Редукционизм и удвоенный мир. Постмодернизм против физических и биологических наук

Редукционизм и удвоенный мир

С. Браун (S. Brown, 1995) отмечает, что конструкционизм проявляет свой редукционистский характер в том, что сводит индивидуальную деятельность к функционированию социальной группы — индивидуальность оказывается функцией более фундаментального образования. Этот редукционистский взгляд не позволяет конструкционизму объяснить феномен индивидуальной креативности и интеллектуальные идеи, которые индивидуумы формулируют прежде, чем представить их какому-либо дискурсивному сообществу и социальным конструкциям этого сообщества. Аналогичным образом Флетчер (Fletcher, 1992) замечает, что «крайний вариант» кон-струкционизма исходит из «сверхсоциализирован-ной» («oversocialized») концепции человеческой деятельности, не оставляющей места индивидуальным характеристикам или креативности. Основываясь на высказываниях Гергена о письменных источниках, можно предположить, что он ответил бы на это, что все якобы индивидуалистические действия вплетены в контекст предыдущих социальных взаимодействий и неотделимы от них: «Рассмотрим возможность того, что письменные источники никогда не являются созданиями отдельных людей. Они представляют собой продукты исторических конвенций или парти-ципаторных систем (participatory systems), в которых индивидуумы выступают лишь в качестве проводников (выразителей) коммунальных форм» (Gergen, 1986, р. 482). И все же, пытаясь найти объяснение одной форме поведения (индивидуальной) на другом уровне (социальном), который конструкционизм считает более основополагающим, данный подход остается редукционистским. Он отрицает, что определенный уровень функционирования, в данном случае — индивидуальное поведение, обладает какой-либо независимостью или имеет собственные принципы функционирования.

Браун отмечает также, что конструкционизм не только вынужден будет принять то, что он сам является социальной конструкцией (как это делает Гер-ген), но также должен будет признать, что в рамках данной системы даже ее объяснение социальных конструкций должно быть сведено к социальным конструкциям. Представляется, что конструкционизм оказывается вовлеченным в бесконечный регресс в поисках исходной точки, из которой развиваются конструкции.

Но, быть может, помимо редукционистских взглядов, конструкционизм содержит также представление об удвоенном мире: одном, состоящем из социальных конструкций, и другом, на котором основываются эти конструкции, причем последние фактически оказываются непознаваемыми? Если так, корни конструкционизма следует искать в учении Иммануила Канта, немецкого философа XIX века, утверждавшего, что поскольку реальный мир представляет собой лишь репрезентацию, содержащуюся в разуме, он непознаваем. Фактически Кант объявляет, что мы живем в двух мирах: реальном, остающемся для нас непознаваемым, и психическом, который мы познаем и который является репрезентацией реального мира. Эта позиция с^ова приводит нас к представлению о разуме как зеркале, которое Рорти и другие представители постмодернизма / конструкционизма на словах отвергают. Если же

конструкционизм не признает, что конструкции основаны на фактических событиях, это означает, что он признает лишь абстракции — сами конструкции — в качестве существующих, то есть представляет собой разновидность солипсизма.

Постмодернизм против физических и биологических наук

Двое ученых, Гросс и Левитт (Gross & Levitt, 1994), представили развернутое возражение в ответ на постмодернистскую критику науки. Авторы отмечают, что, согласно точке зрения постмодернистов, западная цивилизация находится на краю гибели и не способна сотворить собственное будущее. Постмодернисты, отмечают авторы, берут на себя серьезную моральную ответственность, вынося подобный приговор, несмотря на то, что они проявили лишь поверхностное понимание науки. Сторонники постмодернизма заявляют, что наука полна предубеждений и является социальным артефактом и что лишь их собственная система предлагает новую мудрость, с позиций которой можно оценивать научные вопросы. И все же они не обладают даже необходимым уровнем специальной подготовки, чтобы выносить такие суждения, поскольку лишь немногие представители постмодернизма являются учеными и изучали науку достаточно углубленно, чтобы разбираться в тонкостях научных вопросов или легко ориентироваться в них. Гросс и Левитт видят в постмодернизме угрозу науке, ибо он подрывает способности более широких слоев общества использовать научные достижения и разумно оценивать получаемые наукой результаты.

При этом постмодернистский скептицизм в отношении науки не распространяется на оценки сторонниками этой системы достоинств самого постмодернизма. Постмодернисты «отрицают любые особые привилегии, приписываемые науке, по сравнению с интуицией или мифологией, однако оставляют такие привилегии за постмодернистским скептицизмом» (Smith, p. 393). Другое противоречие, указывают Гросс и Левитт, состоит в том, что сторонники постмодернизма атакуют как основания науки, так и выводы науки, используя те же самые процедуры логического вывода и эмпирические свидетельства, которые использует сама наука. Они апеллируют к достаточно стандартным мерам истинности, которые могут создать видимость логической связности. Кроме того, постмодернизм отказывается от любых универсальных теорий и с энтузиазмом принимает неопределяемые (indeterminate) значения, нестабильность и тотальный релятивизм, который, по мнению сторонников этой системы, избавляет нас от диктата и экологической катастрофы, которыми угрожает нам наука. Не являются ли сами такие взгляды универсальной теорией, спрашивают Гросс и Левитт?

В противовес мнению о том, что научный язык является игрой, в которой могут участвовать лишь наделенные богатством и властью, как считает философ Лиотар, Гросс и Левитт утверждают, что научный язык открыт для всех. Каждый может участвовать в коммуникации объективно описанных знаний о мире и делиться этими знаниями. Даже самые бедные слои населения рассчитывают получить пользу от достижений науки. Отказать им в такой возможности было бы негуманным. «Грубо говоря, наука работает» (р. 49). Философ Пауль Курц (Paul Kurtz, 1994) высказывает аналогичную мысль: «Правомерность научного подхода к пониманию природы и человеческой жизни подтверждается его успехами» (р. 257).

Гросс и Левитт напоминают, что наследием эпохи Просвещения явилось стремление к построению единого корпуса знания о мире, которому постмодернизм считает нужным противостоять, считая поиски знания бесполезным заблуждением, ведущим даже к угнетению отдельных социальных групп. Постмодернисты настаивают, что никакое универсальное знание невозможно, ибо всякое знание определяется локальными условиями и является продуктом социального класса, формируясь под влиянием предубеждений и исторических реалий данного социального класса. Вместо знания мы располагаем лишь историями и повествованиями, которые позволяют нам придавать миру смысл; однако, как замечают Гросс и Левитт, такое постмодернистское понимание выражается в терминах предубеждений и личных интересов повествователя.

«Презрительно отзываясь об эпохе Просвещения, постмодернисты, безусловно, обрубают собственные корни, как эмоциональные, так и интеллектуальные, которые формируют и поддерживают его наиболее сокровенные эгалитарные идеалы.... В своей наиболее разрушительной форме эта доктрина мало чем отличается от доктрины морального безразличия (moral blank-ness)... на которой возник фашизм в первой половине нашего столетия» (Gross & Levitt, p. 73).

Философ Энглбретсен (Englebretsen, 1995) рассматривает эффекты постмодернизма с точки зрения, близкой к научной позиции Гросса и Левитта. Он считает, что постмодернизм оказывает пагубное влияние на науку и образование. Эти области «компрометируются, искажаются, принижаются и отрицаются» (р. 53) постмодернистами, считающими их источником всех социальных зол и стремящимися заменить их локальными представлениями (beliefs) и устранить различия между учителями и учениками. Энглбертсен полагает, что хотя постмодернизм подчеркивает свою терпимость к любым идеям, рациональным или иррациональным, он проявляет нетерпимость к людям. Эта нетерпимость вытекает из взглядов постмодернизма, настаивающего на локальных истинах, разделяющих людей в соответствии с их локальной принадлежностью, которая может быть основана на расовых, возрастных, национальных или половых признаках. «Когда моя истина и твоя истина различаются в зависимости от различий, существующих между нами, эти различия становится невозможно игнорировать — они начинают играть слишком важную роль» (р. 53).

Гросс и Левитт отмечают те явления, которые они рассматривают как пагубное влияние постмодернизма на социальные науки, — то, что антропология пошла на уступки постмодернизму и отказалась от своих научных принципов в пользу антинаучного релятивизма, а отдельные разделы социологии и социальной психологии заменили строгие научные исследования рассказыванием историй.

Постмодернисты заимствуют взгляды Томаса Куна (Thomas Kuhn), изложенные в его знаменитой книге о «парадигмах» (концептуальных основаниях) в науке (Кун Т. Структура научных революций: Пер. с англ. — М.: Прогресс, 1975), согласно которым новые парадигмы замещают старые только в тех случаях, когда приверженцы старой парадигмы уходят со сцены, а их место занимают приверженцы новой. Кун указывает на то, что парадигмы несоизмеримы друг с другом.

Постмодернисты также заимствуют утверждение Уилларда Куайна (Willard Quine) о том, что любое число научных теорий могло бы соответствовать заданному множеству данных (Кун является историком, а Куайн — философом). Эти авторы, очевидно, пытаются продемонстрировать, что в науке нет абсолютных истин и что знание обладает тотальной релятивностью по отношению к социальным и историческим условиям. Однако Кун дает искаженную картину фактического научного прогресса, избирательно используя примеры из ранних этапов развития науки, чтобы утверждать о существовании нескольких научных революций, в ходе которых прерывалась преемственность с предыдущим этапом развития науки (Cromer, 1997). Вольперт (Worpert, 1993), биолог-исследователь, приводит многочисленные примеры, свидетельствующие о том, что многие положения Куна и Куайна неверны. Кроме того, он отрицает, что наука занимается поисками абсолютной истины. Предметом научного поиска являются теории, обеспечивающие лучшее понимание наблюдаемых событий. «Хотя на первоначальном этапе принятия той или иной из конкурирующих теорий, возможно, присутствует сильный социальный аспект, включающий моду, властные группировки и т. д., основным критерием в конце концов оказывается то, насколько хорошо теория объясняет (наблюдаемые) феномены» (р. 103). За полвека до него Кантор (Kantor, 1942) выразил свое отношение по аналогичному вопросу: «Хотя конструкции отличаются от исходных данных и подвержены влиянию инструментов и гипотез исследователя, они не являются произвольными, как не являются и просто навязываемыми событиям в силу влияния традиций» (р. 177).

Вольперт отмечает, что в заявлениях релятивистов о том, что и наука и верования являются социально сконструированными и эквивалентными истине, не учитывается закрытая природа верований — практически не допускающая анализа своих положений, — тогда как научные утверждения открыты для критики и изменения. Великая сила науки как раз и заключается в том, что она обеспечивает процедуры сбора информации, проверки гипотез и выведения следствий, которые открыты для других. Как отмечалось выше, анализ ситуации в науке, проведенный женщинами, продемонстрировал необходимость реформирования науки, пронизанной тендерными предубеждениями. Андерсен (Andersen, 1994) полагает, что объективность науки — это социальный процесс, в котором большое количество людей участвует в исследовании, критике, достижении соглашения, пересмотре и подтверждении научных данных. В условиях, когда различные люди с различными точками зрения исследуют некий вопрос, касающийся природы, появляющиеся на первом этапе гипотетические результаты могут быть очень далеки от совершенства и могут нуждаться в последующем изменении или корректировке, однако они обеспечивают некоторое понимание и некоторую объективность на данный момент.

Примером тому является возникновение такого понимания в результате принятия вакцин против заболеваний, распространенных в Японии, Китае, Египте и среди африканских племен, а также в Европе и Северной Америке. Эти достижения с очевидностью выходят за рамки локальных, даже если отдельные группы отвергают их. Многие культуры и субкультуры приходят к признанию и принятию преимуществ таких научных и технологических достижений, как вакцины или телефон, — к признанию того, что, пользуясь словами Гросса и Левитта, «наука работает». Действительно ли постмодернисты / КонструкционистьГ собираются настаивать на том, что увеличение продолжительности жизни во многих странах, явившееся результатом научного понимания вопросов санитарии, природы болезней и питания, является всего лишь социальной конструкцией? И если да, то чьей конструкцией?

Универсальность самой науки подтверждается растущим числом людей, участвующих в научных и технологических исследованиях, ведущихся во всем мире. Международные научные конференции и сотрудничество ученых из разных стран стали заурядным явлением. Научные книги и журналы часто содержат материалы, написанные представителями различных культур и наций, причем не только западных. Многие страны, представляющие значительное разнообразие культур, но не обладающие возможностями для обучения студентов, посылают их в другие страны, которые могут предоставить им такие возможности. Интерес к науке основывается на широком признании того факта, что наука действительно работает, и на желании воспользоваться ее достижениями. Конечно, наука и технология могут быть использованы и в целях зла или могут повлечь нежелательные результаты, но это можно сказать практически о любой другой сфере практики. Именно здесь приобретает особую важность широкая демократизация как система контроля, в сочетании с распространением научных знаний.

Приверженцы конструкционизма, Семин и Герген (Semin & Gergen, 1990), признают: «Пока что конст-рукционизм не может представить убедительных объяснений происхождения деструктивных практик, взаимоотношений между языком и поведением и значительных успехов естественных наук» (р. 16). Р. Браун (R. Brown, 1994) соглашается с тем, что социальные науки также вносят свой вклад в жизнь общества. Они смогли отстоять «академическую свободу, профессиональное суждение, гражданские права и объективность правосудия» и явились значимой силой в «победе цивилизованности над насилием, доводов рассудка и фактов над эмоциями и предубеждениями, четких формулировок над туманными обещаниями» (р. 26). Но несмотря на это, заключает он, «универсализм (foundationalism) проявил свою философскую несостоятельность» (р. 26).