Лирика Цветаевой второй половины 1910-х годов

(циклы «Стихи к Блоку», «Подруга», «Вифлеем»).

Начиная с 1916 года, происходит всплеск – православного самосознания Поэта. В 1918 году оно достигает максимума. После этого начинается спад. Динамику его нетрудно проследить по эволюции поэзии. Уже в 1918 г. заметны сомнения в БОГЕ: «Коли Бог под ударами – глух и нем, // Коль на Пасху народ не пустили в Кремль –». В 1919 ещё определеннее: «Бог! – Я живу! – Бог! – Значит ты не умер!». Невозможным является рассмотрение произведений М.Цветаевой данного периода в разрыве с событиями, произошедшими в жизни поэта и обществе.

Приход революции Цветаева «не поняла и не приняла».

В 1917г. в сердце поэта столица начала терять прежние свойства. Вместо мирных странников появилось в ней какое-то подозрительное, темное «подполье»: «старухи, воры» — ночные тати, символизирующие состояние города, где, говоря словами Льва Толстого, «все переворотилось»... Город мрачнеет и немеет, впуская в себя грозные и неотвратимые события...

В связи с библейской темой в творчестве М. Цветаевой следует сказать о некоторых чертах ее поэтического идиолекта второй половины десятых годов. Этот период характеризуется частым употреблением церковной лексики: названиями православных соборов, церковных праздников и икон (циклы стихов о Москве). Для этого времени характерны следующие контексты: «У меня в Москве — купола горят!», «К Нечаянныя Радости в саду // Я гостя чужеземного сведу», «Святая у меня сегодня Пасха», «В День Благовещенья // Руки раскрещены». В это время стихотворения М. Цветаевой наполняются церковной, ритуальной, религиозной лексикой: ладан, икона, киот, колокола, ад, рай. Бог, ангел, крест, монастырь, Богородица, молитва, церковь, угодник, архангелы, серафимы. Пасха, Благовещенье, паникадило, лития, риза, святцы и т. д.

М. Цветаева по-прежнему датирует стихи названиями религиозных праздников: Прощеный день. Вербная Суббота, Троицын день, первый день Пасхи. Таким образом Цветаева создает свой собственный, «московский» текст.

«Московский текст» Цветаевой в «Верстах II» выстраивается как пространство, обозначенное топонимически (Спасские ворота, Москва-река, Иверская), имеющее историческую и культурную традиции («И Спасские — с цветами — ворота, // Где шапка православного снята»), обладающее статусом религиозного центра [4;398]

Что весьма характерно для структуры цветаевских сборников и циклов – отдельные аспекты темы и мотивы одного стихотворения разрабатываются в следующем сборнике или цикле. Интересно сравнить с

этой точки зрения две строфы из стихотворений разных циклов: «Над синевою подмосковных рощ // Накрапывает колокольный дождь. // Бредут

слепцы калужскою дорогой, — // Калужской — песенной — прекрасной, и

она // Смывает и смывает имена // Смиренных странников, во тьме поющих

Бога» (цикл «Стихи о Москве») — и «В певучем граде моем купола горят,

// И Спаса светлого славит слепец бродячий... // И я дарю тебе свойколокольный град, // Ахматова! — и сердце свое в придачу» (цикл «Ахматовой») [7; 112]. Образ слепцов в обоих примерах передает идею святости.

М. Цветаева рисует типичную для России конца XIX — начала XX века картину, когда так называемые «калики перехожие», странствуя, пели духовные стихи, в которых восхваляли Бога. Поэт использует метафорические эпитеты «колокольный дождь» — «колокольный град», «дорога песенная» – «певучий град», создавая таким образом образ соборности, который дополняется метафорой «купола горят».

Подобная совмещенность в слове смежных смыслов фиксирует «противоречивость, сложность, многозначность образа: с одной стороны — возвышенность, счастье, радость, «светлость», с другой – мрачность, безотрадность, трагичность».

Слово «колокол» представляется одним из наиболее значимых в стихотворениях этого периода: оно становится структурообразующим элементом знаменитого московского рельефа: «Семь холмов — как семь колоколов! // На семи колоколах — колокольни. // Всех счетом — сорок сороков. // Колокольное семихолмие!». Таким образом происходит пространственное смещение. В этом «соприкосновении двух миров у подножия креста <...>, в этой огненной вспышке – весь смысл существования «святой Руси». В горении церковных глав она находит яркое изображение собственного своего духовного облика; это как бы предвосхищение того образа Божия, который долженизобразиться в России.

В марте 1916 года Цветаева пишет три стихотворения, посвященные

церковным праздникам и датированные ими же: «Устилают – мои –сени...» (о Пасхе) и «В день Благовещенья», «Канун Благовещенья». В стихотворении «Канун Благовещенья» Марина Цветаева дает подробное, детализированное описание Благовещенского собора, торжественной службы – литургии в честь этого одного из наиболее почитаемых православными двунадесятых праздников:

Черной бессонницей

Сияют лики святых,

В черном куполе

Оконницы ледяные.

Золотым кустом,

Родословным древом,

Никнет паникадило.

— Благословен плод чрева Твоего,

Дева Милая! [7; 145]

Следует обратить внимание на нерифмованность стиха и наличие

особенной ритмической структуры, приближающей его к духовным стихам,

православным молитвам (последняя строка стихотворения прямо повторяет слова из православной молитвы Богородице).

Написанные через несколько дней после «Кануна Благовещенья» «Стихи о Москве» также изобилуют церковной лексикой, но основными темами этих стихотворений являются тема Родины и «разбойничья» тема, прославление вольницы. Москва в этих стихотворениях предстает «странноприимным домом», так как в московских церквях утешение может

получить всякий — бездомный, разбойник, каторжник. Да и сама героиня

надевает «маску» «этакой лихой русской женщины, из тех, кто нагрешит и

раскается». Поэтому, несмотря на благостный фон стихотворений о Москве (золотые купола, реющие над ними голуби, жарко горящие в глубине церквей свечи), в основе цикла лежит прославление грешной чувственной любви. М. Цветаева как будто сознательно декларирует свою «далекость» добру и злу, прославляет «легкомыслие — милый грех» и настойчиво соединяет себя с грехом («Буду грешить — как грешу, как грешила: со страстью!»), с адом и чертом, называет себя «разбойницей», «беззаконницей», «преступницей», предлагая, т.о., взглянуть на себя с точки зрения общепринятой морали. Здесь можно выявить своеобразный протест времени, ситуации, сложившейся в стране. Поэтесса немного утрачивает веру в религиозное, святое.

В это время в творчестве Цветаевой наблюдается широкое обращение к

тематически ориентированным циклам и стихотворениям, в которых субъектом или объектом описания выступает герой иного временного пласта. Герои эти, как правило, взяты из Библии — из Ветхого или Нового Завета (циклы «Дочь Иаира», «Даниил», «Иоанн», «Иосиф» и т. д.).

Впервые у Цветаевой начинают доминировать аллюзии на русскую литературу, православие и Библию. В «Никто ничего не отнял...» упоминается Г.Р. Державин; в стихотворении «Не сегодня-завтра растает снег...» – Рогожин из романа Ф.М. Достоевского «Идиот»; третье стихотворение из «Стихов к Блоку» основано на православной молитве; цикл «Даниил» отсылает к библейской истории Даниила.

Таким образом, интертекстуальность, связанная с обращением к историческим параллелям, к библейским и мифологическим персонажам, к разным видам текстов, отныне играет все большую роль в построении поэтического универсума Цветаевой. Опорой поэтического языка становится не только литературный и традиционно-поэтический язык, но общенациональный язык во всем многообразии его стилистических характеристик.

В этот период начинает вырабатываться собственный индивидуально-авторский поэтический язык М. Цветаевой. Происходит также изменение тематической составляющей цветаевской поэзии. Исчезает свойственное первым книгам однокоренное тематическое пространство.

Теперь уже каждое стихотворение обретает самоценность, а формой

связанности выступает цикл.

Следует отметить, что уже к началу XX века циклизация выходит за

пределы простого объединения текстов на основе общего лирического героя и общей тематики (как это наблюдалось в XIX веке) и превращается в важный элемент поэтики. Это привело к пересмотру принципов анализ лирических циклов.

Необходимо отметить, что для определения рамок лирического цикла не менее важными факторами являются так называемые неречевые (невербальные) средства циклообразования: время написания каждого из стихотворений, смысловое расположение поэтических произведений внутри цикла и их биографический контекст.

Таким образом, для доказательства существования лирического единства необходимо обращаться к комплексному (лингвистическому, биографическому) анализу каждого из текстов, входящих в цикл, и структурно-тематическому анализу макротекста.

Так, для Марины Цветаевой цикл – это не просто собрание одновременно появившихся стихотворений, а большая форма лирики; входящие в него поэтические произведения являют собой неразрывное единство, целостность – при сохранении самоценности каждого из них.

Циклы М. Цветаевой, так же как и циклы Блока, – это своего рода лирический дневник, фиксирующий этапы духовной эволюции поэта.

Многие из цветаевских циклов – это циклы-посвящения; и организующий центр в каждом из них – образ конкретной ЛИЧНОСТИ, образ имени (циклы посвящаются близким людям, а также тем, перед которыми Цветаева благоговеет, — Ахматовой, Блоку, Иванову, Волошину и др.). Как мы видим, особую значимость для Цветаевой приобретает образ поэта, причем она зачастую усваивает стиль и манеру поэта-адресата, но лишь затем, чтобы их отвергнуть. Следовательно, Цветаева при обращении к поэту опирается на систему его поэтического мышления или на отдельные образы. «Вьюга», «снег», «лебединый клик» в «Стихах к Блоку», «А я твоя горлинка, Равви» в стихах, обращенных к Вяч. Иванову, демонстрируют характерное для творчества Цветаевой второй половины 10-х гг. субъектное многоголосие.

Примером такого субъектного многоголосия может служить цикл

«Стихи к Блоку», который Цветаева начинает писать в 1916 г. и заканчивает уже после смерти Блока — в 1921 г. В каждом стихотворении цикла наблюдаются разные лики как я-субъекта, так и адресата, а ситуация «поэт — к поэту» воплощается в разном стилевом ключе. Однако в этом множестве ликов прослеживается одна общая черта — отношение лирической героини к герою «снизу — вверх».

Как уже отмечалось, общение с поэтами-современниками зачастую строилось у Цветаевой по сценарию, «вычлененному» из творчества. К 15 апреля 1916 г. относится первое стихотворение М. Цветаевой о А. Блоке. Возможно, это обращение было откликом на пребывание поэта (29.03 – 6.04) в Москве по поводу постановки в Художественном Театре драмы «Роза и крест». С 1-ого по 18-ое мая написано еще семь стихотворений. Затем – перерыв в четыре года и возвращение к циклу в 1920 г. Последние восемь стихотворений появились в 1921 г. – после смерти Блока, автора-адресата. «Стихи к Блоку» также основывались, в первую очередь, на творчестве самого Блока, который «поведал неземное»: сюжет цикла построен как желанная для лирического субъекта встреча с адресатом, переживаемая в мистическом ключе («Стихи о Прекрасной Даме»). И в жизни Цветаева отстаивала собственный сценарий «невстречи» с Блоком: обожание издалека, разминовение, посланная Аля со стихами. Именно в цикле «Стихи к Блоку» М. Цветаевой пройдена первая ступень к боготворению человека, что расценивается любой христианской конфессией (и православием в том числе) как кощунство. Это боготворение земного, его абсолютизация есть не что иное, как «форма идолопоклонства». Следует отметить, что хотя блоковский цикл и выделяется среди всех цветаевских посвящений наибольшей приподнятостью, бестелесностью, возвышенностью, но возвышенностью особой, так как Цветаева обожествляет здесь человека.

Стихотворения, написанные до смерти Блока, составляющие первую часть цикла, проникнуты трепетным благоговением, определившим их молитвенную тональность. Блок предстает в них существом высшей породы, почти божеством. Образ его возникает среди снегов и метелей «светоносным солнцем», от которого идут лучи – «жаркие струны по снегу». Образ Блока неизменно трагичен: «восковой лик», «нежная стужа недвижных век», «поломанные крылья».

Но «божий праведник», «ангел», «светоносный» наделен и демоническими чертами. Герой появляется незадолго до наступления ночи,

в холодном городе, в сопровождении снежной стихии. Он – «снеговой певец», сглазивший героиню и «лебединым кликом» зовущий ее на смерть.

«Рукавом моих метелей // Задушу. // Серебром моих веселий // Оглушу. // На воздушной карусели // Закружу. // Пряжей спутанной кудели // Обовью. // Легкой брагой снежной хмели // Напою»); поэтому обращение к нему звучит как заклинание бесов: «Милый призрак! <...> // Сделай милость: аминь, аминь, рассыпься! // Аминь!» [8; 401].

В прологе – первом стихотворении цикла – Блок непосредственно не назван, но акустическое присутствие его имени ощущается в каждом сравнении. Имя это — «льдинка на языке», «серебряный бубенец во рту», «легкое щелканье ночных копыт», «ключевой, ледяной, голубой глоток» и

т. д. В работе О. Хэсти «Tsvetaeva's onomastic verse» делается попытка объяснить отсутствие имени, закодирование его. О. Хэсти считает, что поэтесса не упоминает имени Блока потому, что он «физически отсутствует в ее жизни, и потому, что он — целая вселенная: назвать его — значит сделать его земным, что противоречит представлением М. Цветаевой о Блоке» [100; 87]. Замечание является справедливым, так как М. Цветаева обычно именует своих лирических героев. В случаях же демонстративного неназывания подразумевается Бог или уравнивание с Богом.

Именно так строится цикл «Стихи к Блоку» (имя Блока названо только в одном из 17 стихотворений — 9-ом), героем которого является некое нерасшифрованное имя. Это соответствует традиции мифа, где увидеть (назвать) — значит потерять. Дать имя существу из потусторонннего мира,

перевести его в свой мир — следовательно, лишить его защищающих, оберегающих чар и тем самым обречь его на гибель, поскольку жизнь в этом мире для него — смерть. Десакрализация героя, называние его (имя — удел живых) лишает его бессмертия. Тогда как бессмертие — единственное, что прекращает страдания, возводя их на новый уровень.

Таким образом, в «Стихах к Блоку» наблюдается явное табуирование имени — в духе христианских сакральных текстов (в отличие, например, от цикла «Ахматовой», где имя поэтессы выводится на первый план уже в открывающем цикл стихотворении).

Однако образ Блока в цикле Цветаевой не статичен — он пластично разворачивается, обрастая новыми штрихами, трансформируется в продолжение цикла (ср. с циклом, обращенным к Анне Ахматовой, где в словесном мифологизированном портрете героини видны черты и античной Музы, и средневековой книжницы, и царицы, и обыкновенной женщины, и ангела, и демона, и ведьмы, и хлыстовской Богородицы).

«Нежный призрак», явившийся героине, явно не посланник Бога, ибо он зовет героиню, а «звать (т. е. обольщать)», по Флоренскому, может только демон, зло; Бог не зовет человека, предоставляя ему свободу, поскольку того, что в человеке заложено, достаточно, чтобы прийти к Богу. В 3-ьем же, 4-ом и 5-ом стихотворениях цикла («Ты проходишь на Запад Солнца...», «Зверю – берлога...», «У меня в Москве — купола горят!...») герой, напротив, серафичен: ему предначертан путь, он бесстрастен.

Именно это бесстрастие в сочетании с идеей предопределенного пути вводит образ героя в христианский контекст.

Впервые герой соотносится с образом Христа в третьем стихотворении

цикла — «Ты проходишь на Запад Солнца...», которое полностью подчинено молитвенному настрою. Уже само его название символично — это строка одной из наиболее известных православных молитв, которая поется или читается на каждой литургии, «Свете тихий святыя славы...» («Вечерняя песнь Сыну Божию священному ченика Афиногена»). Название стихотворения «Ты проходишь на Запад Солнца...» не просто перекликается со строкой из молитвы («Ты шедше на запад солнца, видевше свет вечерний...»), но прямо повторяет ее. Приведем текст данной молитвы полностью, так как стихотворение написано по ее мотивам: «Свете тихий, Святыя Славы, Бессмертнаго Отца Небеснаго, Святаго Блаженнаго, Иисусе Христе: Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поемъ Отца, Сына и Святаго Духа, Бога. Достоенъ еси во все времена петь быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй: темъ же миръ Тя славити» [11; 25]. Отметим, что слова свете тихий, святыя славы, вседержитель души являются ключевыми в православии и встречаются во многих православных молитвах. В этом стихотворении поэт использует самое верное свое орудие, церковнославянский язык молитвы своего детства, культуры и среды, чтобы припасть к облику распятого, бесстрастного поэта:

Ты прoхoдишь нa Запaд Сoлнца,

Ты увидишь вечерний свет,

Ты прoходишь нa Зaпад Сoлнца,

И метель заметaет след.

Мимo окoн мoих — бесстрaстный —

Ты прoйдешь в снеговoй тиши,

Бoжий прaведник мoй прекрaсный,

Свете тихий мoей души [6].

Солнце (садящееся или встающее) и искупительное милосердие, ассоциирующееся со смертью Христа (и Поэта), было для цветаевского поколения устойчивым образным комплексом, связывающимся прежде всего со своим самым знаменитым репрезентантом – Блоком.

Таким образом, всей атмосферой стихотворения создается представление о пути героя как мессианском, подчиняющем личные страсти неуклонному стремлению к высшей цели («Нерушима твоя стезя»).

Цветаева молитвенно склоняется перед величием и трагизмом судьбы

поэта, которая постепенно отождествляется у нее с судьбой непонятого.

А.Блок уже получает жертвенный статус преданного и распятого Христа:

И, пoд медленным снегoм стoя,

Oпущусь на кoлени в снег

И вo имя твoе святoе

Пoцелую вечерний снег [6].

Очевидно, что в стихотворении ощущаются многочисленные литературные реминисценции и языковые аллюзии (хотя основной источник его, конечно же, упоминавшаяся уже молитва, а также аллюзии на поэзию А. Блока). На основе литургического материала строятся поэтические послания глубоко личного и «светского» толка (с любовным подтекстом). А. Блок отождествляется с Христом, однако длительный и настойчивый отказ от физического прикосновения («руками не потянусь...») приводит к тому, что в стихотворении лирическая героиня безучастно наблюдает, как поэт - Христос движется навстречу своему преображению (в то время как в молитве созерцается закат как символ Преображения Христова). Таким образом, происходит отступление от литературного источника и его преобразование.

В стихотворении «Думали — человек! И умереть заставили...» самой безличной конструкцией («думали») отвергается возможность полного исчезновения гения, ибо он все равно восторжествует — хоть и после смерти. Налицо мотив Воскресения, переход из тварного в нетварное, вечное:

Черный читaет чтец,

Тoпчутся люди прaздные...

Мертвый лежит певец

И Вoскресенье прaзднует [6].

Цветаева употребляет здесь однокоренные, но противоположные по

значению слова (праздные — празднует) для противопоставления «мертвого певца» и бесполезной, никчемной, «праздной» толпы, сумевшей в память о погибшем поэте поставить только «три суеверных восковых свечи» — «Солнцу-то! Светоносному!». Опять налицо перекличка с Библией, однако прямой аналогии нет, т. к. певец тем не менее мертвый и хоть и «празднует Воскресенье», но все-таки лежит в гробу.

В стихотворении «Думали – человек...» (как и в последующих стихотворениях цикла) образ героя опять-таки амбивалентен: с одной стороны, он сопоставляется с образом Христа, т. к. он «светоносен», а свет— знак присутствия Бога, с другой — с образом Демона, т. к. он мертвый ангел с поломанными крыльями. Крылья — «певчая прорезь» для души, знак поэтического дара, избранничества, а также права свободы, другого мира, бессмертия. Исходя из этого, можно рассмотреть данное в 6-ом стихотворении описание героя: «О, пoглядите — кaк // Веки ввaлились темные! // О, пoглядите, — кaк // Крылья егo полoманы!» — как словесное изображение «Демoна пoверженнoго» М. Врубеля, предполагая, что, создавая свой миф о Блоке как о «безгрешном поэте», вместившем в себе христианский идеал и не заплатившем отрешением от стихий, М. Цветаева вводит описательную конструкцию «мертвый ангел» специально, чтобы не произносить «Демон» [121].

Вторая часть цикла (стихотворения с 10-ого по 17-ое) была написана

уже после смерти А. Блока — в 1921 г., причем первые два стихотворения —

на девятый день со дня смерти Блока. Если соотнести даты написания стихотворений с официальными церковными днями поминания и чтения молитв за усопших, придем к выводу о том, что «Стихи к Блоку» относятся к поминальному жанру, что подтверждается также наличием в цикле таких характерных для жанра эпитафии мотивов, как мотив вечного покоя, успения-смерти, плача, славословия и т. д.

В стихотворениях второй части цикла также много архаизмов старославянского и церковнославянского происхождения: «чернь», «светильник», «обол» (хотя архаизация может выходить за пределы христианской символики: «хламида», «колесница», «Гебр», «Аид» и т. д.).

Зачастую традиционная архаическая лексика переходит в прямые реминисценции из Библии. Так, например, в стихотворении «Други его –

не тревожьте его...» очередная в этом цикле параллель: Блок – Иисус Христос:

Былo тaк яснo на лике егo:

Царствo мoе не oт мирa сегo. [8;78]

Стихотворения 12-ое, 13-ое и начало 14-ого объединены в цикле общим настроем. Уподобляя Блока ангелу, Цветаева в каждом из них наделяет героя крыльями, подчеркивая его ангелоподобность: «Вещие вьюги

кружили вдоль жил, // Плечи сутулые гнулись от крыл».

В поэтическом мире Цветаевой концепт крыла связан с обобщенной

темой: родственность — равновеликость — избранничество.

М. Цветаева воспринимает смерть как символ абсолютного бытия духа в вечности. В этом отношении показательны концовки стихотворений 12-ого и 13-ого: «Губы, кричавшие слово: ответь! — // Знают, что этого нет — умереть!»; «У навсегда повелевшего: быть! — // Хлеба достанет его накормить!"» (СС, 1, 295). Строки эти представляются весьма характерными и свидетельствуют о цветаевской вере в бессмертие души («...этого нет — умереть!»).

Нельзя не заметить идею распятия и воскресения, проходящую через

всю вторую часть цикла:

Над oкаяннoй —

Взлет oсиянный.

Прaведник душу урвaл — Осaнна!

Катoржник кoйку — oбрел — теплынь.

Пaсынок к мaтери в дoм — aминь

[6].

В 15-ом стихотворнении «Без зова, без слова...» также явно ощущается

перекличка с Библией, несмотря на языческий в своей основе миф о втором

рождении (возвращение Блока на землю в другом облике — реинкарнация,

метемпсихоз):

Без зoва, без слoва, —

Кaк крoвельщик пaдает с крыш.

А мoжет быть, сновa

Пришел, — в кoлыбели лежишь?

[6]

Это и мотив страдания, как и в 4-ом стихотворении («Цепок, цепок венец из терний»): «Не лавром, а терном — // Чепца острозубая тень» (СС,

1, 297) упоминание Вифлеема и старцев-волхвов, пришедших с востока в Вифлеем, чтобы поклониться Иисусу Христу — новому Царю Иудейскому:

Где старец тот Осип

С девицею – свет – наш – явлен?

Звезда – моя – россыпь,

Которая в град Вифлеем?[6]

Падение сверху (с неба) является одним из наиболее распространенных в мировой литературе поэтико-мифологических образов гибели. Здесь переплетаются черты романтико-индивидуалистнческой героики и вселенские эсхатологические мотивы: взлет в небо и падание-сгорание. Этот образный комплекс, начиная с XIX в., связан с формированием романтического образа поэта — изгнанника из мира людей, совмещающего в себе сакральные и инфернальные черты, черты мессии и антимессии.

Укажем на присутствующую в этом стихотворении параллель: Блок —

Пушкин (т. е. смерть Блока — смерть Пушкина), приводя в качестве сравнения стихотворение Лермонтова «На смерть поэта»: «И прежний сняв венок — они венец терновый, // Увитый лаврами, надели на него».

Такая параллель неслучайна, поскольку вторая часть цикла очевидно относится к жанру эпитафии. Характеризуя цикл «смерть поэта», приходим к выводу, что обилие цитат в этих стихах обусловлено тем, что смерть поэта всегда не первая, всякий поэт имеет предшественников, и Смерть Поэта всегда уже была – и труба — символ страшного суда, на котором Бог после конца света будет судить людей и их дела. Ангелы «трубным гласом» созовут всех живых и мертвых:

...как в землю положен,

Быть может, — проспишь до трубы...

...такую усталость —

Ее и трубой не поднять![4;378]

Таким образом, следуя за ходом размышления лирической героини, мы

постепенно оказываемся заключенными в круг: новое рождение поэта означает его новую гибель («И снова родиться, // Чтоб снова метель замела?»), колыбель, которую разыскивает героиня, оборачивается гробом

(«Мне сторож покажет, // В какой колыбели лежишь»). Образовавшийся круг (рождение — смерть, колыбель — гроб) выводит нас за грань единичной смерти и обращает нас к смерти как таковой, к смерти как непрестанному переходу в жизнь.

Основной мотив стихотворений 15-ого и 16-ого — мотив рождения-

смерти — усиливается введением еще одного, родственного мотива, мотива

духовного подвига героини, свидетельствующего о ее уходе из мира временного (смерть) и приобщении ее к миру вечного, нетленного (новое рождение):

«Покамест не продан!» —

Лишь с ревностью этой в уме

Великим обходом

Пройду по российской земле.

Полночные страны

Пройду из конца и в конец

[4; 123].

Однако героиня, мечтающая о новом пристанище поэта на земле, постепенно понимает, что истинный дом и покой ему, «уставшему от чужбин», — там, «над окаянной», а здесь — колыбель, неизменно оборачивающаяся гробом. Усиливает это впечатление и реминисценция из

псалма, который читается на отпевании и панихиде:

Не полог — а птица

Раскрыла два белых крыла.

И снова родиться,

Чтоб снова метель замела?[4; 156]

Последнее стихотворение цикла — завершение сюжета о распятии и

Воскресении. Здесь опять налицо реминисценции из Библии: притча о бедной вдовице, пожертвовавшей последний обол на иерусалимский храм

[13] и образ Пасхи: для православного — праздника из праздников, торжества из торжеств.

М. Цветаева выбирает именно образ Пасхи, чтобы показать всенародную любовь к Блоку.

Сопоставим цветаевский цикл «Стихи к Блоку» с произведением С. Рахманинова "Всенощное бдение", сравнивая двухчастное строение «Стихов к Блоку» с двумя малыми циклами «Всенощного бдения» – вечерней и утреней. Песнопение вечерни, в основном, эпического характера.

По звучанию это песни, в которых явно ощущается связь с фольклором. Вечерне соответствует первая часть цветаевского цикла, более лирическая и песенная. Эта часть цикла заканчивается приподнято и торжественно. У М. Цветаевой: «Предстало нам — всей площади итрокой! — // Святое сердце Александра Блока». «Богородице Дево, радуйся» – у С. Рахманинова. Утрене же подобна вторая часть цветаевского цикла. Финальное стихотворение близко по звучанию частям 13-ой и 14-ой у С. Рахманинова. Последние строки стихотворения соответствуют рахманиновскому.

Днепром разламывая лед,

Гробовым не смущаясь тесом,

Русь — Пасхою к тебе плывет,

Разливом тысячеголосым

[118].

Торжество и глубокую радость мы видим в завершающей финальное стихотворение цикла строфе:

Так, сердце, плачь и славословь!

Пусть вопль твой — тысяча который?

Ревнует смертная любовь,

Другая — радуется хору [118].

В декабре 1921 г. М. Цветаева создает два цикла: «Подруга» и «Вифлеем» (случайно, по словам Цветаевой, не вошедший в цикл «Стихи к Блоку»). Оба они тематически связаны со «Стихами к Блок» и продолжают логическое развитие цветаевской мифологемы образа Блока — утверждение божественности поэта. Они посвящены и рождению предполагаемого сына Блока, присутствие которого в цветаевской мифологеме было необходимым элементом, утверждавшим бессмертие поэта через его Воскресение в Сыне.

В основе цикла «Подруга» лежит прославление подвига Жены, Подруги, Матери Сына. Тон этих пяти стихотворений — молитвенно- экзальтированный, преувеличенно-торжественный:

Чем заслужить тебя и чем воздать —

Присноблаженная! —

Младенца мать!

От синих глаз его до синих звезд

Ты, радугою бросившая мост!

Не падаю! Не падаю! Плыву

И — радугою — мост через Неву.

Жизнейодательница в час кончины,

Царств утвердительница!

Матерь Сына!

[4; 167]

Параллель с образом Богородицы очевидна. Достаточно сравнить приведенные выше строки с одной из православных молитв, славословящих

Богородицу. «Марина Ивановна, – пишет А. Саакянц, —подружилась с московскими друзьми Блока, в чьем доме он находил приют и поддержку, когда приезжал в Москву выступать весной 1920 и 1921 гг. Это были супруги Коганы: Петр Семенович и его жена Надежда Александровна Нолле». И далее: «...Цветаева действительно верила в то, что у Блока был сын <...> Кстати, Надежда Александровна не оспаривала эти толки... Впрочем, Цветаева сотворила бы свой миф при всех условиях. Для ее легенды о Блоке был необходим сын — олицетворение бессмертия поэта» [84]. Налицо попытка связать лирическую героиню напрямую – через сюжет – с героем. Сюжет же заимствован из Библии. Следовательно, и лирическая героиня, и герой как бы переносятся в иное время, а время текущее как бы отбрасывается: лишь в последнем — пятом — стихотворении есть намеки на реально существующих людей (Блока и Нолле-Коган) и реально существующее время:

Последняя дружба

В последнем обвале.

Что нужды, что нужды —

Как здесь называли?

Над черной канавой,

Над битвой бурьянной

Последнею славой

Встаешь, — безымянный!

[4; 98]

И если бы не история создания циклов, отдельные строки да еще это

цветаевское неверие – вполне можно было бы воспринять эти стихотворения как христианскую православную поэзию, переложение Библии.

Необходимо отметить, что в данном стихотворении, как и в цикле в целом, явственно прослеживаются блоковские мотивы: М.Цветаева опирается прежде всего на тексты Блока (например, на стихотворение «Осенняя любовь»). В ее произведениях продолжают звучать церковнославянский язык и славянщина.

К циклу «Подруга», центральный мотив которого — Благовещенье, примыкает написанное через несколько дней стихотворение «Необычайная

она! Сверх сил!...», имеющее тот же библейский источник [12]. Здесь также налицо связь с цветаевским мифом о Блоке: Благовещенье уже описывалось во втором и третьем стихотворениях цикла «Подруга».

Стихотворение «Необычайная она! Сверх сил!...» смягчает экстатическое мифологизирование «Подруги», давая разрушительный вариант известного библейского повествования.

На первый взгляд, Цветаева довольно точно следует описанию Благовещенья в Евангелии от Луки, передавая монолог архангела Гавриила, призванного сообщить Марии Благую весть о будущем зачатии и рождении ею Иисуса Христа — Сына Божьего.

М. Цветаева переиначивает освященную веками библейскую историю. Согласно Благовествованию от Луки, Мария смутилась при словах Гавриила «Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты в женах» [12]. У Цветаевой, наоборот. Дева Мария до того ошеломляет своей «необычайностью» архангела, что он не в силах до конца произнести доверенную ему радостную весть:

Необычайная она! Сверх сил!

Не обвиняй меня пока! Забыл!

Благословенна ты! Велел сказать —

Благословенна ты! А дальше гладь

Такая ровная... Постой: меж жен

Благословенна ты... А дальше звон

Такой ликующий... — Дитя, услышь:

Благословенна ты! А дальше тишь

Такая...

[4;111]

Итак, Цветаева разрушает библейский текст, показывая, что архангел

не справляется со своим поручением, и наводя на мысль, что Гавриила охватила любовная страсть. Здесь М. Цветаева явно следует по стопам А. С. Пушкина с его дерзкой переработкой канонического текста в «Гавриилиаде». Как считает М. Мейкин, стихотворение М. Цветаевой, более сдержанное в отношении переработки материала, благодаря резкому обрыву 10-ой строки (в результате чего монолог перерастает в молчание), тем не менее, «яростней атакует унаследованную форму» <т. е. библейский текст >. Как и в других произведениях, имеющих в своей основе библейские тексты, переработка священного текста не вызывает сомнений.

В цикле «Вифлеем», состоящем из двух стихотворений, продолжена тема рождения Младенца. Таким образом, стихотворения объединены общим сюжетом, в основу которого положен широко известный из Библии рассказ о рождении Иисуса Христа. Наблюдается явная связь как с циклом

«Подруга», так и со «Стихами к Блоку». 15-ое стихотворение «Стихов к Блоку» завершается полной уверенностью лирической героини в том, что ей будет указано местонахождение поэта (колыбель-гроб) («Мне сторож покажет, // В какой колыбели лежишь»), а стихотворения из цикла «Вифлеем» как раз повествуют о приходе героини к младенцу:

Не с серебром пришла,

Не с янтарем пришла, —

Я не царем пришла,

Я пастухом пришла.

[7; 187].

Однако при сопоставлении цветаевского текста с Евангелиями от Матфея и от Луки, в которых содержится рассказ о рождении Спасителя [13], мы видим расхождения. В первом стихотворении лирическая героиня исполняет роль пришедшего к колыбели младенца пастуха, принося единственный дар – собственную преданность. Однако именно в этом проявляется исключительность героини, которая опережает приход волхвов с их богатыми дарами («Хошь нищее всех – // Зато первее всех! // Гляди: цари идут, // Гляди: дары несут. //0-поз-дали!»).

Второе стихотворение еще дальше уводит нас от библейского текста —

при описании даров, принесенных младенцу. Согласно Евангелию от Матфея, волхвы преподносят в дар Спасителю золото, ладан и смирну.

Изначально отвергая эти детали библейской истории («Не с серебром пришла»; «Где ладан-воск — тот-мех?»), героиня предлагает свой вариант даров, принесенных тремя царями в «трех ларях»: в первом ларе – вся земля // С синими морями», во втором – Ной «с-ковчегом-с-тварью», в третьем – «не понять, что значит» [10$ 87]. И если содержимое первых двух ларей опознается сразу (через тот же библейский текст – теперь уже Ветхого Завета): содержимое первого ларя представляет Землю и ее моря (Сотворение), содержимое второго – Всемирный потоп (т. е. первое бедствие и первого спасителя – в обоих случаях источник –Бытие), то третий ларец, удививший повествовательницу и испугавший младенца («А младенец плачет» — ср. с последними строками из стихотворения Блока «Девушка пела в церковном хоре...»: «Причастный тайнам, — плакал ребенок // О том, что никто не придет назад»), как бы представляет собой будущее, уготованное младенцу Иисусу — его страдания и смерть. Но будущее в стихотворении Цветаевой — это не только Страсти Господни, но также то, что ждет рожденного в 1921 г. сына великого поэта (цикл посвящается предполагаемому сыну А. Блока Саше) — неопределенное, возможно даже грозное будущее.

Подобное использование канонического текста возвышает поэта-адресата (т. е. Блока) до уровня Мессии; оно также подчеркивает (особенно в связи с наличием других литературных аллюзий — в частности, на поэзию Блока), что у М. Цветаевой поэтическое творчество влечет за собой нарушение

наследуемых текстов: в данном случае граничащее с богохульством отождествление рождения сына Бло

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: