Гумбольдтианство – теоретический фундамент курса

Отказ современной лингвистики от структуральной парадигмы во многом продолжает оставаться декларативным. А.А. Кибрик констатирует: «И в настоящее время большинство лингвистов продолжает полагать, что лингвистика должна изучать лишь фонемы, морфемы, слова, синтаксические конструкции и другие вербальные сегментные единицы, а выход за эти пределы неизбежно приводит нас в запретную или по крайней мере нереспектабельную область «паралингвистики». Между тем, становится всё более очевидно, что попытки принципиального отделения языка от коммуникации, мышления и поведения малоконструктивны, искусственны, обусловлены лишь логикой развития науки, но никак не самой природой вещей»[19]. Альтернатив структурализму много. Одной из самых интересных и взрывоопасных из них посвящено данное пособие.

Родоначальника современной европейской теоретической лингвистики немецкого ученого В. фон Гумбольдта (1767-1835) без преувеличения можно считать нашим современником. Лингвистика ХХI в. плодотворно разрабатывает его научное наследие, на богатом языковом материале подтверждая его гениальную научную интуицию. Удел гениев – одиночество среди современников и …признание потомков. Нельзя сказать, что Гумбольдт был совсем одинок. Как мыслитель он вырос в русле немецкой классической философии – прежде всего кантианства. В филологии его идеи сложились параллельно и в связи с немецким романтизмом, и в частности с работами Й.Г. Гердера (1744-1803). Учение самого Гумбольдта, так называемое неогумбольдтианство, имело многочисленных интерпретаторов и последователей. Однако кафедра языкознания в созданном братьями Гумбольдтами берлинском университете была отдана Ф. Боппу, который имел совсем другое лингвистическое мировоззрение, а магистральным направлением мировой лингвистики конца ХIХ-первой половины ХХ вв. стало учение структурализма, противоположное неогумбольдтианству по своей философии, проблематике и методам.

Позитивистов послегумбольдтовского поколения отталкивало уже само слово Giest (дух), положенное Гумбольдтом в основу его лингвофилософской концепции. Лингвистический бомонд, вежливо выслушав немецкого мыслителя и отдав ему дань, пошел другим путем и оказался в открытом Ф. де Соссюром (1857-1913) тупике. Конечно, структурализм принес свои плоды. Он рационализировал лингвистический инструментарий и поставил языкознание в ряд «полноценных» наук, не нуждающихся в снисходительности естествознания. Лингвистика научилась не только описывать язык, но и экспериментально подтверждать свои выводы. Однако формально-семантическое изучение, замкнутое на системе языка, не могло ответить на самые интригующие вопросы лингвистов, психологов, культурологов: что такое язык? в чем причина универсализма человеческого Языка и многообразия национальных языков? какое влияние оказывает язык на мышление и культуру народа? и т.п.

Гумбольдт, как бы предвосхищая диктатуру структуралистской формы, писал: «Надо только всегда помнить, что царство форм – не единственная область, которую предстоит осмыслить языковеду; он не должен по крайней мере упускать из виду, что в языке есть нечто еще более высокое и самобытное, что надо хотя бы чувствовать, если невозможно познать»[20]. Структурализм сделал свое дело, но структурализм не может уйти. Его нельзя волевым исследовательским решением удалить, как шекспировского мавра, потому что нельзя упразднить системность языка. Структуральный метод полезен при условии осознании границ его применимости и отсутствии притязания на доминирование. Конец ХХ – начало ХХI вв. – время антропологической, интегральной парадигмы[21] в языкознании, многие идеи которой восходят к гумбольдтовской лингвофилософии. Р.М. Фрумкина выход из структуралистского тупика сформулировала в виде эффектно-парадоксального лозунга: «Вперед, к Гумбольдту»[22].

Парадигмальный переворот происходит, когда исчерпываются эвристические возможности предыдущей парадигмы, и она теряет кредит доверия ученого сообщества. В случае с интегральностью (во многом еще полипарадигмальностью) можно утверждать, что наука выходит на высший уровень обобщения. Фактически речь идет о создании всеобщей «Теории Всего», частные версии которой уже появились. Квантовая физика всерьез ставит задачу объединить все четыре фундаментальные взаимодействия в природе. Аналогичный подход намечается в химии[23]. В экспериментальной психологии предложена Единая теория психических процессов[24]. В гуманитарных науках, где объектом исследования является обладающий свободной волей человек, подобных задач пока, конечно, не ставится. Но интегральное, всеохватное изучение человека, его языка и культуры привлекает все большее внимание специалистов. Всегда есть ученые, которым, например, интересно турбулентное завихрение воздуха в речевом аппарате при образовании щелевых согласных. И всегда находятся люди, которые занимаются турбулентностью в масштабах Вселенной. Благодаря усилиям узкопрофильных предметников возникает возможность делать обобщения, пытаясь связать всё в один узел. Гумбольдт указал направление. Современное состояние науки позволяет сделать первые шаги по этому пути.

Итак, слово предоставляется барону Фридриху Вильгельму Кристиану Карлу Фердинанду фон Гумбольдту, в одной публичной лекции сказавшему: «Разные языки – это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные вúдения ее; и если вещь эта не является предметом внешнего мира, каждый [говорящий] по-своему ее создает, находя в ней ровно столько своего, сколько нужно для того, чтобы охватить и принять в себя чужую мысль»[25]. Это было столь колоссальное открытие, что современники оказались не способны его оценить. Но то, что когда-то было интуитивным прозрением гения-одиночки, со временем становится общим местом учебников. Причем общим настолько, что механическая цитация уже застилает «замыленному» обилием информации глазу глубину открытия. Для его переоткрытия необходим свежий взгляд на превратившиеся в штампы гумбольдтовские мысли.

Что же следует из лингвофилософии В. Гумбольдта? Обычно говорят, что действительность не дана нам непосредственно, в своем натуральном виде, но всегда опосредована языком. Это, конечно, справедливо, однако такая формулировка не позволяет увидеть масштабы и следствия языковой опосредованности. Ведь, по сути, люди, говорящие на разных языках, ни много ни мало, живут в разных мирах[26]! Они по-разному обращаются с предметами, неодинаково оценивают события, психологические и физиологические состояния. Степень различия может быть разной – от несущественной до весьма ощутимой. Шведы пьют теплый (warm) чай. Русские сочтут такой чай пойлом. У нас горячий – то, что выше, чем температура тела. Швед. het ‘горячий’ обозначает температуру неприятную, выше порога переносимости. Точка отсчета нормы разная, но это не принципиальная разница. Миры, в которых повышенной называют температуру тела 37,0 (в России) и 37,5 (в Китае) различаются уже значительно. Например, ни о каком больничном бюллетене китаец с 37,2 и думать не смеет и остается в рабочем строю без всякой снисходительности[27]. А разве мир, где взрослый мужчина совершенно серьезно пишет другому взрослому мужчине «Пичужечки не переменяй – ради Бога не переменяй!», а маленькому мальчику без иронии говорят: «Довольно, Ванюша! гулял ты немало, / Пора за работу, родной!»[28], не есть другой мир по отношению к миру современной России?

Каков настоящий мир, не знают даже физики, потому что и у них нет другого способа восприятия действительности, кроме общих всем людям чувственных анализаторов. Физика установила: «Есть только один мир, этот мир квантовый… <…> Каждый классический мир представляет собой лишь одну «классическую проекцию» квантового мира. Эти различия создаются сознанием наблюдателя, тогда как сам квантовый мир существует независимо от какого-то ни было наблюдателя»[29]. Объективно существующий мир конструируется сознанием (языком) наблюдателя. По сути, современная физика пришла к тому же, что и В. Гумбольдт. В другой работе он писал, что «различные языки по своей сути, по своему влиянию на познание и на чувства являются в действительности различными мировидениями»[30]. Объективно существующую реальность люди, имеющие физиологически абсолютную одинаковую систему ее отражения, не просто описывают по-разному. Они воспринимают ее несколько по-разному.

Что бы вы сказали о существе, которое знает только три цвета? Это существо – индеец навахо (юго-западные штаты США). Физиологическая светочувствительность глаза навахо и русского одинакова. Но в языке навахо три слова для обозначения цвета (два из них обозначают «оттенки» черного: цвета угля и цвета ночи), а в русском более ста несложных наименований цветов – белый, черный, семь цветов радужного спектра и слова типа карий, лимонный, салатовый, кофейный и т.п[31].

У племени Dani (Н. Гвинея) два слова для обозначения цвета: слово mili обозначает темные, холодные тона, а moli – светлые, теплые[32]. Два слова и в диалекте басса аборигенов Либерии: tzta ‘красный, оранжевый, желтый’, hui ‘зеленый, голубой, синий, фиолетовый’[33] (Меньше уже нельзя. Знание основано на оппозиции, поэтому если мы знаем только один цвет, то тем самым не знаем ни одного). Неужели мир новогвинейцев и либерийцев скучен, как черно-белый мир собаки? Конечно, нет. В том-то и дело, что этот «дальтонизм» не «в глазу», а «в голове». Мир входит в нас не только через глазной хрусталик, а через что-то еще. Различение цветов связано с умением воспринять короткий отрезок электромагнитной волны в диапазоне 400-800 нм (нанометр – 10^{-9 м)[34]}. Экспериментально установлено, что человеческий глаз воспринимает до 10 млн. оттенков цвета. Ни один филолог-эрудит не способен удержать в памяти всё содержание 17-томного Большого академического словаря (БАС). Редкий «носитель языка» может пронести БАС хотя бы несколько шагов. А в БАС всего лишь 120 тыс. слов, средний семантический объем которых приблизительно 7 значений. Представляете, сколько бы весил словарь одних цветообозначений, если бы все оттенки получили свое наименование в языке? Человек процеживает поступающую органам чувств информацию, оставляя что-то действительно для себя важное.

Мир конструируется в языке и в связанном с ним сознании. Язык – это нечто третьего мира, опосредующего взаимодействие между внешней действительностью и психической реальностью. В этом качестве посредника язык назван Гумбольдтом Zwischenwelt – «междумирие» (zwischen ‘между’ и Welt ‘мир’). Наши представления о мире определяются и ограничиваются нашим языком. В. Гумбольдт указывал, что «определенные языковые формы, несомненно, дают определенное направление духу, накладывают на него известные ограничения…»[35]. В более сильной интерпретации, люди – в плену своего языка. Язык показывает нам только то, что может, а не то, что мы хотим. Некоторые философы даже видели задачу философии в освобождении человечества из этого плена. Л. Витгенштейн (1889-1951) считал, что никаких философских проблем вообще не существует. Они лишь результат вносимой языком путаницы: «Философия – есть битва против околдования нашего разума средствами нашего языка»[36].

Современная наука считает, что языковая специфика обусловлена менталитетом (само за себя говорит название книги О.А. Корнилова «Языковые картины мира как производные национальных менталитетов»). Непосредственной (первичной) картиной мира является когнитивная (концептуальная) картина мира (ККМ, концептосфера) – сформированный концептуализацией образ действительности. Концептуализация – процесс осмысления, оценки действительности и формирования концептов. Языковая картина мира (ЯКМ) – это результат фиксации концептосферы в языке. Таким образом, национальный менталитет порождаетЯКМ, которая является вторичной виртуальной реальностью человека.Но ведь и бытование менталитета, как любого феномена знакового характера, и концептуализация как процесс познания и оценки действительности осуществляется в языковых формах. Круг замыкается: менталитет производит ЯКМ, но сам менталитет формируется при непосредственном воздействии языка. Кажется, что разумнее всего до выяснения всех обстоятельств, если это вообще возможно в данном случае, признать таинственную природу человека, языка, менталитета, сознания и заниматься анализом доступных наблюдению фактов.

Задания:

1. В. Хлебников сказал об И. Канте: «Кант, думая установить границы человеческого разума, определил границы ума немецкого» (Цит. по: Якобсон Р.О. Работы по поэтике. – М., 1987. С. 431). Как вы понимаете это высказывание?

2. Немец О. Шпенглер писал: «Но недаром слово «время» обозначает факт невозвратимости. Двигаться можно только вперед, назад дороги нет» (Шпенглер О. Закат Европы. – Минск-М., 2000. С. 799). (Нем. Zeit ‘время’ < ziehen ‘тянуть’). Что здесь неверно с точки зрения русского языка и менталитета?

3. Русский императив, в отличие от английского, не снижает степень вежливости. В русской речи просьба выражается вопросительным предложением в 38 % случаев. В английском значительно чаще (Клименко О.К. Категория вежливости речевой этикет в русском языке // Русский язык в современном обществе: (Функциональные и статусные характеристики). – М., 2006. С. 96). С чем это связано?

4. «Евреи, например, забыли древнееврейский язык..., говорят где на идиш, где на иных жаргонах…в то же время национальная субстанция, склад натуры, психика, сгиб ума семитский – ярко выражены и в современных евреях. Хотя они, наверное, не совсем таковы, как те, что обитали в Палестине, однако же неизмеримо более те, чем идиш в отношении к древнееврейскому языку, что не имеют меж собой ничего общего» (Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Эллада. Германия. Франция: опыт экзистенциальной культурологии. – М., 2008. С. 59). О чем говорит первое предложение лингвисту, изучающему национальные менталитеты? Почему Г.Д. Гачев, не уверенный, что менталитет древних и современных евреев тождествен, столь уверенно утверждает, что все-таки разница намного меньше, чем между идиш и древнееврейским?

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: