Нa перепутье

Говорить что-то иное о прототипе, подтолкнувшем меня к написанию этого рассказа, помимо того, что на­писано, наверное, неблагодарное занятие. И все-таки... Мне хочется подчеркнуть мою симпатию, простое человечес­кое сочувствие попавшему в трудную жизненную ситуа­цию. И еще — возмущение особью отряда приматов, со­вершившей физическое насилие над ребенком, растлив­шей впоследствии его душу и тело.

Тема насилия — особая, она требует неспешного, при­стального, скорее всего неэмоционального рассмотрения и отражена в других рассказах («Двойной удар», «Паш­ка»). Каждый раз взаимодействие с этой темой дается мне непросто. Не важен возраст жертвы (ребенок, юноша, взрослая женщина), форма насилия (психологическая или физическая), время совершения (сегодня или 10 лет на­зад), место действия (офис чиновника в «Двойном уда­ре», семинар, закулисье деревенского клуба). Для меня важно умение личности выйти из кризисной ситуации. И профессионализм, и место психолога, и его этические принципы.

Я увидел его случайно. Я сидел в первом ряду с краю, откуда хорошо просматривались кулисы. Нас привели в дом культуры в «культурно-массовом порядке»: весь пар­тер был заполнен нашей школой, учащимися с 8-го по 11-й класс. Он стоял в кулисах (это он мне позднее ска­зал, что правильно именно так: «в кулисах») и жестику­лировал, делая какие-то знаки актерам на сцене. Давали «Кошкин дом», музыкальный спектакль, который при­везли какие-то гастролеры. Перед спектаклем ведущая вышла на авансцену и долго рассказывала о художествен­ном замысле композитора, о том, какой музыкальный инструмент чью партию исполняет. В зале было шумно, учителя шикали, грозились поставить двойку в четверти по поведению за неумение вести себя в общественном месте. Завуч Лана Павловна, маленькая некрасивая жен­щина, бегала во время спектакля по проходу. Ее малень­кий сжатый кулачок с поднятым указательным пальцем грозил нарушителям дисциплины серьезными осложне­ниями в- жизни. Лана Павловна преподавала математику и не представляла себе гармонично развитой личности без знания математики: она считала, что человек, не по­нимающий математику, не научится правильно, логичес­ки, то есть упорядоченно мыслить. Другими словами, все мысли должны располагаться в определенном порядке. А у меня почему-то не получается упорядоченно мыс-

лить- Наверное, я «непорядочный» и до гармонической личности мне далеко.

Так вот... Он стоял в кулисах. Примерно через месяц в школе появилось объявление о наборе в театральный кру­жок при ДК. На театральный кружок многие взрослые смот­рели как-то подозрительно, говорили, что там «нехороший дух». Что они хотели этим сказать? Пыльно, конечно, всегда. Но ведь декорации не будешь мыть с мылом или занавес стирать два раза в год, как стирает шторы моя мама. Почему я записался в театральный кружок? Было как-то щекотно-трепетно, почти невозможно представить себя стоящим на сцене или в кулисах. Неизвестное и заманчивое меня все­гда манило. А может быть, я пошел туда из вредности, назло маме, так как она считала, что в театральный кружок можно ходить только девочкам, а пацанам надо в хоккей играть и на лыжах бегать, короче, спортом заниматься, а не сидеть в пыльных помещениях.

Я пришел в ДК. В небольшой комнате было занятие по умению правильно и четко выговаривать слова: обучали так называемой сценической речи. Нужно было так гово­рить, чтобы зритель, сидящий в дальнем ряду, слышал бы то же самое, что и зритель, сидящий в первом ряду. Я начал понимать, почему в театре я всегда сажусь на первые ряды: мне хочется видеть все в деталях, все слышать. Мне было интересно: как это актер проникает внутрь души другого человека и действует как бы от лица персонажа? Мне нра­вятся хорошие актеры. Когда ребенком я смотрел мульт­фильм «Трое из Простоквашино», меня всегда изумлял Мат­роскин. Поюрослев, я очень удивился, когда узнал, что актер Олег Табаков и кот Матроскин — одна личность. Ну, не в смысле, что кот — это актер и наоборот, а удивление мое заключалось в том, что один и тот же человек может играть Такие разные роли, даже животных озвучивать.

Любопытство и желание попробовать себя в разных ролях двигали мной. Скука жизни асфальтового цвета и вкуса маячила впереди. Меня гнало вперед стремление вырваться из колеса обреченности... Конечно, я этого не осознавал. Я начал ходить в кружок, и мне это нравилось. Позднее я услышал выражение: огни рампы заворажи­вают. Наверное, это так. Мне было страшно выйти пер-

вый раз на сцену, я не мог дождаться, когда закончится эпизод с моим участием. А потом меня стало просто тя­нуть на сцену. Часами я жил в мире фантазий: представ­лял себя перед публикой, поражал ее чем-нибудь, слы­шал аплодисменты, даже получал цветы. Мечта!

Я был в восьмом классе. Предо мной еще не было устрашающих лиц училок, пугающих выпускными экза­менами. Здесь, в кружке, я мысленно переносился в дру­гой мир, подальше от серости и посредственности обы­денной жизни. Обыденной жизнью я был сыт дома и в школе, здесь же был праздник или ожидание праздника, какая-то «ажитация» (это его слово), которая вселяла на­дежду. Я был уверен, что смогу все преодолеть, окончу школу, уеду наконец из нашего городка, где все жители работают на единственном предприятии. Все помыслы аборигенов (к которым я относил и собственных отца с матерью), разговоры, естественно, сосредотачивались толь­ко на одном: что да как на предприятии, выполнили план или нет, какие технические трудности, получат ли зарп­лату вовремя и так далее. Библиотекарь ДК покрылась, по-моему, мхом, так как у нее нет работы, за целый день придет один какой-нибудь пионер книжного дела и все. Народу культура не нужна! А мне и ему нужна! Эта тяга, любовь к прекрасному и культуре нас и познако­мили.

Он был по специальности и по должности «режиссе­ром народного театра». О народном театре в нашем по­селке смешно говорить, но все же что-то делалось, мы не ждали, как те камни, что покроемся плесенью. Мы зажи­гались сами и зажигали других. Постепенно у нас в ДК организовалась небольшая труппа, мы репетировали три раза в неделю. Состав был малочисленный, разновозрас­тной, непостоянный: люди приходили и уходили, утолив свое любопытство. На репетицию можно было запросто прийти любому и сидеть, наблюдать за тем, что происхо­дит на сцене. Мы репетировали понемногу из театраль­ной классики, брали миниатюры разных авторов. Через полтора года наша труппа «созрела» до того, чтобы сде­лать серьезный спектакль. В процессе подготовки к спек­таклю (как раз к новогодним праздникам) мы сами на-

писали сказочный сценарий. Было много творческих по­исков, интересных находок. Премьеру назначили на 29 декабря.

После «генеральной» (у нас в кружке было все по-настоящему) случилось это. Не помню, с чего все нача­лось. Сначала все участники спектакля, полные эмоций, задержались после прогона, пили чай, договаривая то, что не успели или забыли сказать. Он очень эмоциональный человек, и ему просто необходимо высказаться в конце репетиций, спектакля, услышать мнения других людей о его режиссуре... Потом мы остались вдвоем. Он домой не торопился: его семья привыкла, что он работает вечера­ми и возвращается не раньше одиннадцати вечера. Я тоже как-то потихоньку приучил своих родителей за полтора года не волноваться за меня по вечерам. Я всегда прихо­дил часов в девять, редко в десять, не пил, не курил, не кололся, учился без «энтуазизма» (мне иногда нравится перевирать слова, например, я предпочитаю говорить «ин-тертрепация» вместо «интерпретация» — смысл переда­ется верно и означает, что нечто подвергается некоему процессу, трепу, по окончании которого может возник­нуть какая-нибудь новая идея, к примеру), вместе с тем серьезных долгов по учебе у меня не было. Учителя говорили маме, что я способный, но ленивый. Отец в сердцах иногда мне говорил: «Эх, бить бы тебя надо было вовремя, да обивки в ж... у складывать». Роди­тели у меня простые, по восемь классов образования. Се­стра старше меня на шестнадцать лет, у нее своя семья и у нее есть ребенок, мой племянник, у нас с ним разница в девять лет. Валя мне все равно что мама, мне даже с Валей интереснее. Мама всегда уставшая, ей скоро на пенсию, она работает в детском саду и приходит серди­тая после второй смены, если детей вовремя не забирают. Валя всегда энергичная, веселая, обладающая «штукой юмора», как она говорит о себе. Сестра вышла замуж, ког­да мне было пять лет. На свадьбе было шумно, пели мно­го песен, два мужика подрались, а потом помирились, может быть, поэтому Валина свадьба осталась в моей памяти очень ярким событием. Мне кажется, что именно с этого момента я начал осознавать себя. Возможно, имен-

33 3 Непридуманные истории

но поэтому слова Валя и праздник стоят в моем сознании рядом...

Я не заметил, как это получилось. Сначала мы стояли близко лицом к лицу, он по-дружески прижимал меня к себе, похлопывая по спине и приговаривая радостно: «Ка­кие же мы молодцы! » И все тряс и тряс меня за плечи, улыбаясь. Я радовался его радости: за последнее время мы стали единомышленниками. Я доверял ему, как дове­рял бы старшему брату.

За месяцы репетиций для меня стало естественным и приятным видеть его трижды в неделю. Иногда я прихо­дил в неурочное время, то есть тогда, когда не было репе­тиций, для того, чтобы поделиться впечатлениями об уви­денном фильме, посплетничать об учительнице литера­туры, поговорить о персонажах какого-нибудь спектакля, показанного по телевидению. Он слушал меня, вставлял очень кстати свои замечания-размышления и как-то хит­ро улыбался, отчего в уголках глаз скапливались тонкие морщинки-лучики. Он не был занудным. Он был умным, увлеченным, нестарым еще (по-моему, ему было где-то тридцать четыре — тридцать пять), каким-то духовно утон­ченным, если так можно сказать.

Я не заметил, как и когда мы оказались на стульях с декорациями. Сначала мне было очень интересно: что дальше? И я почти не сопротивлялся. Он гладил меня руками везде, я почувствовал прилив желания (я уже ис­пытывал интерес к интимной жизни). Мне было ком­фортно, во мне подымалось чувство преимущества перед моими одноклассниками за мое взрослое приобщение к богеме. Я был в ожидании какой-то радости — того, что еще больше сблизит нас двоих и выделит из того тускло­го внешнего мира, в котором мы оба жили... Внезапно мое тело сложилось пополам от резкой боли, проткнув­шей меня до самого сердца. Мне показалось, что на не­сколько секунд я потерял сознание. Боль физическая разлилась по всему телу... А потом появилась ярость! Было ощущение, что ненавистью перехватило дыхание. Я не мог ни о чем думать, я мог только ощущать пульсирую­щую, горящую огнем точку в нижней части моей спины Волны обиды перекрывались волнами боли. В какую-то

минуту обида была так горька, ее было так много, что, казалось, она булькала даже в ушах, а во рту по­явился привкус железа: я прикусил щеку. Если бы мне сказали, что я могу так ненавидеть, я бы не пове­рил. Когда я смог дышать, я заплакал, и это было не стыдно. Были только боль и ошеломление предатель­ством. Он пытался меня успокоить. Кажется, гладил по спине, шептал какие-то слова на ухо, но мне он был омерзителен, противен до тошноты, и я резко откинул его руку...

Не знаю, как я дошел до дома. Потихоньку пробрался в свою комнату, выключил свет и лег на живот. Даже не стал ужинать. Мама вошла в мою комнату, стала нашари­вать рукой выключатель, но я попросил свет не включать, так как болит голова. Мама вышла, я не спал всю ночь. Утром я не пошел в школу, на второй день — тоже. Про­сто лежал и смотрел в потолок. Мама была во вторую смену, и нужно было что-то врать. Я сказал, что плохо себя чувствую, и мама принесла градусник. У меня на самом деле поднялась температура. У нас в доме не было телефона. Мама сказала, что вызовет мне врача с работы. Врач пришел, выписал полоскание для горла, витамины, сказал что-то про переходный возраст и ушел. Через не­делю была премьера.

Он приплелся через три дня. Дома никого не было. Я не хотел его впускать, но он сказал, что у него есть что-то важное для меня. Он прошел в общую комнату. Я не хотел с ним общаться. Он начал говорить... Сначала мед­ленно, затем — быстрее. Он извинялся передо мной, уве­рял, что все эти дни не находит себе места, что понял, как он дорожит мной, что он меня любит. Он подошел ко мне и встал на колени. Он шептал, положив свою руку на спин­ку стула, что если бы не его страсть ко мне и его глупость,

спектакль не был бы под угрозой, а так получается, что полтора года работы — коту под хвост, что в спектакль вложены деньги, у нас хорошие костюмы, что мы несем в массы культуру, что дети останутся без праздника, что в нашем Мухосранске мы — «единственный луч культуры и добра». Я ничего не ответил, но через два дня пришел на репетицию. Не помню, как прошел спектакль, един­ственной моей мыслью было вовремя выскочить из ДК. Говорят, мы неплохо сыграли. Учителя в школе после спектакля стали ко мне присматриваться, будто меня рань­ше за девять лет учебы не успели рассмотреть.

Под предлогом каникул я не ходил в кружок, хотя рань­ше не считался с личным временем. Как раз в это время Валя с семьей переезжала на новую квартиру в соседнем поселке, и у меня был законный повод не ходить на ре­петиции: я был нужен в эти дни семье, родственникам. Мне хотелось отвлечься, поменять обстановку...

Я закончил девять классов и в ДК не ходил. Всем от­вечал, что нахожусь в поиске будущей профессии, что театр, наверное, не мое призвание. Осенью мы встретились на улице. Он был потухший, без огонька. Сказал, что без меня ему белый свет не мил, все из рук сыплется. Я ему пове­рил. Я знал его другим — искрящимся, веселым, «на не­рве». Мне стало его жаль. Я вернулся в ДК...

Мы стали по-настоящему любовниками. Чтобы мне было не больно, он использовал для меня какие-то при-бамбасы — кремы, мази... Он научил меня всяким пре­мудростям, научил меня любить свое тело. Я почувство­вал вкус. Я почувствовал свою власть. У меня началась новая жизнь. На людях я был прежним (не зря же я хо­дил в кружок, надо же было где-то применять свои лице-дейские умения), я научился врать родителям, однокласс­никам. Это было интересно, как в детективе. Процесс за­тягивал меня и интриговал. Я часто задавал себе вопрос: а что дальше?

После окончания школы я поступил в институт на престижный факультет и уехал в другой город. Причин переезда было несколько: избежать сплетен и неудобств, связанных с нашими отношениями; возможность выйти в большой мир, мир музеев и театров; уйти от родителей,

из-под их ежедневной опеки; расширить круг знакомств и получить профессию. Я осознаю, что выбор профессии был на последнем месте.

Я получал специальность «финансист», снял комнату, родители ее оплачивали. Театральное дело я не бросил: принимал участие в институтской самодеятельности, КВН. Попробовал себя в качестве режиссера в одной из по­становок студенческого театра. На питание мне хватало. Не более того. Для того чтобы стильно выглядеть, при­шлось подрабатывать. Заработок мой был нестабильным, я искал разные варианты подработки, учился рассчиты­вать свой бюджет, моя специальность этому способство­вала. С одеждой иногда выручала Валя. Я рисовал то, что хотел бы иметь, а Валя старательно вязала мне свитера с замысловатыми орнаментами. Таких свитеров ни у кого не было. Еще бы! Иногда я сам составлял рисунок и пе­реводил его для Вали на бумагу в клетку — так удобнее считать петли. Девчонки пялились на меня, парни хмы­кали, глядя на очередной Валин шедевр.

Он приезжал ко мне на два-три дня в месяц. С ним было интересно. Здесь, в чужом городе, наши отношения перешли на новый уровень. Теперь я понял, что тогда, умоляя меня вернуться в кружок, им руководило в пер­вую очередь стремление сохранить собственную шкуру. Возможность держать меня в поле зрения гарантировала в какой-то мере его безопасность. Мой отец, узнай он правду, мог запросто его покалечить или убить, или поса­дить «за растление». Сейчас, слава Богу, статью за это отменили, если по согласию — то можно... А попробуй докажи, что без согласия. Нет, я младенцев обхожу сторо­ной. Пусть их сначала кто-нибудь другой... раскрутит. Так безопаснее...

Он приезжал и открывал мне свой мир. Понемногу... Он был скупым. «Скупой рыцарь» — называл я его. Он обижался, и вместе с тем ему льстила моя метафора. Ему было важно, что и как про него говорят. Если совсем не говорят, значит, его нет. Он был скупым на все — на ласку, на деньги, на подарки. Но я не обижался. Его скупость пошла мне на пользу. Я вошел в его «круг»... Как-то неза­метно этот круг стал и моим кругом...

Когда он уезжал, я не тосковал: обо мне было кому заботиться, и я был сыт. Меня «прогуливали», меня «вы­ставляли», и все это было очень деликатно. Меня ценили. Я познал не только азы любви, но и ее глубины, пропасти страсти. За свое тело я принципиально не брал денег — только подарки или какие-то услуги, связи.

Один из моих приятелей был стилистом. У него не было денег, он их постоянно на что-то спускал. Он не мог расплачиваться подарками, но очень меня хотел. В качестве расчета он предложил всерьез заняться моим имиджем: Валины свитера уже «не катили»... Этот при­ятель, пусть его зовут Виталий, начал создавать мне но­вый стиль. Он перепробовал на мне длинные волосы и короткие, под машинку, отфилированные, однотонные и многоцветные. Он уделял внимание каждому моему ног­тю на руках и на ногах. Виталий забросал меня ворохом пестрой, жизнеутверждающих цветов, одежды. Он выщи­пывал лишние волосы на моей груди (депиляция, скажу вам, не очень приятная вещь). Волосы на ногах я сбри­вать не стал. «Это мое, — сказал я, — трогать не дам! » Именно тогда у меня возникло предощущение чего-то такого, чему я не мог в то время дать названия. Я начал беспричинно на первый взгляд тревожиться. По пус­тякам.

Однажды я остановился и посмотрел на свою жизнь со стороны: чувственный мир все больше и больше по­глощал меня. Я понял, что начинаю тонуть, что главными приоритетами для меня становятся сигналы тела, что я становлюсь рабом своего тела. Но самое важное: я все в большей степени становлюсь рабом, удовлетворяющим чужие сексуальные фантазии. Я не был дешевкой, но со мной можно было договориться. В какой-то момент я почувствовал, что готов вступить в контакт уже и так, «за удовольствие». Я всерьез испугался. Я понял, что теряю себя, свои идеалы, свое представление о себе... Я понял, что игры кончились и настало время определиться: кто я? Пассивный, в ожидании принца на белом коне? Или человек, способный взять ситуацию в свои руки? Я ска­зал себе: «Стоп, машина! Есть и другая сторона луны». Я решил попробовать с женщиной. Где-то я читал или

слышал, что если много лет не использовать функцию, она утрачивается. Я начал с разминки.

Ольге, моей сокурснице, я давно нравился, это было видно невооруженным взглядом. Она прямо-таки при­ставала ко мне. Я делал уклончивые шаги вправо-влево, чтобы у нее не было подозрений по поводу моей сексу­альной ориентации. Я не говорил ей «нет», я не говорил ей «да». Сейчас я принял решение при первой возмож­ности воспользоваться ситуацией, и эта ситуация воз­никла очень скоро. Судьба мне благоволила?

Я чувствовал себя с ней в постели новичком, она это тоже чувствовала и была нежна... Процесс и результат мне не понравились. Но я продолжал гнуть свою линию, помня о том, что первый блин — комом. Ольга была тер­пелива. Мои приятели — нет. Я выпадал из их обоймы, тихо ускользал, они это понимали и, пытаясь меня вер­нуть, делали заманчивые предложения...

Как-то раз, когда Ольга была у меня, приехал он, со­вершенно внезапно. У него были ключи от моей кварти­ры, на всякий случай. Он позвонил, я не открыл, тогда он открыл дверь сам. По нашим потным лицам было все понятно. Я сказал Ольге, что это мой старший брат. Он страшно раскричался. Ольга не поняла, почему парню в двадцать два года нельзя встречаться с девушкой, не из­вестив об этом родственников. Она так и спросила. «Брат» ответил, что это не ее ума дело, она обиделась и ушла. Скандал разгорелся с новой силой. Примирения не было. Он сказал, что догадывался о моих изменах, но чтобы так... На его глазах... И с кем?! Я напомнил ему, что он называ­ет себя интеллигентом, а интеллигентные люди предуп­реждают о своем приходе. Тут он вообще выпал в осадок.

Слух о том, что я — «перебежчик», быстро распростра­нился в нашем кругу: меня назвали вероотступником, дис­сидентом... И еще много чего я о себе узнал. Мне намек­нули, что еще есть возможность все изменить, дескать, и Магдалина грешила и каялась, да мало ли кто совершал ошибки. Но я закусил удила...

Я превратил свой «досуг» в особый вид спорта. Я зна­комился направо и налево с девушками, в меня прямо бес какой-то вселился. Особым шиком я считал назна-

чить два-три свидания в день с небольшим интервалом между ними, покрыть истекающих смазкой самок и ум­чаться под благовидным предлогом. Знание о том, что меня нетерпеливо ждут в другом месте, придавало мне уверенности: я смотрел честно в чужие глаза и говорил, что опаздываю. Мне верили, у меня получалось. Казалось, я испытывал себя на прочность...

И все-таки случился прокол. Да еще там, где я его не ожидал: я завалил сессию. Экзамены перенесли на осень, и мне пришлось все лето зубрить. Родители, не зная под­линной истории, меня жалели, шепотом ругая извергов-преподавателей, которые даже летом не дают студентам отдохнуть. Я врал, что все нормально, что я читаю допол­нительную литературу и хочу быть в следующем году первым студентом если не курса, то хотя бы группы. Пред­ки ходили на цыпочках и смотрели телевизор в наушни­ках, одних на двоих.

Осенью я отделался от долгов. Преподаватели после летнего отпуска были полны сил и энергии и гоняли меня по предметам, как фашисты партизана по минному полю. Я справился.

Начался новый семестр, все шло хорошо, но какое-то томление одолевало меня. Мне чего-то хотелось, а чего — непонятно. Я раздваивался. Я припоминал свой богатый сексуальный опыт и пытался сравнивать мужчин и жен­щин. И я не мог сделать выбор! Мне казалось, что если я возобновлю отношения с мужчинами, то предам самого себя как личность. Если же я начну вновь отношения с женщинами — я недополучу для себя что-то очень важ­ное в физическом и эмоциональном плане.

Я пошел к психологу. Психолог оказался теткой воз­раста моей матери, такой же рыхлой и грузной. Волосы она зачесывала назад и заматывала в пучок, и я удивился, что таких берут в психологи. В моем представлении пси­холог — это энергия, молодость, радость плюс умение помочь другому человеку. Я скептически посмотрел тет­ке прямо в глаза — она не отвела взгляда. Так я впервые влюбился...

Я задавал себе вопросы: отчего люди влюбляются? Вспоминал: «Любовь зла, полюбишь и... » Я пытался реа-

билитировать себя в своих глазах размышлениями о ха­ризме, обаянии, свойственных некоторым людям вне за­висимости от их возраста и внешности... Я хотел видеть ее чаще, чем один час в неделю. Мне катастрофически не хватало этого часа, вернее это был даже не час, а 50— 55 минут... Я ходил к ней на встречи: она меня слушала, я задавал вопросы, мне хотелось услышать ее мнение, ус­лышать ее голос. Я выворачивал себя наизнанку и ждал ее реакции: брезгует она мной или нет, осуждает или нет? Она не брезговала и не осуждала. Она... задавала вопросы, свои обычные вопросы: «А ты как думаешь? А ты как чувствуешь? »

Я не знал, как мне можно себя чувствовать «здесь и те­перь», что позволительно, а что — нет: у меня не было по­добного опыта выражения в словах самого себя. Я не знал, что мне о себе думать в новой ситуации... Я начал изучать себя, свой внутренний мир, прислушиваться к своим «хочу— не хочу». Я хотел доказать ей, что я способный ученик, что я умный, аналитичный. Мне хотелось Ее одобрения.

Я поменял стиль одежды. Теперь я стал «классикой и элегантностью». Я использовал любой случай подрабо­тать: никто не оплачивал мои консультации. Я крутился как уж: с восьми вечера до четырех утра работал барме­ном в ночном клубе, приходил домой, падал замертво, в восемь утра выбегал на занятия к первой паре. До четы­рех был в читалке или сидел в Интернете и качал ин­формацию. К пяти добирался домой, отключался на пол­тора часа и бежал дальше. До работы на сорок минут я успевал заскочить в тренажерный зал-качалку. В свой единственный выходной я отсыпался и шел к ней... Та­кой режим продолжался полгода. Я расставил приорите­ты в своей жизни, я многое уяснил про себя. Я узнал от моего милого психолога про комплекс Эдипа, мне стало понятно, что в ней я как бы видел идеальную Мать, по­этому так важно было услышать от нее слова одобрения. Но это не разочаровало меня в ней. Я понял, что влюбил­ся в свою Идею. Меня тянуло к ней магнитом...

Однажды она сказала: «Я чувствую себя рядом с тобой женщиной». Это была песня! Она не кокетничала, не заиг­рывала со мной, она назвала мне свой возраст, я мысленно

присвистнул и... взял тайм-аут, перестав ходить на консуль­тации. Результатом я был удовлетворен: взрослая женщина, профессионал-психолог признала во мне мужчину!

Мы встречаемся очень редко — один или два раза в году, да и то случайно: или у нашей общей знакомой, или когда я по другим делам оказываюсь в районе, где нахо­дится консультация.

Я окончил институт, нашел работу, пытаюсь двигаться по служебной лестнице. Время от времени на глаза по­падают мои бывшие приятели из тех. Они ерничают, го­ворят, что если бы я вернулся, то получил гораздо более выгодную работу и связи... Я опять на перепутье.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: