царской семьи в 1888 году, 17 октября, служил литургию в Ореанде, затем, прибыв во дворец, причастил императора Святых Таин; 20 октября, в последние часы жизни императора, помазал его тело елеем из лампады[46], после чего по просьбе умирающего возложил свои руки на его голову[47]. Пребывание у одра умирающего царя способствовало дальнейшему росту его популярности в обществе. В то же время после смерти Александра III отец Иоанн более не приглашался к императору и императрице.
По мнению Надежды Киценко, основанному на записях в его личном дневнике[48], пребывание в Ливадии (а также публикация в печати состоявшегося, согласно изложению самого Иоанна, между ним и царём диалога[49]) сделало его неуязвимым для имевшей до того место критики со стороны священноначалия и попыток «усмирить» его. Кроме того, оно окончательно сформировало политическое мировоззрение Иоанна, в котором самодержавие было абсолютным религиозно-политическим идеалом.
14 мая 1896 года в Успенском соборе Московского Кремля, среди некоторых иных лиц белого духовенства, принимал участие в служении литургии, которая последовала сразу по совершении обряда священного коронования императора Николая II и императрицы Александры Фёдоровны[50].
Вставал около четырёх часов утра, после службы в кронштадтском соборе, оканчивавшейся около полудня, посещал приезжих и местных жителей Кронштадта, пригласивших его по той или иной нужде. Обычно это были просьбы о молитве у постели больного. Затем отправлялся в Петербург. Летом на пароходе до Ораниенбаума, а зимой по льду на санях. В Петербурге также посещал людей, просивших его о посещении, а также общественные мероприятия и торжества, напр., открытие фабрик[23]. Поздним вечером, нередко после полуночи о. Иоанн возвращался домой в Кронштадт. В период Великого Поста отменял ежедневные поездки в Петербург, но, после посещения квартир в Кронштадте, принимал исповедь в Андреевском соборе. Поскольку было большое число желающих попасть к нему на исповедь, она была очень продолжительной и часто длилась с часу или двух дня до двух часов ночи, а иногда отец Иоанн исповедовал до самой утренней службы. Сильно утомившись к одиннадцати вечера, он прерывал исповедь на полчаса, чтобы проехаться в коляске по свежему воздуху и восстановить силы, после чего снова возвращался в собор и продолжал исповедь. Нередко в течение дня не имел возможности подкрепиться пищею надлежащим образом. Не имел личного времени. Спал очень мало, не всегда даже 3-4 часа. В таком режиме он жил ежедневно в течение нескольких десятилетий[51][52].
Отец Иоанн Кронштадтский был среднего роста, движения были порывистыми и резкими, был очень бодр для своего возраста и выглядел не по годам молодо, «на лице светилась обычная приветливая улыбка»[53].
По мнению его почитателей и агиографов, «самый внешний вид отца Иоанна был особенный, какой-то обаятельный, невольно располагавший к нему сердца всех: в глазах его отображалось небо, в лице — сострадание к людям, в обращении — желание помочь каждому»[54].
Многие «самовидцы» отмечали у о. Иоанна его голубые «пронизывающие насквозь собеседника» глаза[55]: «Батюшка взглянул на меня каким-то особенным взглядом, который в редкие минуты мне удавалось наблюдать у него, — какой-то, если можно выразиться, потусторонний взгляд. Зрачки исчезали, и точно голубое небо смотрело из глаз, казалось, что и Батюшка исчезал и только один этот взгляд оставался»[56].
Из рассказа одного бывшего пьяницы, который после взгляда о. Иоанна перестал пить: «Я стал у кареты, отворил ему дверцы, сам стараюсь держаться попрямее… Потом взглянул ему в глаза, а глаза-то его смотрят на меня не то гневные, но глубокие без конца, чем дальше смотришь, тем глубже и горят таким огнём, что мне стало жутко. Я за голову схватился, не в шапке мол я: так страшно стало. Разгневался батюшка видно. Потом видно смиловался. — „Зачем ты, голубчик, пьёшь?“. Вот с тех пор я не пью»[23].
Ряд авторов отмечали дорогую одежду отца Иоанна[61]; а также то, что он передвигался по России (кроме Москвы) в министерском салон-вагоне, стоимость которого оплачивала принимающая сторона.
Дорогую одежду некоторые лица ставили в вину отцу Иоанну. Однако, по свидетельству очевидцев, он не заказывал её себе[58][62], и принимал лишь для того, чтобы не обидеть даривших лиц, искренно хотевших чем-либо отблагодарить его или услужить ему.
С 14 декабря 1856 года вёл дневник[63], который хранится в Российском государственном историческом архиве[64] и который впервые был использован в исследовании (2000) профессора университета штата Нью-Йорк в Олбани Надежды Киценко (q.v.). Содержание записей дневника, отражающего личные переживания и мысли Иоанна, отличают крайняя самокритичность и «даже откровенно негативный» к самому себе тон[64]. Подобное отношение к себе вполне характерно для православной аскетики[65].
По мнению Надежды Киценко, записи в дневнике отца Иоанна свидетельствуют, что в первые десятилетия своей пастырской деятельности испытывал и болезненно переживал чувство сословной приниженности[66]; его психологическое неприятие среды бедняков и нищих обусловливалось его собственным социальным происхождением, которое тяготило его[67]. Дневники дают картину внутренней религиозной и повседневной бытовой жизни отца Иоанна, его отношению к политике, литературе, иноверию и инославию. Нередки упоминания о болезни желудочно-кишечного тракта, которой страдал отец Иоанн многие годы и попытках преодолеть её диетой, употреблением простокваши, минеральной воды и проч. Дневники святого Иоанна свидетельствуют, что он уделял значительное внимание снам (в том числе кошмарным), записывал их, воспринимал их как искушения, попущение за грехи, поучения, пророчества, обличения:
23 октября. Видел во сне пред утром двух свиней живых, облепленных тестом, как делают пред Пасхой — в Великую Пятницу или Субботу. Эти свиньи — ты, чревоугодник
— Святой Праведный Иоанн Кронштадтский. Предсмертный дневник. 1908, май-ноябрь. Изд. "Отчий дом". М., СПб., Кронштадт 2006. С.80, 81.
Высказывания отца Иоанна в дневнике порой резкие и натуралистические. Отдельные слова и записи в изданиях дневника святого Иоанна заменяются или опускаются издателями или церковной цензурой. Так, в изданном в 2006 году по благословению патриарха Алексия II дневнике святого Иоанна за май — ноябрь 1908 года (рецензент игумен Петр Пиголь) отсутствует запись за 9 октября с упоминанием физиологических подробностей болезни Иоанна, а в предыдущей записи слово «мужланами» заменено на «мужчинами»[68].
В 1903 году вместе с епископом Волынским Антонием (Храповицким) выступил с осуждением кишинёвского погрома (их совместно подписанное «Слово о кишинёвских событиях» (Кишинёв, 1903, и Одесса, 1903) распространялось еврейскими обществами), чем навлёк на себя гнев и негодование со стороны крайне правых[69][70]. В то же время в письме «христианам г. Кишинёва» от 23 мая 1903 года он просил у них прощение за осуждение исключительно погромщиков и заявил, что «в погроме виноваты преимущественно сами евреи»[71]. В частном письме от 31 октября 1905 года так объяснял события революции 1905—1907 годов в России: «…по всему виновники — евреи, подкупившие наших хулиганов убивать, грабить, изводить пожарами русских людей»[72]. В своих посланиях, осуждая революцию, призывал: «Господь вверил нам, русским, великий спасительный талант православной веры… Восстань же, русский человек!»
По данным исследователя ультраправых движений Вальтер Лакер в 1906 году в одной из проповедей Иоанн Кронштадтский оправдывал погромы объясняя их тем, что это наказание Бога, как пишет Лакер, «за тяжкие прегрешения против правительства»[73].
Почётный член Казанского общества трезвости И. И. Сергиев (Кронштадтский) (фото из журнала «Деятель» за декабрь 1898 года)
Иоанн Кронштадтский был известен как подвижник и популяризатор трезвеннического движения в Российской империи. Являлся, в частности, почётным членом и жертвователем Казанского общества трезвости, издававшего массовыми тиражами «Слова отца Иоанна Ильича Сергеева против пьянства» и другие его проповеди и обращения.
Большое значение имел открытый стараниями Иоанна Кронштадтского и барона Отто Буксгевдена Дом трудолюбия при Андреевском попечительстве. В доме существовали различные мастерские, школы, ночлежный приют, народная столовая и амбулаторная лечебница. Успешная деятельность кронштадтского Дома трудолюбия получила широкую известность, что привело к появлению подобных учреждений по всей России — к концу XIX века их было уже около ста[74].
Иоанн Кронштадтский остро переживал политические и военные поражения России. Считал причинами их — маловерие и недальновидность царя Николая II, его потворство неверию и богохульству, грехи народа:
Не скорби безутешно о злополучии отечества, о проигранных войнах … о потере военных кораблей … о громадных потерях государства от поджогов… Скорби о том, что ты плохо подвигаешься к отечеству нетленному, вечному, на небесах уготованному, что сердце твое далеко от Бога. Земное отечество страдает за грехи царя и народа, за маловерие и недальновидность царя, за его потворство неверию и богохульству Льва Толстого и всего так называемого образованного мира министров, чиновников, офицеров, учащегося юношества. Молись Богу с кровавыми слезами о общем безверии и развращении России[75].
Господи, да воспрянет спящий царь, переставший действовать властью своею; дай ему мужество, мудрость, дальновидность[76].
Иоанн Кронштадтский стал вдохновителем и одним из учредителей Союза русского народа (СРН)[77] в 1905 году. Он поддерживал Союз не только духовно, но и крупными денежными суммами. Приветствуя 3-й Всероссийский съезд русских людей, прошедший в октябре 1906 года, писал в телеграмме: «Восторженно слежу за речами и деяниями Съезда». 26 ноября (9 декабря), в день памяти Георгия Победоносца, в присутствии десятков тысяч членов СРН освятил хоругвь и знамя и вручил их коленопреклоненному председателю Союза Александру Дубровину.
В 1907 году Иоанн Кронштадтский вступил в Союз русского народа. 15 октября 1907 года был единогласно избран пожизненным почётным членом Союза: «Главный Совет Союза Русского Народа единодушно призывает Тебя, почитаемый пастырь, оказать делу служения его на благо великой Русской Народности непрестанную молитвенную защиту». Был членом многих отделений СРН, участвовал в мероприятиях, организованных «союзниками», выступал на монархических собраниях и крестных ходах[78]. Помимо СРН, «под непосредственным покровительством» Иоанна Кронштадтского находилась и Русская монархическая партия[79].
Немецкий специалист по истории Русской церкви Герд Штрикер пишет об Иоанне Кронштадтском:
Он является типичным примером того, как человек здравых консервативных убеждений под влиянием быстро сменяющих друг друга событий, смысл которых он уже был не в состоянии понять, меняет их на более радикальные: он согласился с тем, чтобы его избрали почётным членом «Союза русского народа», известного своим участием в погромах и покушениях на либеральных политиков[80][ неавторитетный источник? ].
С начала 1890-х годов всё резче критиковал популярного писателя и влиятельного общественного деятеля графа Льва Толстого[81].
Иоанн полагал, что Лев Толстой разработал религиозную систему пантеистического характера[82] («Бога Творца нет; я — часть Бога»)[83], имевшую, по словам протоиерея Иоанна Восторгова, ряд противоречий[84], и изложил её в опубликованных им сочинениях[85]. 20—22 февраля 1901 года определением Святейшего синода № 557 был признан отпавшим от церкви.
Церковь считает, что Толстой отвергал учение о божественности Христа, догматы о троичности Божества, об искуплении, о непорочном зачатии и воскресении из мёртвых. В «Ответе Синоду» (1901) Толстой писал: «То, что я отрёкся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо». «Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю грубым… колдовством». В «Обращении к духовенству» (1902) Толстой писал: «…есть ли в христианском мире книга, наделавшая больше вреда людям, чем эта ужасная книга, называемая „священной историей“ ветхого и нового завета?».
Отец Иоанн обличал Толстого в проповедях, он написал также более 20 статей в защиту православного вероучения, среди них «Ответ пастыря церкви Льву Толстому на его „Обращение к духовенству“»[86] (1903), «О душепагубном еретичестве графа Л. Н. Толстого» (1907, 4-е издание), «В обличение лжеучения графа Л. Толстого. Из дневника» (1910).
Отец Иоанн ставил в вину Толстому, в частности, то, что последний «извратил весь смысл христианства»[87], «задался целью… всех отвести от веры в Бога и от Церкви»[88], «глумится над Священным Писанием»[89], «хохотом сатанинским насмехается над Церковью»[90], «погибает вместе с последователями»[91]. Считал, что учение Толстого усилило «развращение нравов»[92] общества, что его писаниями «отравлено множество юношей и девиц»[93], что толстовцы «испровергают Россию и готовят ей политическую гибель»[94].
Предсказывал ему «лютую» смерть: «Смерть грешника люта. И смерть его — Толстого — будет страхом для всего мира. (Конечно, это скроют родные.)» — писал Иоанн Кронштадтский в дневнике 1907—1908 года[95]. Сподвижник отца Иоанна Яков Илляшевич утверждал, что пророчество сбылось, ссылаясь на слова сестры графа, что в последние дни жизни Толстой будто бы страдал от видений ужасных чудовищ[96].
В дневниках отец Иоанн неоднократно молился о смерти для Льва Толстого:
6 сентября 1908 г. Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь»; «Господи, убери М.Антония, J.Janitcheva и прочих неверных людей! … Л.Tolst<ого> возьми[97].
Впервые серьёзно заболел в декабре 1904 года; 3 января 1905 года над ним, по его просьбе, причтом Андреевского собора было совершено таинство елеосвящения, которое проходило при большом стечении народа вокруг дома отца Иоанна[98].
Последние три года страдал «мучительной болезнью мочевого пузыря»[21]. Некоторые почитатели связывают последнее с преданием об увечьях, нанесённых отцу Иоанну в паховую область, в одном из домов, куда его пригласили якобы для молитвы над больным, о чём отец Иоанн попросил своих спутников никому не рассказывать, «чтобы не было погромов»[99]. Ежедневно приобщаясь Святых Таин; последнюю литургию совершил 9 декабря 1908 года[100]; в последние дни Святые Дары ему приносили ежедневно в дом.
Скончался в Кронштадте 20 декабря 1908 года в 7 часов 40 минут утра на 80-м году жизни; не оставил духовного завещания и каких-либо денежных сбережений[101].
Заупокойные службы в Андреевском соборе возглавлял епископ Гдовский Кирилл (Смирнов); присутствовали местные военные чины, в частности, дальний родственник почившего — командир Кронштадтского порта контр-адмирал Иван Григорович.
22 декабря тело было доставлено из Кронштадта на санях по льду в Ораниенбаум, далее в траурном салон-вагоне — на Балтийский вокзал. В Петербурге по пути следования процессии были расставлены усиленные наряды полиции; у вокзала, который был полностью оцеплен, «полиции масса»[102]. Через градоначальника Даниила Драчевскогопоследовало повеление процессии идти мимо Зимнего дворца, по набережной[103]. В Иоанновский монастырь на Карповке тело было доставлено около 20 час. 30 мин., после чего начался парастас, совершённый епископом Архангельским и Холмогорским Михеем (Алексеевым), духовным чадом почившего.
23 декабря, в 5 часов утра, по распоряжению полицмейстера полковника Галле, доступ народа в храм был прекращён; корреспонденция газеты «Московские ведомости» из Петербурга, гласила: «<…> В 9 часов утра, 23 декабря, начинает съезжаться в Иоанновский монастырь духовенство. Вокруг обители и в храме довольно пустынно: богомольцы сюда впускаются только по особым пригласительным именным билетам от игумении Ангелины, без которых полиция не пропускала даже духовенство… И вместо вчерашней религиозно-возбуждённой толпы народной, рвавшейся на поклонение праху возлюбленного пастыря, виднеются лишь избранные и официальные лица… Наблюдается также чрезмерное обилие полицейских чинов, равных почти по численности приглашённой публике… Обидно было это безлюдье у гроба пастыря-народолюбца <…>»[104]. Заупокойную литургию и последующее отпевание возглавил митрополит Санкт-Петербургский Антоний в сослужении архиепископа Финляндского Сергия и иных архиереев, с сонмом духовенства; надгробное слово в конце литургии, вместо запричастного стиха, произнёс свойственник почившего протоиерей Философ Орнатский; пред отпеванием слово также сказал митрополит Антоний[105].
Отец Иоанн, согласно его воле и с Высочайшего соизволения[106], был похоронен в храме-усыпальнице, который он устроил для себя в крипте Иоанновского монастыря на Карповке. Храм был освящён по его желанию в честь небесных покровителей его родителей — святого пророка Илии и святой царицы Феодоры[107] лаврским благочинным 21 декабря[100], на следующий по его кончине день.
Святитель Феофан Полтавский считал: «Его творения мало того, чтобы только читать; их нужно изучать, как и творения Св. Отцов».[108]
Как вспоминал А. В. Круглов, «Когда о. Иоанн обращался к народу перед исповедью, его слова прожигали сердце. Он не был оратором, но его речь обладала могучей силой, потому что каждое его поучение было ни что иное, как откровение его пламенного сердца и его верований».[109]
К. Леонтьев: «Его я лично не знаю; в молитвенность великую и чудодействие его верю; … писал ему больной, прося молиться за раба Божия К-на и получил очень скоро исцеление. Это особый дар; а вот проповеди его из рук вон слабы и рутинны… Судя по проповедям от. Иоанна, ума в нём действительно особого не видно»[110]
По мнению Надежды Киценко, повесть Николая Лескова «Полунощники», вышедшая в свет в конце 1891 года, была жестокой сатирой как на самого отца Иоанна, так и его окружение[112]. Критик Аким Волынский в книге «Н. С. Лесков» писал, что автор «Полунощников» посещал Кронштадт и ту «ажидацию», где собирались верующие в чудеса Иоанна Кронштадтского. Негативное отношение Лескова проявилось также в язвительной рукописной записи «Протопоп Иван Сергиев (Кронштадтский) в трёх редакциях» и в письмах к Л. Н. Толстому: «На сих днях он исцелял мою знакомую, молодую даму Жукову и живущего надо мною попа: оба умерли, и он их не хоронил»[113].
После издания Высочайшего манифеста 17 октября 1905 года и последовавшей либерализации цензуры в русской прессе стали печатать негативные статьи и карикатуры на Иоанна Кронштадтского, порой носившие непристойный и насмешливый характер[114]. Иоанн Кронштадтский подвергся нападкам со стороны либеральных и старообрядческих изданий, а также некоторых частных лиц, за свой отъезд 27 октября 1905 года из Кронштадта в Санкт-Петербург во время Кронштадтского восстания[115][116]. В Большой советской энциклопедии[прим. 2] указывалось, что Иоанн покинул Кронштадт из-за боязни революционного восстания[117]. В журнале «Пулемёт» вскоре появилось сатирическое изображение Иоанна, покидающего Кронштадт. В то же время отец Иоанн был в Кронштадте в ночь с 26 на 27 октября, во время самый сильных беспорядков, служил в нём литургию, утром 27 октября[115][118]. Возмущённые такого рода публикациями его почитатели хотели учредить общество для защиты отца Иоанна от нападок прессы, но проект Устава общества не был утверждён митрополитом Антонием[119]. Писатель Павел Басинский считает, что если бы Иоанн Кронштадтский отправился к мятежникам, разгромившим в том числе винные погреба, увещевать их словом Божьим, то он бы совершил героический поступок, и пишет, что «этот день (27 октября) отца Иоанна ничем не отличался от других его дней, кроме того, что в условиях чрезвычайного положения ему пришлось просить разрешение на службу (молебна по поводу происходящих событий), и обычно после полудня он и уезжал в Петербург по своим делам»[118].
С именем Иоанна Кронштадтского связано возникновение религиозного течения — иоанниты. Популярный писатель и публицист Амфитеатров А. В., сын почитаемого священника Валентина Николаевича Амфитеатрова сочинил пародию «во сретение преподобного отца протоиерея Иоанна Ильича Сергиева, от чёрных сотен суща, бабия пророка, блаженномздоимца, всих плутов и казеннотатей молитвенника и дреймадернаго чудотворца», предназначенную «для исполнения на радениях иоаннитов и тому подобных праздненствах российской юродивости», которая заканчивалась пожеланием: «Чтобы твои плутни прокурор накрыл!»[120].
Драматург Виктор Протопопов[121][ уточнить ] на основе критических газетных публикаций про Иоанна Кронштадтского написал в 1907 году пьесу «Чёрные вороны», в этом сочинении Иоанн Кронштадтский был изображён как псевдоцелитель, а его сторонники-иоанниты как фанатики-сектанты. Пьеса при аншлаге шла на сценах театров Российской империи. Она вызвала, с одной стороны, одобрение части русского общества и критически настроенной печати[122], с другой стороны, негодование другой части верующей части русского общества — <
|
|
|
