 |
Часть IV. Социоцентрические системы
|
|
|
|
Часть IV. Социоцентрические системы
Глава 8. Постмодернизм и социальный конструкционизм
ВВЕДЕНИЕ
Термин «постмодернизм» может показаться нам странным, когда мы впервые слышим его. Действительно, разве мы живем не в современную эпоху? Разве может какой-либо предшествующий период по отношению к настоящему моменту быть более современным? Как можем мы говорить о периоде после современности, если современность — это то, что происходит сейчас? И все же был изобретен такой термин, как «постмодернизм», для обозначения тотальной революции в мышлении о литературе, философии и науке. Постмодернизм отвергает наследие «модернистского» («современного») мышления, начало которого он относит к эпохе Просвещения XVIII столетия. Он предрекает, что современный период истории подходит к концу и мы вступаем в постсовременную эпоху. Модернизм поставил человека в центр Вселенной и провозгласил его рациональным существом, которое может использовать свои рациональные способности для приобретения нового знания и обеспечения прогресса человечества. Однако постмодернизм ставит под сомнение притязания модернизма. По отношению к сфере психологии используется также термин «социальный конструкционизм», обозначающий знание, сконструированное конкретной социальной группой и не имеющее силы за пределами этой группы. Некоторые авторы используют термин «постмодернизм» и по отношению к психологии либо употребляют его наряду с термином «социальный конструкционизм».
Говоря кратко, постмодернизм и социальный конструкционизм утверждают, что невозможно прийти к объективному пониманию мира, поскольку все знание социально сконструировано из слов, которые обретают свои значения благодаря социальным процессам, и эти значения изменяются от группы к группе и от одного периода времени к другому. Знание представляет собой не более чем совокупность социальных конвенций, выраженных в языковой форме. Наша реальность состоит из слов, с помощью которых мы описываем эту реальность. Мы неразрывно вплетены в ткань культурных значений, и эти культурные, или «локальные», значения представляют собой все, что мы когда-либо способны знать. Истина — не что иное, как согласованность взглядов, а ошибка — просто расхождение во мнениях, ибо каждый прав со своей точки зрения. Согласно Квэйлу (Kvale, 1990), постмодернизм представляет собой не столько систематизированную теорию, сколько интерпретацию существующей культуры.
|
|
|
РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
Постмодернизм
Термин «постмодернизм» (известный также как «по-мо» [ро-то] или «помо» [рото]) впервые был употреблен в 60-х годах по отношению к литературной критике и затем распространился на архитектуру, танец, театр, живопись, киноискусство, музыку и, наконец, на более широкий культурный контекст (R. Brown, 1994). Одними из первых провозвестников этой системы явились такие французские философы, как Жак Деррида и Мишель Фуко. Деррида (Derrida, 1992, 1997) утверждал, что язык не может обеспечить истинного выражения чего-либо, включая мир. Реальность содержится только в текстах (языке), а тексты лишены стабильности и противоречат сами себе. Философия также состоит только из письменных источников, которые не соотносятся ни с психическими репрезентациями, ни с логикой, а лишь с другими письменными источниками. Философские поиски референтов или якорей (точек привязки) в мире остаются тщетными, настаивает Деррида, — ибо единственная реальность фиктивна (вымышленна, в смысле литературна [fictional]). Реальность есть лишь то, что содержится в определенных паттернах слов; а поскольку они изменяются для каждого читателя, меняется и сама реальность. В результате интерпретаций, предлагаемых несколькими различными читателями, появляется повествование, которое является продуктом этих интерпретаторов, а вовсе не авторских значений (смыслов). Смысл возникает из развития непрерывно меняющегося настоящего и его контекста. Поскольку окончательный смысл отсутствует, единственным показателем реальности становится правдоподобность повествования или интерес, который оно представляет для определенной культуры в определенный исторический период. Однако, противореча самому себе, Деррида утверждал, что в его собственных текстах четко определены те значения, которые ему удалось понять.
|
|
|
Деррида также развил теорию, которую он назвал «деконструкционизмом». Данный термин образован сочетанием слов конструкция (созидание, construction) и деструкция (разрушение, destruction) и означает, что устаревшее разрушается и замещается новым. Это процесс развенчания (undermining) текста с целью демонстрации того, что согласованность — это результат определенных способов использования языка и культурных паттернов, в частности, тех, которые служат принижению роли женщин и небелых людей по отношению к привилегированному положению белых мужчин. Таким образом, деконструкция — это привлечение внимания к тому, что было опущено и сделано незаметным. Данный процесс приводит к уничтожению (undoing) или разрушению (collaps) текста. Применение деконструкции к научным письменным источникам может выявить исторические и социальные влияния, лежащие в основе социальной конструкции, и продемонстрировать тот факт, что объективности не существует. Основной акцент данной процедуры, согласно Рихтеру (Richter, 1992), переносится на разрушение, а не на созидание.
Фуко (Foucault, 1980) также подвергал сомнению представление о том, что язык является носителем какой-либо истины. Он утверждал, что язык определяет наше мышление, а следовательно, мысли не могут отражать мир. Язык обретает свою форму под воздействием коренящихся в нашей культуре силовых источников, благодаря которой он структурирует нашу жизнь. Третий французский философ Жан-Франсуа Лиотар (Jean-Francois Lyotard) распространил взгляды данной системы на физические науки, утверждая, что научный язык — это игра, в которой самый богатый игрок имеет наибольшие шансы считаться правым. Иными словами, наука становится средством установления господства (власти) через свои притязания. Как и Лиотар, Фуко указывает на такие силовые источники влияния, в особенности — на политику и бюрократию. Эти источники оказывают влияние на научные решения и интерпретации, тем самым лишая науку ее нейтральности. Обретают силу закона те научные притязания, которые исходят от обладающих властью и которые служат их личным и социальным интересам, поскольку наука является продуктом силовых источников, питающих ее. Будучи последовательным в своих взглядах на науку как представляющую собой лишь инструмент власти и не имеющую законных прав притязать на истину, постмодернизм признает, что он также не может претендовать на законность своих оснований и является лишь прагматическим подходом.
|
|
|
Появившаяся в последнее время литературная теория (Eagleton, 1983; Fish, 1980) также оказала влияние на развитие постмодернизма и социального конструкционизма. В противоположность давней традиции, согласно которой письменные источники содержат информацию или являются выражением взглядов автора, «новая критика» («new criticism») утверждает, что автор не имеет власти над тем, что он намеревается сообщить. Вместо этого центральным является значение (смысл) для читателя, и сам читатель создает то, что означает текст. Каждый читатель реконструирует текст при каждом прочтении. Следовательно, текст не имеет единственного значения, как не имеет он и устойчивого значения.
Если деконструкционизм и литературная теория имеют дело преимущественно с литературными текстами, то постмодернизм, как это имеет место в случае Дерриды и Фуко, оспаривает философские и научные претензии на объективное знание. Данную линию размышления подхватывает Рорти (Rorty, 1979). Он также относится к числу философов, отмечающих, что философия (а также, можем мы добавить, и большая часть психологии) предполагает, что психические репрезентации мира или психические процессы делают знание возможным. Он называет эту точку зрения «разум как зеркало» — разум, отражающий внешний мир. Вся совокупность допущений западной философии и науки о знании покоится на данной метафоре, считает он. Вопреки этой традиции Рорти утверждает, что мы можем оправдать (justify) (по)знание только как социальный процесс с использованием языка, а не как отношение между познающим субъектом и реальностью. «Мы принимаем (understand) знание, когда принимаем (understand) социальное оправдание (обоснование) доверия к нему, и таким образом, для нас отпадает необходимость рассматривать его как точность репрезентации» (р. 170). Попытки философии продемонстрировать объективность и рациональность как точные репрезентации мира, утверждает он, являются упражнениями в самообмане; ибо предполагаемая объективность и рациональность состоит не более чем из поддерживаемых в настоящий момент дискурсов и диалогов. А эти дискурсы обладают значениями только в рамках социального контекста. Идея разума как зеркала также позволяет провести границу между философским изучением психических событий как источника знания и научным изучением физических событий как источника знания. Философия претендует на изучение репрезентаций, а наука — на изучение репрезентируемых объектов. Постмодернизм отказывается от традиционных поисков объективности или реальности, находящейся вне лингвистической системы, и обращается к исследованию социального дискурса, языковой системы, в рамках которой мы достигаем локального соглашения о том, что представляет собой мир.
|
|
|
Поскольку логика и фактические свидетельства больше не являются основанием знания, место, ранее занимаемое этими столпами западной культуры, позволено занять коммуникации. Коммуникация демократична, ибо каждый волен сообщать другим о своих мнениях и убеждениях и быть в курсе того, что сообщают другие. Знание больше не является прерогативой элиты, использующей логические аргументы и фактические свидетельства. Постмодернисты отказываются от элитной экспертизы знания и научных авторитетов и становятся собственными экспертами и авторитетами. Так как знание не является принадлежностью какой-либо особой группы или личности, каждый может объявить себя преподавателем любого предмета и преподавать его остальным. Никто не может являться учителем универсального знания или истины, поскольку таковых не существует. А раз не существует окончательных истин, разногласия также становятся невозможными: каждый индивид обладает своей собственной истиной в рамках определенного социального контекста или «дискурсивного сообщества» («discourse community»). Постмодернисты, однако, практикуют «игру веры» («believing game»), и предполагают искренность говорящего, прежде чем решить, что из декларируемого им они готовы принять.
|
|
|
Постмодернизм подвергает сомнению не только предпосылку, что реальность может быть познана независимо от ее вербальных описаний, но также и предпосылку о существовании индивидуального познающего или «субъективного я» независимо от дискурсивного сообщества. Познающий сливается с познаваемым. Наши «я», утверждают постмодернисты, это социальные конструкции, чей опыт неотделим от социальных взаимодействий. Фактически люди обладают множеством «я», каждое из которых функционирует особым, присущим только ему образом, с тем чтобы отвечать конкретным социальным условиям. Поскольку мир и наши «я» представляют собой социальные конструкции, человеческая жизнь состоит из игры. Игра замещает собой представление о познаваемом реальном мире. Человек может играть с чувством собственного «я». Постмодернистский образ жизни принимает — и даже с восторгом — то, какими вещи представляются в окружающем социальном контексте, осознавая, что это то, чем они не являются. Некоторые сторонники данной системы даже полагают, что постмодернизм может предложить решение проблем нашего общества. Однако вопреки такому представлению, постмодернизм отвергает идею человеческого прогресса. Разрешение данного противоречия могло бы состоять из конкретного набора слов (pattern of words), которые обретают смысл только будучи частью локальных социальных взаимодействий.
Наука, с точки зрения постмодернизма, это набор сложных культурных конвенций, которые сформировались в западной культуре на протяжении определенного исторического периода. А потому наука не является, как мы обычно полагаем, совокупностью знаний или методологий по проверке предположений и теорий о природе, а лишь дискурсом или дискуссией, создаваемой нашим интерпретирующим сообществом как часть комплекса политики, экономики и социального контекста. Как и в отношении любой социальной группы, поскольку знание коренится в нормах данного сообщества, оно не имеет силы за пределами этой группы. Следовательно, притязания науки на познание мира являются лишь вопросом социальных конвенций; ее претензии на истину имеют не больше оснований, чем заверения предсказателей. Как средство, разработанное для отыскания предполагаемой истины, научная методология имеет смысл только в рамках конвенций социального научного сообщества, которое и наделяет эту методологию смыслом.
С точки зрения постмодернизма, ученые являются причиной многих болезней общества, а образование — их служанкой. Образование в современном виде, от начальной школы до университета, сформировалось еще в эпоху Просвещения и нуждается в замене. В авангарде постмодернистской культуры, выступающей против всех зол науки и образования, стоят литература, псевдонаука и антинаука, с литературой во главе.
Постмодернизм подчеркивает роль взаимодействий в локализованных контекстах. Он рассматривает субъективного индивидуума и объективные универсальные законы как абстракции укорененности человека в мире. Что имеет смысл и что является истинным — вопрос тех решений и последствий этих решений, на которых сходятся люди. Постмодернизм замещает универсальные системы знания локальным знанием, а универсальные смыслы знания — локальными смыслами. Такие полярные оппозиции, как универсальное/индивидуальное или объективное/субъективное, уступают место локальному контексту (Kvale, 1990).
Развивая идеи Дерриды, Фуко и Рорти, постмодернизм придает важное значение языку. Язык не отражает реальность; вместо этого каждый отдельный язык в каждой локальной ситуации создает свою собственную реальность. Индивидуальное «я», как говорящий, уступает место говорящему как посреднику (medium). Культура выражает себя через говорящего, функционирующего в качестве посредника (Kvale, 1990). Таким образом, язык децентрализует человека (лишает его центрального места во вселенной). Речь (language) — это не передача информации, а повествование о культуре, история, в которой рассказчик и слушатель взаимно определяют свое место в социальном порядке. Функция повествования — поддерживать ценности и социальный порядок в сообществе, члены которого, участвующие в использовании языка, являются частью данного сообщества. Отказавшись от поисков универсальной истины или смысла и перенеся акцент на коммуникацию, культура находит новую роль для повествователя. Повествователь не просто передает информацию слушателю, оба они (в процесс коммуникации) переопределяют свое положение в социальном порядке.
Большинство психологических систем пыталось обнаружить универсальные законы, но одна система, гуманистическая психология (см. главу 4) исповедует то, что Квэйл (Kvale, 1990) назвал «культом индивидуальности», придавая основное значение человеческой «самости» (self): самоопределению, самоактуализации и т. д. Как гуманистическая, так и бихевиористская психология отрывают человека от его контекста, утверждает Квэйл, и этой деконтекстуализации подвергаются как испытуемые при проведении экспериментов, так и пациенты при прохождении психотерапии. Квэйл находит, что для современной психологии характерна двойная абстракция, при которой деконтекстуализуется как индивидуум, так и его поведение. Он отмечает, что попытка квантифицировать (количественно измерить) психологические события, а также предпосылка об уникальности индивидуума сменяются в постмодернизме изгнанием индивидуума или «я» с того центрального места, которое он занимал в бихевиористской, гуманистической и когнитивной версиях модернизма, и отведением ему роли стороны языковых и контекстуальных отношений.
Квэйл считает, что современная психология движется в неверном направлении и «оторвана от социальной реальности постмодернистской эпохи» (р. 50). Как наука, она пребывает в состоянии «интеллектуальной стагнации» и ведет паразитическое существование, цепляясь за неврологию, вычислительную технику (computer science), генетику, лингвистику и т. п. Далее он утверждает: «Если психологическая установка, постулирующая замкнутое индивидуальное я с его психическим аппаратом, а также двойная абстракция, отрывающая человеческую деятельность как от своего контекста, так и от своего содержания, являются интеллектуальными тупиками, то психология как наука о человеческой деятельности, возможно, уже не поддается реабилитации» (р. 50). Однако постмодернизм уже вторгся в ряд областей психологии. Он указывает на феноменологию (см. главу 12), экологию (см. главу 7) и ролевую психологию как на родственные постмодернизму направления, а также отмечает ряд других направлений психологии, развивающихся в сторону постмодернизма. Так, социальная психология занялась изучением вопроса власти, поскольку власть предполагает социальные значения; вопроса личной идентичности как социальной конструкции; а также вопроса использования повествований в социальных науках, где повествование принимается или отвергается в зависимости от его последовательности — от того, насколько осмысленна рассказываемая история. В прикладной сфере семейная терапия определяет социальную единицу — семью — как языковую систему, в которой терапевт выступает в качестве инициатора диалога. Патология рассматривается теперь как коренящаяся скорее в структуре языка, чем в сознательной или бессознательной части разума.
Квэйл утверждает, что исследования с использованием качественного анализа могут стать центральным методом в психологии, позволяющим погрузиться в мир интерсубъективных значений. Такие качественные исследования представляют собой лингвистический поворот в философии науки. Общение между двумя индивидами замещает собой модернистскую конфронтацию психолога с природой. А конвенциональные значения замещают собой поиск объективной реальности.
|
|
|
