JlcuuKa. JKoxuk. Юлия Артамонова (Москва)

JlcuuKa

Иногда человеческие судьбы, с которыми я сталкива­юсь, наполняют мое сердце болью: то, что я слышу от клиента, эмоционально настолько трогает, сопережива­ние так глубоко погружает душу в состояние оцепене­ния, что требуется время для выхода из некоего ступора. Пусть коллеги бросят в мою сторону камень, обвиняя в отсутствии профессионализма, но каждый раз после встре­чи с человеческой болью на несколько часов или даже дней мое внутреннее солнце тускнеет. И я чувствую свою беспомощность...

На историю мальчика, которого, как мне кажется, ни разу не назвали Павликом, Павлушей, а только (для крат­кости, снисходительно? ) Пашкой, я отреагировала по­добным образом. Трагизм судьбы ребенка, принесенного в жертву матерью, ошеломил меня. Беззащитность, хруп­кость жизни, бесправие ребенка... Бездуховность, безот­ветственность матери...

Имею ли я право каким-либо образом осуждать эту женщину? Она по-своему несчастна: потеряла любимую дочь и вместе с ней смысл своего существования. Долгих десять лет блуждала в тумане. Родился сын. Перед по­ступлением в первый класс мать и сына отправили на крнсультацию к психологу. Так мы познакомились.

***

Пашка сидел, нахохлившись, на краешке стула. Он изоб­ражал озабоченность и заинтересованность происходя­щим. Его мама сидела от него через один стул. Сиденья стула под грузным маминым телом не было видно. Каза­лось, что мамино тело стекало вниз, но не падало, потому что существовало шесть подпорок: две мамины ноги и четыре ножки стула.

Пашка был аккуратно одет, причесан. Вчера по слу­чаю первого посещения школы он даже постриг ногти. Мама вечером сказала, что они пойдут к психологу и его будут записывать в школу, в первый класс. Пашка сидел и ждал, когда можно будет двигаться. Мама пригрозила, что если он будет себя плохо вести, она его сдаст в ин­тернат. В интернат ему не хотелось: ему казалось, что в интернате — как в детском саду, все ходят строем, ника­кой свободы. И мамки нет рядом, домой забирают только на выходные, как в круглосуточном садике. А еще у Паш­ки во втором классе интерната был знакомый пацан, со­седский Андрюшка, который рассказывал про интернат всякую всячину. То, что казалось Андрюшке смешным, забавным, даже интересным, вызывало у Пашки эмоции, заставлявшие округляться его глазенки и выдыхать удив­ленно: «Да ну-у!.. » Однажды Андрюшка взял с Пашки клятву, что тот не проболтается, и рассказал, что пробовал курить. На прогулке воспиталка болтала с завучем, а па­цаны из седьмого класса позвали Андрюшку с собой за угол. Он подумал сначала, что будут бить. Но обошлось: ему предложили «потянуть бычок». После первой затяж­ки (пацаны руководили, как надо задерживать дыха­ние) Андрюшке стало плохо, пацаны сказали, что это — «глюки».

Дома у Пашки курил, не выпуская папиросы изо рта, отец, и мать все время орала на него, что выгонит из дома. Еще Андрюшка сказал, что в интернате «здоровски», по­тому что можно потихонечку смыться на время прогул­ки и погулять по городу: покататься на автобусе, зайти в магазин и посмотреть на народ, или зайти к бабке и по­просить денег на мороженое. Некоторые парни из стар-

шеклассников наглели до того, что приходили только на ужин. Их ругали, но кормили. А дома Андрюшку кормили иногда только один раз в день, хорошо, если это была булка с молоком. Пашку мама тоже не очень-то баловала, но другой для себя мамы Пашка не мог представить.

Пашкина мама, Людмила Николаевна, родила его в сорок восемь лет, чем озадачила всю родню, своего сожи­теля и, естественно, врачей. Всю жизнь проработала шту­катуром-маляром. Работа была грязная, тяжелая и вред­ная. У нее даже начала развиваться астма. Пришлось уйти с этой работы и искать новую. За десять лет до рождения Пашки у Людмилы Николаевны внезапно умерла ее един­ственная восемнадцатилетняя дочь Настенька. Умерла она из-за врачебной ошибки: у девушки болел живот, вызва­ли «скорую», думали, что аппендицит, а потом оказалось, что лопнул яичник. Долгие дни и ночи мать не могла себе найти места: ходила по квартире нечесаная, не за­мечала голода или сидела на табуретке, раскачиваясь впе­ред-назад, и монотонно приговаривала: «Настька, Настька, зачем ты это сделала? »

В первые несколько месяцев с работы приходили зна­комые женщины, приходила мать Людмилы Николаев­ны. Женщины варили еду, подметали пол, насильно уго­варивали поесть, помыться. Со временем боль притупи­лась, вино в этом помогало. Теперь Людмила Николаевна не представляла себе ужина без стаканчика портвейна или рюмки водочки. После спиртного спалось хорошо, Настя во сне не приходила и не смотрела молча на мать. Говорят, время лечит. Наверное. Со временем прибился к ней мужичок. Мужиком не назовешь, но и бабой тоже. Лет через пять совместной жизни Людмила Николаевна поняла, что «что-то не так с ней по-женски», и пошла к врачу. Врачиха была молодая, спросила ее о возрасте (будто на карточке не написано) и дала направление на ана­лизы.

— Зачем мне анализы?

— На аборт, — ответила врачиха.

Тут до Людмилы Николаевны дошло, что на сорок восьмом году она оказалась «в положении». Сначала она испугалась. Пришла домой и долго плакала и вздыхала,

не говоря сожителю о причине слез. А он и не спраши­вал, знал, что она — «того... немного». На второй день, вер­нувшись с работы, она сообщила о своем новом положе­нии сожителю-супружнику, как она начала его с этого момента называть. Супружник был старше Людмилы Ива­новны на семь лет и планировал через шесть лет пойти на пенсию, уехать из города, купить домик с огородом и развести свинок. А тут такой поворот жизни! За плечами у него осталась семья, взрослые дочери, и где-то даже бегал внук Славик. Мальчишка попадался на глаза деду очень редко, а если уж попадался, уводил в сторону глаза и старался быстрее убежать. Славику было восемь лет, и его глазенки, фамильный носик заставляли сердце деда стучать чаще. Валентин Петрович подумал, что если у него родится сын, он будет только его и больше ничей.

— Рожай, мать, выкормим! — решил он.

Беременность была трудной, с токсикозом, два раза женщину клали на сохранение — матка была в гиперто­нусе, врачам пришлось зашить шейку матки, чтобы со­хранить ребенка. Мучили отеки, одышка, высокое давле­ние. За беременность Людмила Ивановна прибавила в весе двадцать килограммов, после родов вес еще приба­вился.

Роды были трудные, с хирургическим вмешательством. Родился мальчик со скромным весом 2 кг и невзрачной внешностью, что нисколько не убавило отцовской гор­дости Валентина Петровича. Он, наоборот, утверждал, что именно в этом и есть удача: «Зато никто не сглазит, не позавидует». Ребенок был хиленьким, требовал постоян­ного внимания к себе. Рефлексы его были ослаблены, сосал грудь матери как-то лениво, всего-то один месяц, отвлекаясь на любые внешние раздражители. По ночам он плохо спал, чем особенно досаждал матери. Утром, перед уходом на работу, супружник, стоя у плиты и готовя ман­ную кашу, ворчал на Людмилу Ивановну, что она «сися-стая, да пустая», а вот его бывшая жена выкормила обоих ребятишек сама, да еще и двоих соседских в придачу. Людмила Ивановна слушала, плакала, обижалась... А од­нажды не вытерпела и... побила Валентина Петровича. Впервые... С этого момента словно что-то сломалось. Ва-

лентин Петрович частенько приходил домой «под му­хой», ругал сожительницу матом и даже замахивался ку­лаком.

К семи годам Пашка благополучно закончил свое ясельное и детсадовское образование. Перед поступле­нием в первый класс он умел рисовать крючочки, обо­значающие буквы, и «огуречки», похожие на маленьких человечков.

Учиться Пашке было интересно только в первую не­делю, затем стало скучно. Он не понимал, о чем говорит учительница — старенькая Таисия Степановна. Учитель­ница была полной противоположностью мамки — худой и спокойной. Но все равно у Пашки было предчувствие, что учительница его не то чтобы не любит, но никогда, наверное, и не похвалит. Мамка его била, ругала, обзывала «дураком», «поскребышем», но потом сама ревела в голос, обнимала Пашку и раскачивалась с ним вместе.

В марте первого учебного года Пашку повели в каби­нет директора на МПК (медицинскую там какую-то ко­миссию). Таисия Степановна зачем-то принесла все его тетрадки, даже альбом по рисованию, и какие-то люди внимательно на него смотрели, задавали вопросы и лис­тали его тетрадки. Пашка был рад возможности погово­рить. Он рассказал про кошку, которую принес папка, и про мамку, кричавшую, что выгонит папку и Пашку вме­сте с кошкой. И теперь кошка живет с котятами у него под кроватью. Про папку, который пообещал ему выстру­гать лодочку, чтобы пускать ее в луже. И про мамку, кото­рая ругает папку за то, что он курит. Он рассказал о филь­мах, на которые он ходил на «продленке»... Пиджак на Пашке был чем-то запачкан на груди, наверное, кашей, которую давали на завтрак. Пашка не очень любил ман­ную кашу, особенно если попадались комки. Все комки он спихивал на край тарелки, где к окончанию еды на­капливалась небольшая кучка, похожая на вату.

Пашке поставили диагноз «социально-педагогическая запущенность» и просили мамку побольше заниматься ребенком...

У мамки болели ноги, они отекали и становились по­хожими на столбы. При ходьбе мамка смешно перевали-

валась с боку на бок и не поспевала за бегущим вприп­рыжку Пашкой... Незнакомые люди, видя вместе мать и сына, улыбались и, глядя на милое, простенькое детское личико Пашки, добавляли иногда: «Симпатичный вну­чок у вас»...

Осенью Пашку отдали в интернат. Отец махнул ру­кой, молчал, иногда бурча про себя что-то про живую мать, у которой дитя без глаза. Пашка недоумевал: если отец говорит про него, то почему он его называет без­глазым?

Когда мальчик учился во втором классе, мать пере­шла на сидячую работу — кондуктором: у нее сильно болели ноги, она уже не могла работать на рынке про­давщицей овощей. От картошки руки у нее все время казались грязными, трескались от холода. А кондуктор всю смену сидит себе на своем месте и катается по горо­ду, народ рассматривает, узнаёт, что в мире делается, ка­кая политика у государства, какие на что цены, где мож­но продукты подешевле купить. Виделись они редко, толь­ко в выходные. Сначала Пашка скучал, но помог Анд­рюшка — он научил, как можно отпрашиваться с уроков: говорить, что живот болит, а на самом деле бегать за угол школы и курить или какие-нибудь приколы и хохмы делать...

Отца похоронили, когда Пашка учился в четвертом классе. Придя домой, мать увидела Валентина Петровича привязанным за шею к батарее на кухне. Она сначала не поняла.

— Ты чё, дуришь, что ли, отец? Чего это за шею себя
привязал?

Опомнившись, она завыла и запричитала:

— Валь, а Валь, ты чего это натворил? Чего я сыночку-
то скажу, кровиночке твоей?

В седьмом классе Павла поставили на учет в детской комнате милиции за бродяжничество. Мать ругала его, била, называя себя дурой старой, грозилась повеситься, как отец. Было больно, нудно, страшно, что он останется совсем один. На какое-то время Пашка притихал, а по­том все начиналось сначала...

JKoxuk

Образ Толика преследует меня уже несколько дней. Толик пришел ко мне по совету моей студентки Даши. Она позвонила и спросила, могу ли я принять парня и может ли она дать ему мой телефон. Я ответила согласи­ем, и он позвонил буквально через пять минут. Позднее я узнала, что с Дашей у них детская дружба, но он тайно по ней вздыхает и надеется когда-нибудь с ней переспать. А вот последнее у него как раз и не получается. Вернее, получилось только однажды. Это было два года назад, когда ему было восемнадцать. И то только потому, что девушка была очень настойчивой. «Она меня... как бы это сказать-... изнасиловала, что ли... » А последние два года «ну ни­как не получается», хотя Толик прилагает все усилия: зна­комится с девушками, ходит на дискотеки, не жмотится и угощает — если есть кого угощать — коктейлем и пивом. «Вы какое пиво пьете? » — спросил он меня. «Вообще его не пью». В глазах юноши я прочитала удивление и разо­чарование. Я поняла, что не пить пиво — плохо, если я не пью пиво, значит, мало знаю о жизни.

Когда я впервые увидела Толика, я сразу поняла, что это — он, несмотря на то что в аудиторию кто-то посто­янно входил и выходил из нее. Мы встретились глазами, и моими первыми словами были: «Вы — Толик? » Поче­му я его так назвала? Для меня он не был Анатолием и по телефону отрекомендовался как «Дашин друг, имею­щий некоторые проблемы и желающий со мной встре­титься». Было в нем что-то неуловимо милое, нечто дет­ское и наивное. И еще было нечто такое, что я интуитив­но уловила, но не смогла сразу оформить словами...

Толик постоял на пороге, покачался на месте вперед-назад, ожидая, пока я закончу дела. Когда мы шли с ним по коридору, я поняла, украдкой разглядывая его, то, что было сначала непонятным: Толик был невысокого роста, около 170 см, но тянулся вверх. Крупная голова с пушком светлых волос и высоким крутым лбом смотрелась на атлетического вида шее достаточно уместно. Если не опус­кать глаза ниже. Ниже было удивление: неширокие дет-

ские плечи юноши не соответствовали представлению о гармонии.

Толик уселся и опустил глаза. По телефону он сказал мне, что у него есть некоторые проблемы «с увереннос­тью в себе». И вот сейчас он сидел передо мной на стуле и приходил в себя. Я нарочно затеяла возню в собствен­ной сумке, время от времени поглядывая на него, ожидая, когда мой посетитель освоится. Наконец он сделал глу­бокий вдох, словно собираясь нырнуть, выпрямился и начал говорить. Говорил путано, сбивчиво, краснея. Вре­менами надолго останавливался и, отвернувшись в сто­рону, вслух ругал себя за свою чувствительность.

— Как вы думаете, — спрашивал он меня, — это нор­мально, что в моем возрасте у меня нет постоянной де­вушки? Знакомлюсь, гуляем. А как до этого дело дохо­дит — все отношения прекращаются.

— Как это у тебя происходит?

— Ну как? — медленно, подбирая слова, уставившись в некую точку за моей головой, словно пытаясь рассмот­реть там свою историю, начал Толик. — Лежим или сто­им, целуемся. Она чего-то от меня ждет. А я не могу.

— Почему?

— Вот я и хочу у вас спросить: почему? — эмоцио­нально-напористо выстрелил словами в мою сторону па­рень.

— А ты сам этого хочешь?

— Не знаю... Но ведь положено, чтобы в моем возрас­те это было.

— А кто этот порядок установил?

— Ну как? У всех парней в моей группе есть, а у меня нет. Они начинают про это ржать, а мне и вставить не­чего.

— Вставить нечего, — повторяю я его последнюю фразу и интонацию.

— Ну не совсем, конечно, нечего. А как-то скучно на эту тему говорить. Чувствую себя малолеткой каким-то.

— Это как? Что значит «чувствовать себя малолеткой»?

— Ну... Я не так выразился. В общем, взрослые, не ма­лолетки, делают серьезные вещи, и в том числе занима­ются всерьез сексом.

Непридуманные истории

— Это как — «всерьез занимаются сексом»?

— Ну, я имел в виду регулярно, несколько раз в не­делю.

— Скажи, — поворачиваю я разговор, — а твои роди­тели любят друг друга?

— Да, конечно! Это же видно! А при чем тут родите­ли? Я про себя пришел решать... Да, они любят друг друга, у них теплые отношения, у нас дома вообще тепло и уютно, всегда домой спешу.

— Как ты думаешь, у родителей есть интимная, сексу­альная жизнь? Им сколько лет?

— Вообще-то они не старые: маме 42 и папе 45. На­верное, есть у них все. Почему бы и нет?

— А как ты думаешь: без любви возможен секс?

— Возможен, наверное. Только это неинтересно.

— А ты сейчас любишь кого-нибудь?

— Нет, наверное, — пожимает Толик плечами. — Вы что, — с прежним натиском обрушивается он на меня, — хотите сказать, что у меня не получается потому, что я не люблю?

Толик долго молчит. И я молчу. Мы молчим минут пять. На его лице я различаю разочарование, удивление, досаду. Он бледнеет, потом краснеет.

— И это все? А почему?

— Потому что ты — это ты, Толик.

Юлия Артамонова (Москва)

Я — счастливый человек. Для меня счастье — делать то, что нравится, и еще получать за это деньги. Счастье — узнавать и переживать каждый день что-то новое, откры­вать свое Я для себя и других.

Даже не представляю, как бы сложилась моя жизнь, если бы тогда в 1998 году я не увидела объявление, пред­лагающее обучение психотерапии, и не позвонила по тому телефону. Когда мне назвали сумму — стоимость обуче­ния, мое сердце ненадолго остановилось. У меня не было таких денег. Если честно, то у меня тогда почти совсем не было денег. И уж тем более на то, чтобы учиться психоте­рапии. Но я пошла, интуитивно чувствуя — это то, что мне нужно.

Группа была большой, человек двадцать. Потом мно­гие ушли, поняв, что это не для них. Курс мы заканчи­вали в половинном составе. Я сидела и прятала под стул свои страшные на вид единственные зимние са­поги.

Ведущая группы — та, что стала для меня первым Те­рапевтом и Учителем, безумно красивая женщина, нео­бычайно творческий человек, Анна Ващенко — начала объяснять что-то из теории гештальт-терапии. Я не по­няла практически ничего. Потом все делали какие-то упражнения — я чувствовала себя полной дурой. Но я не ушла, я осталась, черт его знает почему. Я смотрела на Анну и думала, что, наверное, все терапевты такие — нео­быкновенные и загадочные. И мне очень хотелось стать необыкновенной и загадочной.

Не знаю, смогу ли я подобрать слова, чтобы выразить мою благодарность и уважение к этой женщине. Когда я видела ее работу, мне казалось, что это волшебство. Но представить себе, что у меня может когда-нибудь полу­читься хоть что-то отдаленно похожее, я не могла. Это не

4*

мешало мне ужасно гордиться собой: я учусь на психо­терапевта, круто, правда?

Потом были еще годы учебы. Я поняла, что идеализи­ровала и терапию, и терапевтов. Я узнала, что психотера­пия — это не всегда таинство, а часто рутина, исследова­ние, технологии.

Я узнала, что это значит, когда говорят, что отношения клиента и терапевта — это экзистенциальная встреча, то есть та, которая меняет жизнь. Для меня это было именно так: моя жизнь начала меняться к лучшему. Не устаю удивляться и радоваться переменам в моих отношениях с людьми — родственниками, друзьями, коллегами.

Я осознала, что профессии терапевта нельзя научить­ся, ею можно только жить. Ведь я не могу дать клиенту того, что не прошло через мою душу, чем не наполнено мое сердце, на что не откликается мое существо. И по­этому невозможно научить и научиться жить, можно толь­ко начать вживаться в Другого человека по-настоящему. Глядя ему в глаза, откликаясь на его боль и радость, про­пускать его чувства через себя и находить в нем ту же универсальную энергию жизни, которой питаешься сам.

Сейчас я работаю психотерапевтом, веду группы, и хотя это не приносит мне большого дохода, я не жалею о своем выборе. Я живу теперь в мире новых возможностей. Живу с благодарностью к тем людям, которые открыли для меня магический мир психотерапии, и с верой в свои силы.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: