Сумарокова в переложении 143-го псалма.

В 1743 году три виднейших теоретика нового российского стихосложения - силлабо-тонического и нового художественного метода - классицизма - затеяли необычное состязание. Это можно было назвать «в некотором роде спором», литературной полемикой, возникшей в области теоретической поэтики. Предстояло определить, какой из стихотворных размеров, ямб или хорей, лучше подходит для выражения высокой тематики. «Спор», начавшийся по поводу семантической значимости метров перерастал собственно теоретическую проблему и соотносился с кардинальной проблемой русской культуры - о взаимодействии светского и религиозного начал в поэзии Нового времени.

Псалтырь использовалась поэтами на разных этапах развития русской поэзии. Это происходило, очевидно, потому, что ее содержанием, текстами в значительной степени определялась память русской культуры, которая, как верно отмечал Ю.М.Лотман, есть «инструмент мышления в настоящем, хотя ее содержанием является прошлое» [52, 120].

Обращение к ветхозаветному прошлому возрождается в период становления новой поэзии. Псалтырь на протяжении многих веков являлась не только известным и любимым текстом, легшим в основу православного богослужения, но и по существу единственным действительно поэтическим, лирическим сборником особых стихов на Руси, с которым пока не могли соперничать даже прославленные европейские поэты. И этот факт осознается русскими поэтами XVIII века.

В данном контексте вполне закономерно в процессе анализа стихотворных переложений обращение к святоотеческой литературе. Это не только расширяет представления о культуре XVIII в., но и восстанавливает духовную атмосферу, необходимую для понимания собственно духовной поэзии.

Суть «спора» в 1743 году определялась желанием поэтов нового поколения на практике утвердить верность своих теоретических представлений относительно функционально-смысловой значимости стихотворных размеров. Результаты предпринятого «состязания» были опубликованы в следующем году отдельным изданием, без указания имен участников, где почитателям новой русской поэзии предлагалось определить, кому принадлежит авторство каждого из стихотворений.

Инициатором состязания был В.К. Тредиаковский, он же предложил своим оппонентам А.П. Cумарокову и М.В. Ломоносову для выявления художественной истины, написать духовную оду - переложить стихами, кто какими сочтет нужным, 143-й псалом. Вступившие в «состязание» поэты заботились о формировании у читателя новых эстетических и этических представлений об искусстве. Сумароков отстаивал хорей, Ломоносов - ямб, Тредиаковский же не отдавал предпочтение ни одному из них. Однако поэт полагал, что эстетическая целостность стихотворения больше зависит от тематики. Он также написал свою оду хореем. Стихам предпосылался первоисточник: 143-й псалом на церковнославянском языке.

До наших дней сохраняет значимость вопрос о победителе в литературной полемике 1743 года. Здесь можно утверждать, что в «теоретическом» плане победил Тредиаковский, но художественно более совершенной современники признали оду Ломоносова. «Ломоносовское переложение псалма 143 было ближе к библейскому подлиннику, чем переложения Сумарокова и Тредиаковского; нет сомнения, что он превзошел их в смысле «жара и изображений» <...>, то есть в смысле эмоциональности и образности» [65, 209].

Переложение Тредиаковским, Ломоносовым, Сумароковым 143-го псалма неоднократно исследовалось учеными, рассматривавшими различные аспекты известного «спора». Больше всего внимание исследователей привлекал вопрос по поводу поэтики: выразительная роль стихотворных размеров - хорея и ямба. Это именно то, что было выдвинуто на первый план Тредиаковским в теоретическом предисловии.

Данный «спор» интересен и с историко-литературной точки зрения, т.к. он характеризует позицию, занимаемую каждым из спорящих. Историко-литературные позиции, прежде всего Тредиаковского и Ломоносова, рассматривались во многих трудах, посвященных проблемам стиховедения (С.М. Бонди, Б.В. Томашевский, Л.И. Тимофеев, Ю.М. Лотман, P.O. Якобсон, К.Ф. Тарановский, М.Л. Гаспаров, А.В. Западов, А.А. Морозов, О.И. Федоров, др.).

Урок, заданный Тредиаковским себе и двум своим собратьям по перу, оказался востребованным прежде всего для него самого. В XVIII веке собственно библейкий текст стал смыслоорганизующей основой русской поэзии. Об этом свидетельствуют не только многочисленные переложения псалмов, но и переложения других библейских текстов, сделанные поэтами нового поколения.

Большое влияние имело это «состязание» на Ломоносова, на его представления о языке и стиле рождающейся русской литературы. По наблюдению исследователей, отныне Ломоносов как в своих поэтических опытах, так и в научных филологических работах (например, в «Предисловии о пользе книг церковных на русском языке») уже вполне осознанно опирается на церковнославянский язык.

Тредиаковский также продолжил работу над духовными текстами, в частности это парафразисы поэта («Парафразис I песни Моисеевы», «Парафразис II песни Моисеевы », «Парафразис песни Анны, матери Самуила Пророка», «Парафразис песни Пророка Аввакума» и др.).

К этому ряду примыкают и стихотворные переложения Сумарокова («История Сосанны», «Из Исайи», «Из плача Иеремина», «Из Варуха», «Из гл. 5 Сираха», «Из 3 гл. Сираха», «Из 32 гл. пятыя книги Моисеевой»), а также произведения В.Майкова («Даниила, глава 36»), Хераскова («Три начальныя главы из Премудростей Соломоновых»), Николева («Ода 27. Выбранная из Иова...»), Г.Державина («Введение Соломона в судилище», «Целение Саула», «Из второй песни Моисеевой»), Капниста («На разбитие египтян. Пророчество Иеремия»), др.

Отличительной особенностью новой поэзии была ее действительная ориентация на ветхозаветные тексты. Будучи людьми православными, поэты XVIII века опирались на многовековую духовную традицию. Возникает вопрос, почему выбран именно 143-й псалом? Очевидно, выбор оказался неслучайным. Псалом должен обладать оптимальным для лирического переложения объемом (он состоит из 15 стихов).

Данный текст отличается тематическим разнообразием т.е. включает различные, порой достаточно отдаленные друг от друга темы. Таким образом, при небольшом объеме псалом дает авторам поэтическую волю, если возникает потребность.

Псалом 143-й, в котором, пророк благодарит Господа за победу над Голиафом, возвещает о Пришествии Сына Божия, изображает победу Господа Иисуса Христа над Голиафом и тьмою демонской [68, 112], состоит из пятнадцати стихов. Ломоносов в своем переложении использовал 15 катренов четырехстопного ямба (всего 60 стихов), Сумароков применил 11 секстин четырехстопного ямба (всего 66 стихов), творение Тредиаковского состоит 13 одических строф четырехстопного хорея (всего 130 стихов). При этом, по верному замечанию Л.А. Дмитриева, «прочтение поэтами одного и того же псалма было очень различным» [26, 176].

Первый стих 143-го псалма звучит так: «Благословен Господь Бог мой, научаяй руце мои на ополчение, персты моя на брань».

В переложении Ломоносова внутри первой строфы: «Благословен Господь мой Бог, / Мою десницу укрепивый, / И персты въ брани научивый / Сотреть врагов вснесенный рог...» [49, 89] совпадают с псалтырным первый и третий стихи. Во втором вместо общего «руце» употреблено конкретное «десница» и добавлено слово «укрепивый». Четвертый стих сочинен полностью: «Сотреть врагов вснесенный рог». Примечательно то, что тема «врагов» (самого слова нет в первом псаломном стихе), вошла в переложение с первой же строфы. В этой строфе всего шестнадцать слов, из них восемь совпадают со словами первого стиха оригинала. Ломоносов стремится к большей конкретизации смысла псаломного стиха, усиливая его боевой дух.

В строфе выражается слава Господу, который «укрепил» «десницу», т.е. правую руку и научил в «брани» сокрушать врагов. Автор здесь точно следует оригиналу: он не сочиняет, а подчиняется высокому пафосу ветхозаветного источника. Вместе с тем Ломоносов избегает буквального перевода, и в этом проявляется иная поэтическая установка в отношении к библейскому псалму.

Сумароков начал свою строфу со сложноподчиненного предложения. Оно достаточно короткое: поэт уместил его в два первых стиха, а затем ввел четыре отрывных периода: «Блаословен Творец вселенны, / Которым днесь я ополчен! / Се руки ныне вознесенны, / И дух к победе устремлен: / Вся мысль к Тебе надежду правит; / Твоя рука меня прославит» [86, 149].

Как видно, только три слова: «благословен», «ополчен», «руки» совпадают с лексикой оригинала. По сути, автор сочинил свою строфу, сохранив только общий пафос первого псаломного стиха - восторг перед Господом, похвалу Ему. Поэт восхищается мироздателем, творцом вселенной, который произвел ее силою своей любви и который, создав человека, наделил его способностью к самоопределению.

Сумароков явно тяготеет к вольному, свободному переводу ветхозаветного источника, но при этом не выходит за его пределы.

Тредиаковский распространил один псаломный стих на две классические одические строфы: «Крепкий, чудный, бесконечный, / Поли хвалы, преславный весь, / Боже! Ты един превечный, / Сый Господь вчера и днесь: / Непостижный, неизменный, / Совершенств пресовершенный, / Неприступна окружен / Самъ величества лучами, / И огньпальных слуг зарями, / О! Будь ввек благословен. / Кто бы толь предивно руки / Без Тебя мне ополчил? / Кто бы пращу, а не луки / В брань направить научил? / Ей бы меч извлек я тщетно, / Ни копьемъ сразил бы метно, / Буде Ты мне не помог, / Перстов трепет ободряя, / Слабость мышцы укрепляя, / Сил Господь, и правды Бог» [68, 147].

В первой строфе содержится всего три («Боже», «Господь», «благословен») псалтырных слова, во второй - семь: «руки», «ополчил», «брань» «научил», «перстов», «Господь», «Бог». Первая строфа Тредиаковского - это христианское восторженное прославление Бога («крепкаго, чуднаго, бесконечнаго»). Строфа дает мощный эмоциональный и религиозный настрой. Она представляет собой введение к теме псалтырных переложений в целом. Этого нет в псалме.

Вторая строфа построена автором по-другому. Хвала к Богу сочетается в ней с «медитативностью», проявляющейся в ветхозаветных исторических книгах. Тредиаковский использовал в строфе не только псаломный стих, но и известный библейский сюжет о битве Давида и Голиафа. Голиаф поносил Израиля и Бога Израилева: «Сегодня я посрамлю полки Израильские; дайте мне человека и мы сразимся вдвоем». Все израильтяне разбежались, услышав угрозы, и лишь младший сын Иессея из Вифлеема Давид попросил царя Саула позволить ему сразиться с великаном. «И одел Саул Давида в свои одежды, и возложил на голову его медный шлем, и надел на него броню...Потом сказал Давид Саулу: я не могу ходить в этом; я не привык...И взял посох свой в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в пастушескую сумку...и с сумкою и пращею в руке своей выступил против Филистимлянина....И взглянул Филистимлянин, и, увидев Давида, с презрением посмотрел на него...И опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень. И бросил из пращи. И поразил Филистимлянина в лоб, так что камень вонзился в лоб его. И он упал лицем на землю. Так одолел Давид Филистимлянина пращею и камнем, и поразил Филистимлянина и убил его; меча же не было в руках Давида» [68, 167].

Этот эпизод явно присутствовал в сознании Тредиаковского при создании переложения. Использование глагола «научил» («Кто бы пращу а не луки / В брань направить научил?») в полной мере раскрывает смысл псалма.

Первые две строфы Тредиаковского, по мнению исследователей, наиболее удачны во всем его переложении. Их основной смысл состоит в прославлении бесконечного Господа, унявшего чувство страха и давшего ему силу для победы над могущественным врагом с помощью обыкновенных камня и пращи.

В ветхозаветном варианте подчеркивается, что Господь дал Давиду силу победить противника. Но сила эта не физическая, это сила веры, молитвы, Божественного Писания. Она и является источником и основанием христианского бытия.

Мотив молитвы, «слушания божественных Писаний», не нашел прямого выражения ни у одного из трех поэтов XVIII в. Они следуют, в меру своих религиозных и эстетических представлений, за ветхозаветным пророком. При этом Ломоносов сравнительно полно и точно воспроизвел пафос и лексику псалма, обозначил центральную оппозицию всего своего стихотворения: «я» - «враги».

Тредиаковский, в отличие от своих соперников, расширяя содержание стихотворения, дополнительно использовал библейский контекст и, тем самым, сумел глубоко передать дух псалма.

Сумароков, несколько отвлеченно воспринимая псалтырный стих, рационализировал его семантику в короткой фразе: «Вся мысль к тебе надежду правит».

Судя по стихотворным переложениям первого стиха 143-го псалма, поэты осуществили не только переложение, но и представили свое поэтическое видение библейского текста. Достаточно свободно дополняя его, они все же не выходили за рамки традиционного религиозного сознания и культуры.

Второй стих псалма: «Милость моя и прибежище мое, заступник мой и избавитель мой, защитителъ мой, и на него уповах, повинуяй люди моя под мя». Ему дается следующее истолкование: «Бог... есть милость и прибежище мое, Он помощник мой и избавитель и защитник мой; почему я и уповал на него всецело. Он-то подчиняет мне народ мой...» [88, 190]. Пафос стиха - прославление Божьей милости.

Парафразис Ломоносова выглядит так: «Заступник и Спаситель мой, / Покров и Милость и Отрада, / Надежда в брани и Ограда, / Под власть мне дал народ святой...» [49, 89]. Поэт использовал всего два ключевых слова: «заступник», «милость». При этом именно поэтическая интерпретация Ломоносова в данном случае сближается более всего со святоотеческим толкованием. «Пророк даеть наименования согласно с испытываемым на самом деле; говорит: Ты милость моя; потому что от тебя приялъ я источники милости: Ты прибежище мое; потому что к Тебе прибегнув, спасен я: Ты избавитель мой; потому что пользуясь твоею помощию преодолел я врагов: Ты заступник мой и защититель мой; потому что ограждал меня воюемаго и защищал осажденнаго. Посему на Тебя буду иметь твердую надежду» [49, 112].

Сумароков с первого же стиха второй строфы готовится к постановке и развитию темы следующих строк - темы человека. Проблема взаимоотношений Господа и человека, появившись в первом стихе: «Защитникъ слабыя сей груди», получает развитие в двух последних стихах этой строфы: «Защитник слабыя сей груди, / Невидимой своей рукой! / Тобой почтут мои мя люди / Подверженны под скипетр мой. / Правитель бесконечна века! / Кого Ты помнишь! человека» [86, 149], а затем переходит в следующую. Здесь только четыре слова: «защитник», «мои», «мя», «люди» повторяют лексику псалтырного стиха.

Поэт отказался от многих значимых концептов, обозначающих благодеяния Господа: «Милость», «Прибежище», «Заступник», «Избавитель», оставив только один - «Заступник». Так, Сумароков избегая многозначности, логически выстраивает текст стихотворения.

В десяти стихах Тредиаковского только восемь слов совпадают с лексикой оригинала. Это такие ключевые слова, как «милость», «заступник», «защитник», «прибежище», «повинуя», «людей»: «Ныне круг земной да знает / Милость всю ко мне Его; / Дух мой твердо уповает / На Заступника Сего: / Он Защитник, Покровитель, / Он Прибежище, Хранитель. / Повинуя род людей, / Дал Он крайно мне владети, / Дал правительство имети, / Чтоб народ прославить сей» [89, 150].

Помимо основных концептов, автор вводит дополнительные - «покровитель», «хранитель». При этом библейский вариант остается неизменным. Строфа учитывает в определенной степени содержание двух предшествующих. Таким образом, она затрагивает сюжетную линию битвы между Давидом и Голиафом, победу Давида. Появляется определенный результат — Божья милость в отношении правоверного псалмопевца.

Третий и четвертый стихи псалма: «Господи, что есть человек, яко познался ecи ему? Или сын человечь, яко вменяеши его. Человек суете уподобился, дние его яко сень преходят» [68, 112].

Ломоносов каждый библейский стих переложил соответствующим катреном. Первый стих третьей строфы полностью повторяет оригинал, второй - отражает его пафос, третий и четвертый являются чистым сочинением автора: «О Боже! Что есть человек? / Что Ты ему Себя являешь, / От твари больша быть вменяешь, / Котораго толь краток век» [48, 90].

Во втором стихе этой строфы поэт нашел форму воплощения идеи общего Откровения Божества: бог открывается ветхозаветному пророку, дает ему знать о своем присутствии, о своей воле» [24, 109]. Человек был создан «по образу» и «подобию» Божию [68, 123]. Однако после грехопадения в человеческой жизни появилась смерть, которая накладывает отпечаток и определяет всю жизнь и деятельность человека. Поэт в некоторой степени отступает от содержания псаломного стиха, стремится его конкретизировать: «Он утро, вечер, нощь и день / Во тщетных помыслах проводит; / И так вся жизнь его проходит, / Подобно как ночная тень» [48, 90].

Вместо общего «дни его» Ломоносов уточняет: «утро, вечер, нощь и день». Вместо нейтрального - «суете уподобился», он использует эмоционально и оценочно окрашенное - «во тщетных помыслах». Обе строфы завершаются одним мотивом кратковременности бытия: «краток век», «жизнь... проходит…как ночная тень».

Сумароков, начав строфу с переложения концовки соответствующего псаломного стиха, сосредоточивается сразу же на наиболее интересной для него проблеме - проблеме кратковременности жизни. В его строфе первый и второй стихи соответствуют сути оригинала. Третий и четвертый, являясь метафорическим сравнением, усиливают мотив мимолетности, быстротечности бытия. Пятый и шестой стихи, введенные в строфу дополнительно, являют собой горестное обращение к Богу: «Его весь век как тень преходит: / Все дни его есть суета. / Как ветер пыль в ничто преводит; / Так гибнет наша красота. / Кого Ты, Творче, вспоминаешь! / Какой Ты прахъ днесь прославляешь!» [86, 147].

В изображении человеческой жизни использован прием нагнетания существительных: «тень» - «суета» - «пыль» - «прах». Человек по природе своей несовершенен, но он имеет идею о бытии совершенном, она вложена в него Творцом. По Сумарокову, человек - пылинка в божественном мироздании. Он не в силах на что-либо повлиять, тем более изменить.

Тредиаковский последовательно продолжает развивать сюжет о Давиде, намеченный в предыдущих строфах переложения: «Но смотря мою на подлость, / И на то, что бедн и мал, / Прочих видя верх и годность, / Чтож ихъ жребий не избрал, / Вышняго судьбе дивлюся, / Так глася в себе стыжуся: / Боже! кто я нища тварь? /От кого ж и порожденный? / Пастухом определенный! / Как? О! как могу быть Царь?» [89, 148].

Поэт вводит некоторые элементы своей «биографии»: низость, презренность состояния («подлость» происхождения, «бедн», «мал», «пастух», «нища тварь», стыдящаяся самую себя, «ничтожество», «червь», «гниль», «прах») и восторженно прославляет Божью милость, возведшую его на царский престол: «Толь ничтожну, а познался! / Червя точно, а возвел! / Благ и щедр мне показался! / И по сердцу изобрел! / Лучшель добрых и великих? / Лучшель я мужей толиких?» [89, 148].

В последующих четырех стихах поэт напоминает о краткости любой человеческой жизни, которая проходит, словно тень: «Ахъ! и всяк из смертных нас, / Гниль и прах есть пред Тобою; / Жизнь его тень с суетою, / Дни и ста лет, токмо час» [89, 148].

Все переложения, в большей или меньшей степени отходя от первоисточника, сохраняют мотив кратковременности человеческого бытия: «Бог богатство благости Своея не по заслугам дарует нам, и...когда мыслим мы нечто великое о себе, тогда должны вместе помыслить и о краткости жизни нашей, которая, яко тень преходит, и темъ смиряет гордость и надмение наше» [68, 121].

Пятый и шестой стихи 143-го псалма: «Господи, преклони небеса и сниди, коснися горам и воздымятся. Блесни молнию, и разжени я, поели стрелы твоя, и смятеши я» [68, 123].

В святоотеческой литературе эти строки истолковываются следующим образом: «Начав говорить о человеческой слабости и показав ничтожество человеческой природы, Пророк и здесь опять низлагает гордость людей надменных и, продолжая речь, выражает как бы следующее: надлежало бы им самим видеть слабость своей природы и не высокомудрствовать; но так как они не хотят этого, то Ты покажи Своими делами, до какой они дошли низости, иди, Господи, преклони небеса и сниди…» [68, 128].

Ломоносов точно воспроизвел смысл и лексику пятого стиха псалма в первых двух стихах соответствующей строфы. Причем при переложении первой части поэт опустил слово «и сниди» и абсолютно дословно ввел вторую часть как отдельный стих: «Склони, владыко, небеса, / Коснись горам, и воздымятся» [48, 90].

Автор сочинил третий и четвертый стихи, дополнительно акцентировав тему Божьей силы и Его величественных дел: «Пусть паки на земле явятся Твои ужасны чудеса».

Следующая строфа в некоторой степени изменяет смысл библейского стиха. Если в Псалтыри речь идет о наказании человека гордого и беспечного, то у поэта возникают мотивы почти военных баталий, и таким образом получает развитие тема «врагов»: «И молнию Твою блесни, / Бросай от стран гремящих стрелы; / Рассыпь врагов Твоих пределы, / Как плевы бурей разжени» [48, 148].

Сумароков в этой строфе более подробно и ближе к тексту оригинала, чем в других своих строфах, разрабатывает собственно библейскую тему - тему Божественного могущества и величия: «О Боже! Рцы местам небесным, / Где Твой божественный престол, / Превыше звезд верьхам безвестным, / Да приклонятся в ниский дол: / Спустись, да долы освятятся; / Коснись горам, и воздымятся» [86, 149].

Некоторое изменение смысла псалма сочетается здесь с дословным следованием первоисточнику в последнем стихе строфы, полностью совпавшем и с ломоносовским стихом. Следующая строфа Сумарокова наиболее «грозная»: против «врага» направлены все стихийные силы природы - «молни», «гром», «огнь», «вихрь», «ветр»: «Да сверкнут молни, гром Твой грянет, / И взыдет вихрь из земных недр; / Рази врага, и не востанет; / Пронзи огнем ревущий ветр; / Смяти его пустивши стрелы; / И дай покой в мои пределы» [86, 149].

Тредиаковский также домысливает стих псалма. Он вместо словосочетания «сыны чужие» употребляет прилагательное «злые» (т.е. нечестивые, порочные, гневливые, мстительные) и фразу «злой плод». «Зло» противоположно добру и истине, а значит, противно Божескому миропорядку. Автор соединил два псалтырных стиха в одном десятистишье, выдвинув на первый план тему неизбежного наказания нечестивых: «Ей! Злых всяко истребляешь: / Преклони же звездный свод, / И коль яро гром катаешь / Осмотри, снишед, злой плод; / Лишь коснись горам, вздымятся; / Лишь пролей гнев, убоятся; / Грозну молнию блесни, / Тотчас сонм их разженеши, / Тучей бурных стрел смятеши: / Возъярись, не укосни» [89, 148].

Седьмой стих: «Поели руку твою с высоты, и изми мя, и избави мя от вод многих, из руки сынов чужих». В библейских источниках разъясняется так: «Сила Божиия готова не только наказывать, но и спасать. Рукою Пророк называет здесь помощь, содействие; Под водами он разумеет беспорядочное, нестройное и стремительное нападение врагов. Чуждыми сынами он называет людей, отчуждившихся от истины» [68, 149].

Ломоносов в своем варианте выдвинул на первый план образ лирического «я»: «Меня объял чужой народ, / В пучине я погряз глубокой; / Ты с тверди длан простри высокой, / Избавь меня от многих вод». Эта строфа из-за обилия личных местоимения воспринимается как наиболее личностная. В этой строфе поэт более всего отступает от оригинала, изменяя последовательность в расположении стихов псалма.

Сумароков же, наоборот, в первых четырех стихах своей строфы, также насыщенной личными местоимениями, довольно близко подошел к библейскому источнику: «Простри с небес Свою зеницу, / Избавь мя от врагов моих; / Подай мне крепкую десницу, / Изми мя от сынов чужих: / Разрушь бунтующи народы, / И станут брань творящи воды». Здесь по сути автор завершает развитие темы «врагов». Далее лишь однажды возникнет ее отголосок.

В своей строфе Тредиаковский воплощает сразу несколько тем - защита, избавление, спасение от презренных врагов, прославление смиренного псалмопевца с Божьей помощью. Помимо этого он вводит оппозицию: множественность шумных глумливых «чужих» - одиночество «смиренного», «немощного» псалмопевца: «На защиту мне смиренну / Руку Сам простри с высот, / От врагов же толь презренну, / По великости щедрот, / Даруй способ, и избавлюсь; / Вознеси рог, и прославлюсь: / Род чужих, как буйн вод шум, / Быстро с воплем набегает, /Немощь он мою ругает, / И приемлет в баснь и глум» [89, 148].

Восьмой и девятый стихи: «Ихже уста глаголаша суету, и десница их, десница неправды. Боже, песнь нову воспою тебе, по Псалтири десяти-струннем пою тебе», истолковываются так: «Посмотрим теперь, как описал чуждых Пророк....Тех, которые живут порочно, любят неправду, произносят безумныя речи, не говорят ничего полезнаго» [68, 112].

Ломоносов развивает в восьмой строфе тему лживых, агрессивных «врагов», Зло как бы нагнетается с помощью характерных для библейских текстов повторов: «Вещает ложь язык врагов, / Уста обильны суетою, / Десница их полна враждою, / Скрывают в сердце лесть и ков» [48, 90].

В псалме используется фраза «уста глаголаша суету», у Ломоносова более резкий вариант - «Уста обильны суетою». Помимо этого автор ввел первый стих, которого нет в оригинале: «Вещает ложь язык врагов»; в псалме «десница», у Ломоносова - «Десница их полна враждою» с добавлением фразы «...в сердце лесть и ков». «Врагам» противопоставлен псалмопевец с его праведным желанием «повсечасно» «возглашать» Богу новые песни, гимны, исполнять их гармонично, под аккомпанемент десятиструнной псалтири: «Но я, о Боже, возглашу / Тебе песнь нову повсечасно: / Я в десять струн Тебе согласно / Псалмы и песни приношу».

Сумароков лишь касается темы врагов, упоминая в общих словах о «делах их гнусных». Поэт сосредоточивается преимущественно на творческой роли лирического «я»: «Не приклони к ухо слову: / Дела их гнусны пред Тобой. / Я воспою Тебе песнь нову, / Взнесу до облак голос мой, / И восхвалю Тя песнью шумной / В моей Псалтире многострунной» [86, 149].

В интерпретациях и Ломоносова, и Сумарокова заметно усилена роль и значение «я» - лирического «героя» в его творческом порыве.

Тредиаковский развивает тему «злых» с их лживостью, злобою, неправдою и просит поддержки и спасения у Всевышнего: «Так языком и устами / Сей злословит в суете; / Злый скрежещет и зубами, / Слепо зрясь на высоте; / Смело множеством гордится; / Храбро воружен красится: / А десница хищных сих, / Есть десница неправдива; / Душ их скверность нечестива: / Тем спаси мя от таких» [89, 148].

Лирический псалмопевец Тредиаковского - Царь Давид - с благодарностью жаждет «воспеть» новую песню, его арфа с десятью звонкими струнами наготове: «Боже! воспою песнь нову, / Ввек Тебе благодаря, / Арфу се держу готову, / Звон внуши и глас Царя: / Десять струн на ней звенящих, / Стройно и красно гласящих / Славу Спаса всехъ Царей: / Спаса и рабу Давиду, / Смертну страждущу обиду / Лютых от меча людей».

Все перелагатели, следуя оригиналу, обращаются к образу десятиструнной псалтыри - древнего музыкального струнного инструмента вроде лиры или арфы, под аккомпанемент которого исполнялись религиозные песнопения.

Десятый стих: «Давида Дающему спасение Царем, избавляющему раба своего от меча люта», Златоуст пояснял таким образом: «Не войско, не мно-жество воинов, не телохранители спасают, но помощь Божия.... Сказав о всех вообще, Пророк говорит и о самом себе, и притом не сказал: избавившему, но избавляющему, выражая непрестанное промышление Божие» [68, 115].

Ломоносов близок к оригиналу, но он делает добавления. В его варианте Давид наделен характеристикой «храбрый»: «Тебе Спасителю Царей / Давида в храбрости прославльшу, / От лютаго меча избавльшу, / Что враг взмахнул рукой своей».

У Сумарокова премудрый Творец спасает от грозного меча и дарует победы, силу, власть, славу: «Дающу области, державу, / И царский на главу венец, / Царем спасение и славу. / Премудрый всехъ судеб Творец! / Ты грознаго меча спасаешь, / Даешь победы, низлагаешь».

Имя Давида, присутствующее в псалме, в строфе даже не упомянуто. Вероятно, в поэтическом сознании автора лирическое «я» в таком выражении, не делилось.

У Тредиаковского мотивы десятого стиха нашли воплощение в предшествующей строфе.

Одиннадцатый стих: «Избави мя, и изми мя из руки сынов чужих: ихже уста глаголаша суету, и десница их, десница неправды», объединяет в себе фрагменты седьмого и восьмого стихов. Библейские источники изъясняют это место таким образом: «Далее он снова просит того, чего просил прежде, непрестанно припадая к Богу и умоляя об избавлении от людей не-честивых...» [68, 115].

Ломоносов развивает, но не повторяет тему власти «чужого народа», намеченную в переложениях седьмого и восьмого стихов: «Избавь меня от хищных рук, / И от чужих народов власти: / Их речь полна тщеты, напасти; / Рука их в нас наводит лук».

Сумароков вообще опустил этот стих, не стал перелагать его. Он сделал так, видимо, потому что мотивы его уже нашли выражение в предшествующей строфе, и поэт счел возвращение к ним излишним, художественно не оправданным.

Тредиаковский в первой части строфы значительно отошел от текста псаломного стиха, сосредоточившись на молитве псалмопевца: «Преклонись еще мольбою, / Ту к Тебе теперь лию, / Сокрушен пад ниц главою, / Перси, зри, мои бию: / О! Чужих мя от полчища, / Сам избави скоро нища. / Резвъ язык их суета, / В праву руку к ним вселилась, / И лукавно расширилась, / Хищна вся неправота» [86, 148]. Во второй части строфы, как видно, развивается тема хищных, лукавых, объединенных в полчища.

Двенадцатый стих: «Ихже сынове их яко новосаждения водруженная в юности своей: Дщери их удобрены, преукрашены, яко подобие храма». В библейских текстах идет такая интерпретация этой строфы: «Здесь он описывает мирское благополучие и богатство, и начинает с того, что считает главным, - имет детей добрых и цветущих здоровьем. И притом обоего пола... Вместе с юностию он изображает и роскошь в одежде, и головные уборы, и другия женския украшения, изобретаемыя при всяком богатстве»[68, 120].

Ломоносов, введя с начала строфы сравнение «сынов» с «масличными древами», отсутствующее в оригинале, связал тему внешнего богатства с мотивами «процветания», реализовав ее не только с помощью сравнительного оборота, но и с действительным «цветением» растений: «Подобно масличным древам / Сынов их лета процветают; / Одеждой дщери их блистают, / Как златом испещренный храм».

У Сумарокова изменяется трактовка. Строфа сохраняет свое позитивное звучание, расширяется ее смысл: «Как, гроздь росою напоенный, / Сыны ихъ в юности своей; / И дщери их преукрашенны, / Подобьемъ красоты церьквей: / Богаты, славны, благородны; /Стада овец их многоплодны».

Поэт также в начале строфы употребляет сравнения, причем, первое из них довольно далеко от оригинала: «сыны» подобны тугой, напоенной соком виноградной грозди. Второе же в целом сохраняет смысл первоисточника: «дщери» подобны великолепным церковным сооружениям. Помимо этого, поэт привнес в главную тему библейского стиха дополнительные мотивы: богатство - это здоровье и красота, это слава.

В парафразисе Тредиаковского появляется саркастический тон. Поэт убежден, что там, где господствует богатство, возникает греховная гордыня, Бога там нет: «Сии славу полагают / Токмо в множестве богатств. / Дух свой гордо напыщают / Велелепных от изрядств: / Все красуются сынами, / Больше как весна цветами; / Дщерей всех прекрасных зрят, / В злате нежно намащенных, / Толь нет храмов испещренных: / Тем о Вышнем не радят».

Стих тринадцатый: «Хранилища их исполнена, отрыгающая от сего в сие. Овцы их многоплодны, множащыяся во исходищах своих. Волове их толсти». В святоотечественной литературе этой строфе дают такое разъяснение: «Не вмещается, говорит, в хранилищах богатство их.... У древних богатство состояло... в стадах крупнаго и мелкаго скота и в хлебных семенах...» [68, 120].

Ломоносов конкретизирует смысл библейского стиха: вместо общего «хранилища их исполнена» он предлагает более конкретное: «Пшеницы полны гумна их». Поэт использует в своей строфе всего четыре слова из оригинального текста («их», «овцы», «волов», «толстых»): «Пшеницы полны гумна их, / Нещетно овцы их плодятся, / На тучных пажитях хранятся / Стада в траве волов толстых».

Сумароков объединил в строфе конец тринадцатого, взяв одно слово из псалма: «волы», и вторую половину четырнадцатого, использовав два пса-ломных слова: «нет», «вопля», стихов. При этом он ввел в строфу эпитеты «благоуханные», «слатчайшие». Таким образом, тема благополучия оказывается подчеркнутой мотивами процветания, здоровья; далее она перерастает в тему покоя: «Волы в лугах благоуханных, / Во множестве слатчайших трав, / Спокоясь от трудов им данных, / И весь их скот пасомый здрав: / Нетъ вопля, слез, и нет печали, / Которы б их не миновали».

Тредиаковский с начала строфы развивает тему богатства, при этом вновь соединяет два псаломных стиха (тринадцатый и четырнадцатый) в рамках одной строфы: «Их сокровище обильно, / Недостатка нетъ при нем, / Льет довольство всюду сильно, / А избыток есть во всем: / Овцы в поле многоплодны, / И волов стада породны; / Их оградам не льзя пасть; / Татю вкрасться те не можно; / Все там тихо, осторожно; / Не страшит путей напасть».

Из тринадцатого и четырнадцатого псаломных стихов автором использовано всего по два слова (соответственно: «овцы», «многоплодны» и «оградамъ», «пасть»).

Стих четырнадцатый звучит так: «Лесть падения оплоту, ниже прохода, ниже вопля в стогнах их». Библейский источник его истолковывает как идеализированный образ жизни: «...земледелие охраняется с великою заботливостию и с великимъ тщаниемъ, плоды созревают, ограды стоят твердо, виноградники возделываются и ограждаются со всех строн.... еще вид благоденствия, который не всегда бывает при богатстве, т.е. тишина, спокойствие, безопасность, - когда никто не строит козней, никто не нападает, когда нет ни шума, ни смятения» [68, 120].

Ломоносов в своем переложении более конкретен: «Цела обширность крепких стен Везде столпами утвержденных; / Тамъ вопля в стогнах нет стесненных, / Не знают скорбных там времен».

Сумароков и Тредиаковский, как отмечалось, воплотили четырнадцатый стих: его темы, мотивы, образы, отдельные слова в предшествующих строфах.

Пятнадцатый стих: «Ублажиша люди, имже сия суть. Блажени людие, имже Господь Бог их». Златоуст разъясняет его с нравственных позиций: «Видишь ли добродетель этого мужа? Указав на богатство всякого рода, изобразив его словом, присовокупив мнение о нем других людей, сам он не испытывает ничего человеческаго и не считает завидными тех, которые обладают таким богатством, но, презирая все это, ублажает истинное сокровище»[68, 119].

Ломоносов в конечной строфе довел до логического завершения намеченную ранее оппозицию «враги» - праведники. Богатство, отсутствие печалей - это все то, что составляет земное счастье «врагов». Однако они не избавлены от страха, от «боязни» «бурь» и «громов». Особое же душевное состояние: «светлое веселье» - это удел праведников, которым покровительствует сам Господь: «Щастлива жизнь моих врагов! / Но те светляе веселятся, / Ни бурь, ни громов не боятся, / Которым Вышний Сам Покров».

Сумароков видит человеческое счастье в богатстве, красоте, в обладании властью, силой, могуществом: «О! Вы щастливые народы, / Имущи таковую часть! / Послушны вамъ земля и воды, / Над всем, что зрите, ваша власть: / Живущиеж по Творчей воле, / Еще сто крат щастливы боле».

При переложении последнего стиха ни Ломоносов, ни Сумароков не воспользовались псалтырными словосочетаниями «ублажиша люди», «блажени людие», заменив их понятием «счастие». Это несколько сузило смысловое наполнение стиха.

И у Тредиаковского в первом же стихе встречается слово «счастие», а затем трижды: «блажит», «блаженны», «блажен»: «Вас, толь счастием цветущих, / Всяк излишно здесь блажит; / Мал чтит и велик идущих, / Уступая ж путь дрожжит: / О! Не вы, не вы блаженны, / Вы коль ни обогащенны: / Токмо тот народ блажен, / Бог с которым пребывает; / И кото<

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: