Ветхий и Новый Завет в ранней лирике М. Цветаевой

В своей лирике (как ранней, так и зрелой) Цветаева очень часто обращается к религиозному наследию христианства как к богатому источнику образов и мотивов. Однако в ее творчестве использование этих мотивов и образов соответствует прежде всего ее замыслу, который может

в значительной степени изменять исходное содержание материала.

Поэтому, как отмечает М. Мейкин, в творчестве Цветаевой «речь часто

идет о столкновении между источником – всеобщим достоянием <в нашем

случае — библейским текстом> – и созданным поэтом его радикально обновленным вариантом, его «личной» формой»[73; 89].

В Книге Исход излагается история многолетнего странствия евреев из земли египетской в Землю Обетованную под предводительством Моисея. Началом Исхода послужило явление Моисею Ангела Господня в терновом кусте: «...И явился ему Ангел Господень в пламени огня из тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает. И сказал Бог <...>: Я увидел страдание народа Моего в Египте <...> Я знаю скорбь его и иду избавить его от руки египтян и вывести его из земли сей в землю хорошую, пространную...» [12]. То, что обыденная обстановка и привычный глазу предмет (куст) оборачивается чудом Богоявления, указывает па всеприсутствие Бога; пламя же, объявшее терновый куст, — огонь истины, сострадания и Божьей любви к людям. В таком же контексте вспоминается это явление в других книгах Бытия.

Вот почему отнюдь не все заимствования из Библии предстают в творчестве Цветаевой в их первоначальном виде. Есть даже примеры трактовок, которые в корне противоречат положенным в их основу библейским источникам. Пример тому — написанное 10 октября 1916 г. стихотворение «И не плача зря...», где описаны скитания и преступления человека, покинувшего отчий дом.

Его уход из мира условности и традиций подчеркивается во второй строфе:

Воровская у ночи пасть:

Стыд поглотит и с Богом тебя разлучит.

А зато научит

Петь и, в глаза улыбаясь, красть

[8; 323]

«Эти строки, — пишет М. Мейкин, — связывают воедино кражу и

песню как нечто богопротивное»[73; 123] Значение подобной связи открывается в финале стихотворения: «Только в сказке блудный // Сын возвращается в отчий дом». Теперь становится очевидным текст, на который здесь опиралась М. Цветаева, — это притча Иисуса о Блудном, нарушившем одну из заповедей («Почитай отца твоего и мать») и покинувшем отчий кров, а затем вернувшемся. Смысл притчи схематично можно передать так: блудный сын – грешник, возвращение – покаяние, отец, прощающий своего сына, – всепрощающий Господь. Однако притча низводится Цветаевой до уровня заурядной сказки, таким образом, библейский текст, священный и заведомо не подлежащий изменению, десакрализуется, что позволяет поставить стихотворение «И не плача зря...» в ряд апокрифических текстов в творчестве М. Цветаевой, т. е. текстов, которые дают своеобразные, зачастую своевольные, а иногда и откровенно «богохульные» варианты священных текстов. Сравнив цветаевские апокрифы с литературными моделями допетровской Руси (в частности, с «Повестью о Горе-Злосчастье»), приходим к выводу, что у Цветаевой нарушение общепринятых норм поведения – в данном случае кража и прелюбодеяние – сопровождается и усиливается нарушением литературной нормы <т. е. библейского источника>. Стихотворение, повествующее об удачной попытке вырваться из-под родительской опеки, само олицетворяет отрицание «опеки» и идеи своего главного литературного источника (библейской притчи).

Примером заимствования фабулы из Нового Завета является также

стихотворение «И сказал Господь...» (1917), предвосхищающее написанный

в 1922 г. цикл «Дочь Иаира» из книги «Ремесло». Как и в рассмотренном выше стихотворении «И не плача зря...», налицо «исправление» библейской истории. В данном случае речь идет об истории дочери Иаира, которая содержится в Евангелиях от Матфея, от Марка и от Луки.

Согласно источнику, к Иисусу с просьбой о помощи пришел начальник синагоги Иаир, у которого умирала двенадцатилетняя дочь. Христос, придя в дом к Иаиру, сказал, что дочь его «не умерла, но спит», и, взяв за руку, воскресил ее. В содержащем изменение варианте Цветаевой дочь Иаира не желает вернуться к земной жизни, и Христос, вместо того, чтобы воскресить ее, прислушивается к ее желанию: «И вздохнула плоть: // Не мешай. Господь, // Спать<...> // И сказал Господь: // – Спи» [12]. Библейская история о дочери Иаира используется также, как уже отмечалось, в написанном в 1922 г. цикле с одноименным названием, состоящем из двух стихотворений.

Примечательно, что обычно Цветаева, возвращаясь к той или иной теме своего более раннего творчества, использует новую его трактовку. Однако в данном случае наблюдается сходство с предыдущим вариантом. В первом стихотворении цикла открыто утверждается, что дочь Иаира мертва и что смерть «юным к лицу», что не соответствует развитию евангельской истории.

Второе стихотворение, формально не отходя от канонического текста

(дочь Иаира все-таки воскресает), тем не менее, противоречит ему, т. к. здесь изображается благо, обретенное девушкой в смерти, и бросает упрек Христу за ее воскрешение «душе вопреки» (восприятие Цветаевой жизни как «места, где жить нельзя», проходит через все ее творчество). Впредь, даже в земной жизни, ей суждено сохранять связь с потусторонним миром, в котором она пусть и недолго, но пребывала («то Вечности бессмертный загар»). Это влечение к миру, который находится за пределами наших понятий и чувств, очень характерно для цветаевской поэзии.

Смерть-сон, по мнению Цветаевой, предполагает очищение от земного, но не Воскресение в традиционном смысле. М. Цветаева воспринимает Воскресение только иносказательно (цикл "Благая весть») или же в виде вознесения. Земная жизнь воспринимается ею как заведомая неполнота существования, — вот почему Христу не следовало ни воскрешать, ни исцелять: возвращение из Вечности — насилие над душой, искажение предначертанного пути. Евангельский текст послужил также основой для стихотворения «С головой на блещущем блюде...», основанного на истории Иоанна Крестителя. М. Цветаева явно опирается на рассказ об Ироде Антипе (сыне Ирода Великого), который заключил в темницу, а затем обезглавил Иоанна Крестителя, что задается в первой строке стихотворения, представляющего собой взволнованный монолог Саломеи, несущей на блюде голову Святого. Однако эта строка — единственное указание на конкретный библейский эпизод, и именно эта начальная строка передает фактически весь сюжет стихотворения, т. к. повествование носит усложненный и фрагментарный характер.

Стихотворение «Иосиф», написанное днем позже стихов об Иоанне Крестителе, основано уже не на евангельском источнике, а на ветхозаветном и описывает историю отношений Иосифа и жены его хозяина в Египте [12; 321]. Стихотворение подчеркивает чувственную подоплеку встречи хозяйки и раба (согласно библейскому тексту, Иосиф был продан в рабство и на него обратила внимание жена его господина, однако Иосиф отказался от ее предложения, за что и был впоследствии ею оклеветан):

— Позабавь же свою госпожу!

Солнце жжет, господин наш — далеко...

— Я тому господину служу,

Чье не дремлет огромное око [8; 347].

Таким образом, Цветаева в очередной раз усваивает текст, который посвящен теме неверности и верховенства условностей. Практически не отходя от библейского сюжета, она становится не на сторону праведника Иосифа, не дерзающего посягнуть на то, что ему не принадлежит, а на сторону «молодой жены царедворца», с улыбкой «глотающей вой».

Уже в раннем творчестве Цветаевой встречается смешение культурных

аллюзий, которое так характерно для ее лирики 20-х годов. Так, в цикле «Даниил», написанном в 1916 г., реминисценция из Ветхого Завета — взятая в качестве одной из сюжетных линий история о пророке и тайновидце Данииле, которого враги бросили в ров на съедение львам и которого Бог уберег от гибели («О, зачем тебя назвали Даниилом? // Все мне снится, что тебя терзают львы!» [12]) — переплетается с другой сюжетной линией, где герой оказывается пастором, а лирическая героиня – его покорной ученицей. Однако после смерти учителя «девчонка», его ученица, в знак протеста сжигает Библию («Рыжая девчонка Библию // Запалила с четырех концов» — [25; 67]. Эти строки свидетельствуют не только о пересмотре М. Цветаевой священных текстов, но и о включении намеков на черную магию и колдовство.

Таким образом, в своей лирике М. Цветаева часто обращается к религиозному наследию христианства как к богатому источнику образов и мотивов. Однако в ее творчестве использование этих мотивов и образов соответствует прежде всего ее замыслу, который может в значительной степени изменять исходное содержание материала.