 |
Рабиндранат Тагор, «Жертвенные песни»
|
|
|
|
Рабиндранат Тагор, «Жертвенные песни»
«Я часто думаю: где пролегает скрытая граница понимания между человеком и животным, лишенным дара внятной речи?
Через какой первоначальный рай, на утре древних дней, пролегала тропинка, по которой их сердца ходили навещать друг друга?
Их следы на тропинке еще не стерлись, хотя давно уже забыты родственные связи.
Иногда, в какой‑ то музыке без слов, проснется темное воспоминанье, и животное глядит тогда человеку в лицо с нежной верой, и человек глядит в глаза животному с растроганною любовью.
Как будто сошлись два друга в масках и смутно узнают друг друга под личиной».
Княгиня
Город Пожарск. На тихой Старо‑ Дворянской улице – старинный барский особняк. Через забор сада над щербатым тротуаром черным сводом нависли ясени. В особняке – большие и высокие, с блестящим паркетом, зала и гостиная, низкие спальни и еще более низкие антресоли. Владелец особняка – член окружного суда Андрей Николаевич Суровцев – молчаливый старик с головою Тургенева. У него болезненная жена и две дочери. Живет у них еще сестра жены, тетя Зина, старая девушка‑ институтка, энергичная, заправляющая всем домом. Живут дружно, тихо и патриархально. Но трудно: жалование не такое уже большое. Однако гостей бывает много, и несколько раз в год задаются балы. Нельзя: обе дочери уж на выданьи. Красавицы, но бесприданницы.
Старшая дочь Ксения окончила гимназию с медалью, прекрасно играет на рояле. Молчаливая в отца и красавица в бабушку‑ грузинку. Прямая, стройная, с медленными движениями, две блестящие черные косы, изумительно правильные черты лица и на лбу – ореол девственной чистоты, который один только Рафаэль смог передать в своей Сикстинской мадонне и мадонне дель Грандука. Сестра ее Вера – в восьмом классе гимназии, хорошенькая и веселая.
|
|
|
На рождестве был бал. Дирижировал изящный студент‑ юрист Аргамаков, в этом году кончавший курс. Прекрасный французский выговор. Изысканно вежливый. Черные волосы вились мелкими кудрями. Когда он танцевал мазурку с Ксенией, все любовались ими.
Старики играли в гостиной в винт, но во время мазурки столпились в дверях залы поглядеть на веселье молодежи. Вышел из‑ за карт отец студента, крупный помещик Аргамаков, с такими же мелко‑ кудрявыми черными волосами, но уже начинающими седеть. Была тут и его жена, худая дама с набеленным лицом, подведенными глазами и ярко накрашенными губами. В то время это совсем еще не было принято, и лицо казалось страшным, как мертвая маска. В карты не играл, а все время любовался танцующими член губернской земской управы князь Андожский, блестящий оратор и умница. Кадетская партия прочила его в члены Государственной думы от города Пожарска. Был он уже старик, с нависшим над лицом огромным лбом и выдающеюся нижнею челюстью. Как будто природа, слепив его голову, хлопнула ладонью по темени, и лоб съехал на нос, а нижняя челюсть выбежала вперед.
За ужином князь сидел рядом с Ксенией, много и умно говорил, смешил ее. Она улыбалась медленною улыбкою и молчала.
Дня через два к Суровцевым приехала мадам Аргамакова. Посидела со стариками, была очень любезна с Ксенией, пожелала поглядеть ее комнату. Восхитилась комнаткой и сообщила, что князь Андожский в совершенном восторге от Ксении, от ее ума и воспитанности. Ксения краснела и недоумевала, как имел князь возможность судить об ее уме.
Мадам Аргамакова стала рассказывать Ксении, какой хороший и умный человек князь, как он одинок и несчастен. Жена его умерла пять лет назад, нет никого, кто был ему товарищем и помощником в его ответственной работе. Уезжая, она пригласила назавтра к себе Ксению и ее сестру Веру.
|
|
|
Там оказался и князь. Ксения играла ему на рояле. Он много и с большим пониманием говорил о Бетховене, Григе и Скрябине, Сестры почтительно слушали, и обоим было очень скучно.
После этого мадам Аргамакова зачастила к Суровцевым. Объявила родителям, что ужасно подружилась с Ксенией, что чувствует в ней родственную душу. Сидела наедине с Ксенией в ее комнатке и все говорила о князе, об его одиночестве, о том, как несчастен этот человек, столь нужный России, будущая звезда Государственной думы.
Через три месяца князь приехал к Суровцевым, побыл сначала у Ксении, потом прошел к старикам и попросил руки их старшей дочери. Ему было заявлено, что ответ дадут завтра. Вечером приехала мадам Аргамакова и долго говорила с родителями, потом с Ксенией. Ксении она говорила, что молодость отзывчива и способна на самопожертвование, что она совершит большой подвиг, если примет предложение князя и станет ему товарищем и помощницей.
В июле месяце весь Пожарск говорил только об одном: старый и безобразный князь Андожский женится на восемнадцатилетней красавице Ксении Суровцевой. Возмущались, говорили, что князь – сладострастник и в семье крутой деспот, повторяли слух, что его первая жена кончила самоубийством. Удивлялись, что такая чистая девушка, как Ксения, согласилась на этот брак. Видно, очень уж захотелось девочке стать княгиней.
Двадцать пятого июля была свадьба. Вечером молодые в вагоне первого класса уехали в имение князя.
В конце сентября они перебрались в город. Родители ахнули, когда увидели дочь. Она страшно исхудала, в ввалившихся глазах горело дикое страдание. Вечером, наедине с тетей Зиной, в своей бывшей комнатке на антресолях, где родители не могли снизу ее слышать, Ксения прорвалась отчаянными рыданиями.
Тетя Зина в испуге спрашивала:
– Деточка, что с тобою?
Ксения била кулаком по подушке и повторяла:
– Тетя, тетя, зачем ты мне не объяснила, что значит выйти замуж?!
Старая институтка недоумевающе раскрыла глаза.
– Не понимаю, что ты говоришь.
Ксения грозно смотрела в теткины глаза.
|
|
|
– Так ты… Так ты… Ты сама не знаешь, что значит выйти замуж?
Долго тетя Зина сидела над Ксенией й говорила ей:
– Как возможно, чтоб тут было что‑ нибудь нехорошее? Ведь и мать твоя вышла замуж за Андрея Николаевича, вот и Аргамаковы женаты, и сколько вообще почтенных людей… Что ты такое говоришь!
Ксения лежала и горько кивала головою.
Назавтра родители решительно насели на Ксению, допытываясь, что с нею случилось. Того, что она сказала тете Зине, Ксения родителям не сообщила. Но рассказала, что в имении у князя живет молодая, очень красивая и румяная экономка с двухлетнею дочерью. Через неделю после приезда князь свел Ксению с экономкой и сказал, что он желал бы, чтоб они жили друг с другом, как сестры.
Андрей Николаевич, отец Ксении, очень сурово поговорил с князем. Князь сконфузился и дал слово, что экономку удалит.
Потекла жизнь в городе. Ксения больше сидела дома и жестоко скучала. Князь обычно возвращался домой в три‑ четыре часа ночи. Ксения рассказывала знакомым:
– Serge так занят! Каждый день заседания, комиссии. Возвращается домой только поздно ночью.
Но все, кроме Ксении, прекрасно знали, что князь засиживается в клубе за картами.
У Ксении родилась дочь, потом другая. Она вся ушла в детей, понемножку оправилась, пополнела и похорошела. Князь охотно появлялся с нею в обществе и гордился женою‑ красавицей. Было удивительно, что на лбу у нее, матери двух детей, все держался ореол девственности, придававший ее красоте особую чистоту и трогательность. А глаза были очень страдающие.
Одевалась она богато, ездила в деревню только в первом классе. Все насмешливо отмечали, как скоро девочка почувствовала себя «настоящей» княгиней. Но не знали, что от скромной Ксении этого требовал князь. Он не допускал мысли, чтоб его жена хоть бы два часа ехала во втором классе, где рядом с нею вдруг могла бы очутиться горничная.
Прошло шесть лет. Князь Андожский умер. О семье своей он совсем не позаботился. Оказался весь в долгах, имение было заложено‑ перезаложено и пошло с торгов. Ксения с двумя дочерьми осталась без всяких средств, только с маленькой пенсией от земства. Она стала жить и одеваться очень скромно, давала уроки музыки и бедность свою несла с большим достоинством. С нею вместе жила тетя Зина, заведовала хозяйством и помогала в уходе за детьми.
|
|
|
В одну сентябрьскую субботу, возвращаясь с урока через городской сад, Ксения зашла на уединенную дорожку под кремлевской стеной. Листья тополей ярко желтели на глубоко‑ синем небе, солнце грело. На соборной колокольне медленно звонили к вечерне. На дорожке у Ксении была любимая скамейка, с трех сторон обсаженная сиренью. Тусклая черная листва кустов совершенно закрывала скамейку с боков. Ксения подошла. На скамейке, освещенные золотым светом заходящего солнца, сидели студент в серой тужурке с голубым воротником и девушка в красном берете. Они слились в крепком поцелуе, голова студента закрывала лицо девушки. Она отстранилась, Ксения увидела лицо, сверкавшее счастьем. Девушка вскрикнула. Оба вскочили и смущенно вышли мимо Ксении на дорожку.
Ксения медленно опустилась на скамейку. Даже смущенье не могло согнать с лиц ушедших сияния любви и счастья – такого счастья, какого Ксения во всю свою жизнь не знала ни одну минуту. И она задумалась о прожитой жизни.
Ксения знала: все объясняла ее замужество желанием стать княгиней. Нет, это было не так. Может быть, чуть‑ чуть было приятно об этом подумать, но решало не это. Мадам Аргамакова столько говорила ей о князе, о спасении его, о подвиге, что Ксения – податливая, мягкая – наконец согласилась на замужество, согласилась… не подозревая, в чем оно заключается.
И стали развертываться перед памятью Ксении угрюмые картины ее брачной жизни, заполненные величайшим поруганием женского ее достоинства. Уж сейчас же после свадьбы, в отдельном купе вагона, князь начал так ее ласкать, что она в ужасе забилась от него в угол. В усадьбе, после ужина с шампанским, Ксения легла в своей комнате. В дверь постучались. Ксения думала, что это горничная, и приветливо сказала:
– Войдите!
Вошел князь в халате и туфлях, не обращая внимания на то, что она раздетая. Ксения в негодовании воскликнула:
– Вы с ума сошли?! Уходите сейчас же!
Князь с недоумением поглядел на нее, усмехнулся и вышел.
Наутро, после кофе, князь увел Ксению к себе в кабинет и ласково, серьезно стал объяснять ей суть супружеских отношений. Ксения была ошеломлена. Умный князь не настаивал, он благоразумно дал Ксении время освоиться с тем, что она узнала. Ну, а наконец все‑ таки, конечно, случилось то, что должно было случиться. И это была такая гадость, такой стыд и ужас!
|
|
|
Теперь, вспоминая студента с девушкой, Ксения с болью подумала, что, может быть, это не всегда гадость и ужас.
И еще вспомнилось. Это было под самый конец их «медового» пребывания в деревне, во второй половине сентября. Был ветер, холод. Князь велел протопить Ксенину спальню. Спали они отдельно. Горничная принесла две охапки дров. Ксения ахнула.
– Зачем так много? Положите десять поленьев, будет довольно.
К ночи к Ксении пришел князь и сердито спросил:
– Почему так холодно?
– Serge, посмотри на градусник, и так двадцать градусов. Я сказала, что довольно десяти поленьев.
Разразилась дикая сцена. Князь яростно топал ногами, кричал, что тут хозяин он, что он не привык, чтоб кто‑ нибудь отменял его приказания. Огромный его лоб как будто еще больше навис над лицом, и выдающаяся нижняя челюсть разевалась, как пасть ворвавшегося хищного зверя. Князь при Ксении распушил горничную и ушел к себе, оставив Ксению горько плачущей.
После этого, когда к Ксении должен был прийти князь, спальня ее натапливалась, как баня, выше тридцати градусов. После ужасающе бесстыдных ласк мужа Ксения оставалась в постели вся разбитая, полная отвращения, обливаясь потом, задыхаясь в невероятной духоте комнаты.
И потом еще вспомнилось. Лето Ксения обычно проводила с детьми в деревне, а князь по делам службы жил в городе. Однажды Ксении экстренно пришлось приехать в город за лекарством для заболевшей девочки. В первом часу ночи она позвонилась в квартиру. За дверью раздался кокетливый голос:
– Князь, вы?
Дверь распахнулась, и Ксения увидела хорошенькую горничную Настю в одной рубашке, с голыми плечами и полуобнаженною грудью. Настя ахнула, поставила свечку на пол и убежала.
Было объяснение с князем. Он сразу перешел в наступление и сказал:
– Я не могу целыми месяцами быть без женщины. Настю я прогоню, но тогда живи здесь лето ты со мною.
Ксения переехала с детьми в город. Целый день она была одна. Князь часто даже не обедал дома. Разговаривая с нею, смотрел угрюмо и скучающе. Встречались они почти только в ее постели. Ласки его стали еще бесстыднее и мучительнее, и теперь в них был оттенок злорадства.
Так прошла вся их шестилетняя совместная жизнь.
Ксения пришла домой задумчивая и тоскующая. За чаем она спросила тетю Зину:
– Тетя, как ты думаешь, зачем мадам Аргамакова так старалась, чтоб я вышла за Сергея Львовича?
Тетя Зина пожала плечами.
– Они были большие друзья, она видела, как он увлекается тобою.
– Нет, тут что‑ то не то… Знаешь, что? Давай поедем в деревню к Аргамакову, мне хочется спросить его, для чего она все это сделала.
Мадам Аргамакова уже умерла. Аргамаков жил один в деревне. Он стал очень религиозен, построил у себя в усадьбе церковь. Обер‑ прокурор синода В. К. Саблер был его близкий родственник, через него он был рукоположен в священники и сам отправлял в своей церкви все церковные службы.
Богатое его имение было всего верстах в двенадцати от города. Ксения наняла извозчика и вместе с тетей Зиной отправилась.
Въехали в широкий двор. На крыльцо вышел благообразный лакей. Он со скрытою усмешкою ответил:
– Иван Николаевич сейчас служат обедню. Чем их дожидаться, вы пройдите в церковь.
Церковь была пуста. Только у входа две оборванных старухи, громко вздыхая, крестились и кланялись. Аргамаков, в золотой ризе, с длинными, мелко‑ кудрявыми, но теперь совсем уж седыми волосами, читал великую ектенью. На клиросе старый псаломщик отзывался:
– Господи помилуй!
Аргамаков сложил медленно, с чувством, четко выговаривал все слова молитв. Он с любопытством оглядел вошедших и продолжал службу.
Обедня кончилась. Псаломщик с поклоном поднес Ксении и тете Зине по просфоре. Из алтаря вышел разоблачившийся Аргамаков и с приветливою улыбкою пошел навстречу гостям.
Пили чай на террасе, перед осенним простором большого сада. Сквозь поредевшую ало‑ пурпурную листву дикого винограда сквозило синее небо, теплый ветерок сеял на каменные плиты желтые листья лип. Аргамаков неторопливо расспрашивал гостей об общих знакомых. Шла незначительная беседа, его глаза смотрели все с большим недоумением.
Тетя Зина спустилась с террасы в цветник, как будто чтобы ближе рассмотреть на грядке астры «Страусово перо». Ксения, сильно волнуясь, заговорила:
– Иван Николаевич! Я приехала, чтобы попросить вас ответить мне на один вопрос, и ответить вполне откровенно. Для меня это очень важно.
– Пожалуйста, княгиня. Если будет хоть какая‑ нибудь возможность, то отвечу.
– Скажите, Иван Николаевич. Зачем вашей жене, покойной Ларисе Игнатьевне, так было нужно, чтобы я вышла замуж за Сергея Львовича? Зачем она так домогалась этого?
Аргамаков слегка отодвинул широкий рукав рясы и задумчиво гладил бороду.
– Ну, что ж, княгиня. Дело прошлое, можно об этом говорить вполне откровенно… Видите ли. Наш сын Виталий заметно увлекался вами. Лариса Игнатьевна боялась, что, окончив курс в университете, он захочет жениться на вас. А такую партию она считала для нашего сына неподходящею.
Ксения сидела, понурив голову. Аргамаков помолчал.
– Сын наш вскоре женился на богатой вдове, крупной помещице Нижегородской губернии… Но брак оказался неудачным. Сын очень в нем несчастен.
|
|
|
